никто из живых людей не научился, а рассказывать кому-то о своих
"странностях" Андрей не собирался. Он вообще никому ничего не рассказывал ни
об Илюхе, ни о Нази, ревниво в одиночку оберегая память о друзьях...
Обнорский тем не менее успокоился, перестал дергаться и нервничать, а на
раздраженный вопрос заместителя главного редактора, когда же Андрей сдаст
хоть какой-нибудь материал, ответил, улыбнувшись, что дня через четыре будет
нечто совершенно обалденное. Зам с сомнением сморщил нос (Обнорский не
написал почти ничего за пять недель), но промолчал...
заместитель начальника ОРБ подполковник Ващанов и предложил сделать
эксклюзивное интервью со старым вором в законе Михеевым, больше известным в
определенных кругах как Барон... Это было сказочное предложение для
журналиста, настоящий подарок судьбы - о ворах в законе много говорилось и
писалось во всех средствах массовой информации с конца восьмидесятых годов,
но толком о них известно было очень мало, клан строго хранил свои секреты, а
уж о том, чтобы кто-то из них дал интервью какой-нибудь газете, даже и речи
не было...
интервью-фальшивки. В Москве, в частности, чуть ли не каждая уважающая себя
газета публиковала "откровения" киллеров - наемных убийц-ликвидаторов,
нимало не смущаясь тем обстоятельством, что для более-менее
профессионального киллера любой контакт с журналистом не просто нежелателен,
но смертельно опасен... По телевизору Обнорский пару раз видел каких-то
придурков с заретушированными лицами и измененными голосами, выдававших себя
за крестных отцов московской мафии. Несли "отцы" такую ахинею, что даже
интересующемуся криминальными темами любителю было ясно: никакие они не
"мафиозные папы", а самые что ни на есть "додики мелитопольские".)
энтузиазма у редакционного начальства, имевшего весьма смутные представления
о ворах в законе и считавшего их, видимо, кем-то вроде трамвайных
карманников или мелких квартирных крадунов. Обнорский, полагавший
криминальные темы в газете самыми важными и нужными, несколько обиделся, но
решил до поры не доказывать ничего и не спорить - в конце концов, он ведь
еще не видел этого Барона и не мог гарантировать, что старый вор расскажет
действительно что-то интересное для читателей.
оказался умным человеком и очень интересным рассказчиком, причем абсолютно
не пытавшимся рисоваться. Обнорского потрясла внутренняя сила, буквально
наполнявшая этого тяжело больного, фактически умирающего на глазах
человека... Барон рассказал о своей жизни - а о ней романы можно было бы
писать, - но при этом жег Андрея глазами так, что он очень быстро понял, что
старик хочет сообщить ему еще что-то... И когда в конце интервью Михеев,
напряженно глядя на него, бросил пробный камешек - упомянул вскользь о
масштабных хищениях в Эрмитаже, - Андрей немедленно среагировал, потому что
какие-то смутные слухи о весьма странных делах в питерских музеях до него
доходили и раньше. Старик подробнее говорить ни о чем не стал, вместо слов
жестами показал, что их разговор, судя по всему, слушается... Андрей, что
называется, шкурой почувствовал нечто весьма важное и интересное, к чему
неожиданно приблизился, одновременно с этим на него вдруг накатило
сложно-объяснимое предчувствие грозящей ему серьезной опасности, такого он
не испытывал давно, со времен возвращения из Ливии...
потребовалось для расшифровки кассеты с записью интервью и написания
материала. В него, конечно, вошло далеко не все, о чем рассказывал Михеев, и
все равно получилось очень много - восемнадцать машинописных страниц, целая
газетная полоса... Писалось Андрею очень легко, помогало то, что во время
работы у него в ушах постоянно звучал глуховатый голос старика, а стоило
прикрыть глаза - мерещился горящий взгляд Барона...Когда Андрей закончил
материал, он откинулся на спинку стула в изнеможении, но усталость была
приятной: он знал, что получилось хорошо. Жестко, но интересно, а главное -
в этом подготовленном к печати интервью было настроение, пульсировал
какой-то нерв...
свидании произойдет нечто, способное весьма существенно повлиять на его
жизнь, - слишком острым стало ощущение опасности... При этом Андрей даже
самому себе не хотел признаться, что в некотором роде радовался этому
полузабытому проявлению инстинкта выживания. Прошлая жизнь отравила его
риском - и именно риска теперь недоставало Обнорскому: если все текло
слишком спокойно и нормально, его даже подмывало время от времени выкинуть
что-нибудь этакое, от чего повысится концентрация адреналина в крови...
