старик. Размозжил ему голову ради этого подонка. И стрелял в женщину - по
пуле в каждый глаз. - Он крикнул, пытаясь докричаться до сэра Маркуса: - Это
ваших рук дело, нравится вам это или нет.
не могло его тронуть: старость убила его воображение. Он приказал - и
погибли люди, но их смерть была для него не большей реальностью, чем
сообщение об этом в газетах. Жадность (всего лишь к горячему молоку), похоть
(теперь совсем чуть-чуть: залезть девушке под блузку, ощутить рукой теплое
биение жизни), скупость и расчет (полмиллиона фунтов ценою человеческой
жизни), еле теплящееся чувство самосохранения - вот и все страсти сэра
Маркуса. Последняя из упомянутых заставила его подвинуть кресло самую
малость поближе к краю стола - к звонку. Он произнес еле слышно:
он похлопал ладонью по пистолету, - вот улика. Это - тот самый пистолет.
Полиция увидит - убийство совершено этим оружием. Вы велели мне оставить его
на месте. Но он - вот он. Это свидетельство уберет вас далеко и надолго,
даже если я вас сейчас не пристрелю.
бесшумные колеса на толстой резине. - Промышленность выпускает тысячи таких
же.
напугать сэра Маркуса перед смертью, перед тем как выстрелить: ему казалось
несправедливым, чтобы сэр Маркус мучился меньше, чем та старая женщина,
которую он, Ворон, не собирался убивать. Он спросил: - Вам не хочется
помолиться? Вы ведь не еврей, верно? Люди получше вас и то верят в Бога, -
сказал он, вспомнив, как молилась девушка в холодном, темном сарае.
заполнил шахту лифта снизу доверху. Звонок все звонил, но Ворон не понимал,
что происходит, пока не заговорил камердинер.
копившаяся ненависть, - это же он звонит!
двери с той стороны.
Убьете меня - виселицы вам не миновать.
крикнул человеку за дверью, и голос его сорвался на визг:
бессмысленный, абсурдный спор.
в это дело. Я действовал по вашем поручению.
Вас-то я могу убрать в любой момент.
крики павлина.
Маркус, - и все, что касается Восточно-Африканской Нефтяной компании тоже.
покоя и доброжелательности завладеть его душой: он смутно помнил, что это
чувство почти уже вернулось к нему, когда он велел сэру Маркусу молиться. Он
поднял пистолет и выстрелил сэру Маркусу в грудь. Это было единственное
средство заставить их замолчать. Сэр Маркус упал головой на поднос,
опрокинув стакан остывшего молока на бумаги, лежавшие на письменном столе.
Изо рта вытекла струйка крови.
его власти. У вас же нет ничего против меня, - и снова визгливо крикнул:
письменный стол.
велел полицейским, чтоб стреляли без предупреждения, как только вас заметят.
- Он старался не глядеть на пистолет, по-прежнему нацеленный ему в грудь.
словно зачарованный смотрел, как капля за каплей вытекает вместе с кровью
жизнь сэра Маркуса. Так вот как это было бы - казалось, думает он, - если бы
я сам, если бы мне хватило решимости... как-нибудь... за эти долгие годы...
убьет!
были видны стенные часы: со времени утреннего завтрака не прошло и трех
часов; неприятно теплый привкус почек и бекона все еще ощущался во рту; он
не мог поверить, что это и в самом деле конец, ведь в час у него свидание с
девушкой; нельзя же умереть перед свиданием.
произнести:
его убью. - И пояснил: - Ту девушку.
знать?
Из Скотленд-Ярда. Она же девчонка Матера.
шанс на спасение, потратив две пули там, где было достаточно и одной, словно
он хотел расстрелять весь мир в образе толстого, стонущего, истекающего
кровью мистера Дэвиса. Да так оно и было. Ибо мир человека - это его жизнь,
и Ворон расстреливал свою жизнь: самоубийство матери; годы одиночества в
приюте; войну между шайками на бегах; смерть Змея, и старого министра, и той
женщины. Другого пути не было: он испробовал путь исповедальный и потерпел
неудачу, а причина была все та же. Нет никого за пределами собственного
мозга, кому можно было бы довериться, ни единого человека - ни врача, ни
священника, ни женщины.
тотчас же церковные колокола забили, заиграли мощный рождественский гимн;
лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнезда, а Сын Человеческий1... Пуля
раздробила дверной замок. Ворон с пистолетом, нацеленным так, чтобы попасть
входящему в живот, сказал:
различал деталей: все слилось в одну туманную картину, но именно она
создавала это настроение ума, эту атмосферу требовательного ожидания
последнего отмщения: песня над темной улицей, над мокрой слякотью ночи -
"Говорят, это только подснежник из Гренландии кто-то привез..."; хорошо
поставленный, обезличенный голос пожилого профессора, читающего строки из
"Мод" - "О Боже, если б мы могли на краткий миг, единый час...", когда Ворон
стоял в пустом гараже и лед в его сердце таял, причиняя такую боль; и
удивительное чувство, словно он пересекает границу страны, куда прежде не
ступала его нога и откуда он не в силах будет уйти; девчонка в кафе,
утверждающая - "Он насквозь урод, и внутри и снаружи...", гипсовый Младенец
на руках у Матери, которого ждет предательство, плети и крест. Она говорила:
"Я вам друг. Можете мне довериться".
она им сказала. Я слышал, как они по телефону про это говорили.
должен выстрелить первым. Но голову его осаждало множество мыслей сразу.
Противогаз мешал четко видеть, он стянул его неловко, одной рукой, и бросил
на пол. Теперь камердинер увидел воспаленно рдеющую губу, темные несчастные
глаза. Он сказал:
замутнено. Ворон и сам не знал, хочет ли сделать усилие, чтобы спастись; он
так медленно повернул голову к окну, что не он, а камердинер первым заметил
люльку ремонтника, покачивающуюся перед огромным, во всю стену, окном. В
люльке стоял Матер; в отчаянной попытке взять Ворона с тыла Матер оказался
жертвой собственной неопытности: маленькая платформа раскачивалась
взад-вперед; одной рукой он держался за веревку, другой ухватился за раму,
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Куликов Роман