максимально сконцентрироваться перед новой встречей с Бароном. Кто его
знает, что задумал этот старик, он ведь был все-таки вором, признанным
авторитетом, так сказать, генералом преступного мира. Может быть, он просто
хочет решить какую-то свою личную проблему за счет наивного и доверчивого
журналиста Серегина? Может быть, затевается какая-то пошлая провокация, в
которой Барон играет роль живца? Инстинктивно Обнорский чувствовал, что это
не так. Но почему же тогда усиливается ощущение тревоги, сердце бухает в
груди, словно после долгого бега, и все время кажется, будто какая-то черная
тень маячит за спиной? И почему минувшей ночью приснился Андрею самый
страшный из мучивших его кошмаров - покойный ныне капитан Кукаринцев, он же
майор Демин, стреляющий со змеиной своей улыбочкой Обнорскому в голову? А
ведь Кука не являлся к нему по ночам уже больше полугода, и Андрей даже
начал робко надеяться, что черная душа грушника нашла где-то если не
успокоение, то хотя бы вечное пристанище... ан нет, часов около пяти утра
Обнорский проснулся от собственного крика, мокрый от пота и с трясущимися в
нервном ознобе руками, а над левым виском, там, где много лет назад
скользнула вторая пуля из пистолета Кукаринцева, зажигалась хорошо знакомая
пульсирующая боль. И Андрею пришлось бежать на кухню, чтобы срочно
проглотить две таблетки анальгина, а потом еще минут сорок вжимать
раскалывавшуюся голову в подушку, пережидая приступ... Приснившегося
убиенного Витю Кукаринцева даже с большой натяжкой нельзя было отнести к
категории добрых примет, а Обнорский в приметы верил...
которую так хотел - и не успел передать ему Барон...
Михеев, казалось совершенно невероятным. Где-то у какой-то
женщины-искусствоведа из Эрмитажа, якобы жены старого вора, хранился
оригинал картины Рембрандта, похищенной из музея. А в экспозиции, выходит,
висит копия... Все это казалось на первый взгляд настоящим бредом, выдумкой
измученного болезнью, умирающего человека. Барон говорил путано и непонятно,
поминал какого-то Антибиотика, о котором Андрей ничего не знал. Зато другое
произнесенное имя было Обнорскому хорошо знакомо - Виталий Амбер, когда-то
подпольный, а ныне вполне легальный король питерской торговли
антиквариатом... Правда, об Амбере как раз писало в лучшие свои времена
агентство расследований... Может быть, старик просто читал статьи и поэтому,
решил, что... Что? Почему Барон решил довериться журналисту, которого видел
второй раз в жизни? И доверие ли это? Может быть, у старика все-таки крыша
съехала? Или игра какая-то идет? А вдруг все, что сказал Михеев, - правда?
Тогда у Серегина в руках сенсация даже не российского, а международного
уровня, о которой может только мечтать каждый журналист... Барон сказал, что
ментам верить нельзя, что у тех, кто за картиной охотится, ментовское
прикрытие на таком верху, с высоты которого оперативник Колбасов - просто
пешка...
оказавшийся последним, и через три дня Андрей из газет узнал о предстоящих
похоронах Юрия Александровича Михеева. Разумеется, в этих объявлениях ни
словом не упоминалась "профессия" покойного и его высокий ранг в преступной
среде, хотя буквально накануне вышел огромный материал Серегина "Юрка
Барон".
чуть не взбесился, когда услышал, что весь его труд - это "не очень хорошо
выписанный мутный поток сознания какого-то уголовника". Обнорский вообще-то
предпочитал с редакционным начальством не спорить, считал, что его , малый
журналистский стаж не дает ему такого морального права, но в данной
конкретной ситуации жестко уперся рогом. В результате обсуждение интервью, а
точнее - монолога Барона, было вынесено на редколлегию, которой материал
понравился... Когда же его напечатали, правота Серегина подтвердилась просто
невероятным читательским ажиотажем - в редакцию звонили даже из Москвы.
Правда, реакция была неоднозначной (от резко негативной:
нашего времени!"), но большинству было просто интересно: "Спасибо, что
рассказали о том, о чем мы совсем ничего не знали!" Серегин принимал
поздравления коллег и сочувственные предостережения на ухо. Он и сам
понимал, что главного редактора не могла не раздражать такая чистая победа
новичка в локальном, правде, споре, но все-таки - споре творческом...)
полученной от вора информацией, а решение никак не приходило. Сообщить о
том, что поведал ему умирающий вор, в правоохранительные органы? Стремно - и
не потому, что там засели какие-то "мафиозные кроты", не это было основной
причиной сомнений Андрея. Даже если старик говорил правду и где-то наверху
сидит какой-то гад, шанс нарваться именно на него был не таким уж большим -
не могли же бандюги закупить все милицейское руководство! Серегина тревожило
другое.
Андрей автоматически становился обычным зрителем, наивно было предполагать,
что его подпустили бы к разработке операции. И даже в случае успешной
реализации темы с картиной Рембрандта вовсе не факт, что Серегину в знак
благодарности отдали бы эксклюзив. (Примеры того, как в милиции выполняют
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Акунин Борис
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Шилова Юлия