Чтение 41–й страницы книги ~Близнецы-соперники~

- Иди в дом, - сказал он. - Я скоро приду.

- А письмо...

- Конечно, - ответил он на ее невысказанный вопрос, сложил письмо в
конверт и отдал ей. - Прочти.

- Ты вымокнешь до нитки. Сейчас хлынет ливень.

- Дождь освежает. Ты же знаешь, я люблю дождь. - Он улыбнулся ей. -
Потом, когда прочитаешь письмо, помоги мне снять корсет, и поговорим.

Она постояла рядом некоторое время, он ощущал на себе ее взгляд. Но, как
обычно, она оставит его одного, раз он просил.

Его бил легкий озноб - от мыслей, не от дождя. Письмо от Альдобрини
оказалось не первым признаком того, что поезд из Салоник вновь замаячил на
горизонте его судьбы. Джейн он ничего не рассказывал, ибо ничего конкретного
и не произошло - лишь несколько тревожных случайностей.

Три месяца назад он отправился в больницу, где ему предстояло перенести
очередную корректирующую ортопедическую операцию. Спустя несколько дней
после операции к нему пришел посетитель, удививший и немного встревоживший
его: представитель архиепископа Нью-Йорка. Он представился как монсеньор
Лэнд. Он вернулся в Соединенные Штаты, проведя много лет в Риме, и ему
захотелось повидать Виктора: работая в ватиканских архивах, он случайно
набрел на удивительные документы.

Священник держался почтительно, причем Фонтина поразило то, что тот имел
полное представление о его физическом состоянии и знал о семейной трагедии
куда больше, чем могло бы быть известно просто сердобольному визитеру.

Это были очень странные полчаса. Священник сказал, что занимается
историей. Он наткнулся в архивах на документы, где излагались печальные
факты о возникших некогда трениях между кланом Фонтини-Кристи и Ватиканом,
которые и привели к разрыву северных синьоров со священным престолом. Когда
Виктор поправится, предложил священник, они могли бы встретиться и обсудить
прошлое его семейства. Историческое прошлое Фонтини-Кристи. И, прощаясь,
священник впрямую намекнул на нападение, произошедшее в Кампо-ди-Фьори. В
страданиях и боли, причиненных прелатом-маньяком, нельзя обвинять всю
церковь, сказал он.

А пять недель спустя произошел еще один странный случай. Виктор сидел в
своем вашингтонском офисе, готовясь к выступлению в сенате по проблемам
налоговых льгот для американских торговых кораблей, плавающих под
парагвайским флагом. Зазвенел зуммер селектора.

- Мистер Фонтин, к вам пришел мистер Теодор Дакакос. Он говорит, что
хочет засвидетельствовать вам свое почтение.

Дакакос был одним из молодых греческих магнатов-судовладельцев -
удачливый соперник Онассиса в Ньяркоса, пользующийся куда большей, чем эти
двое симпатией в коммерческих кругах. Фонтин попросил секретаршу впустить
его.

Дакакос оказался крупным мужчиной с открытым лицом, которое больше
подошло бы игроку в американский футбол, чем финансовому гиганту. Было ему
около сорока, по-английски он говорил очень правильнее как прилежный
студент.

Он прилетел в Вашингтон, чтобы присутствовать на слушаниях - возможно,
чтобы узнать что-то для себя новое, поучиться.

Виктор рассмеялся. Репутацию честного малого, которой пользовался грек,
можно было сравнить лишь с его легендарным деловым чутьем. Фонтин ему так и
сказал.

- Мне просто очень повезло в жизни. В юном возрасте мне представилась
возможность получить образование в общине доброго, хотя и малоизвестного
религиозного братства.

- Вам и впрямь повезло!

- Мои родители были не из богатых, но они верно служили своей церкви.
Способами, которых я сегодня не понимаю.

Молодой греческий магнат явно вкладывал в свои слова какой-то
дополнительный смысл, но Фонтин не мог понять какой.

- Пути благодарности, как и пути Господни, неисповедимы, - сказал
улыбаясь Виктор. - У вас блестящая репутация. Вы оправдываете усилия тех,
кто вам помогал.

- Теодор - мое первое имя, мистер Фонтин. Полностью меня зовут Теодор
Аннаксас Дакакос. В годы учения меня называли Аннаксас-младший. Это вам ни о
чем не говорит?

- В каком смысле?

- То, что мое второе имя - Аннаксас.

- Знаете, за многие годы я имел дело с сотнями ваших соплеменников. Но не
помню, чтобы я был знаком с кем-то по имени Аннаксас.

Грек некоторое время молчал. Потом тихо произнес:

- Я вам верю.

Наконец, третий случай был самый невероятный, он вернул настолько зримые
воспоминания о расстреле в Кампо-ди-Фьори, что Фонтин не на шутку
разволновался. Это произошло всего десять дней назад в Лос-Анджелесе. Он
остановился в отеле "Беверли-Хиллз", прибыв на конференцию, организованную
двумя компаниями, которые намеревались объединиться. Его вызвали для
консультаций по некоторым спорным вопросам. Задача была невыполнима.

Потому-то он и грелся на солнышке днем, вместо того чтобы сидеть в
конференц-зале отеля, выслушивая доводы адвокатов, которые пытались
обосновать претензии своих клиентов. Он потягивал кампари за столиком около
бассейна под открытым небом и не уставал поражаться обилию импозантных
людей, которым явно не нужно было беспокоиться о хлебе насущном.

- Guten Tag, mein Heir.

Говорившей было лет пятьдесят - возраст, который обеспеченные дамы легко
могут скрыть с помощью косметики. Среднего роста, хорошо сложена,
перемежающиеся светлые и темные пряди. Белые брюки и голубая блузка. На
глазах темные очки в серебряной оправе. Немецкий явно был ее родным, а не
выученным языком. Он ответил ей на своем правильном, куда менее естественном
немецком и неловко поднялся.

- Добрый день. Мы знакомы? Извините, но я вас не припоминаю.

- Пожалуйста, садитесь. Вам трудно стоять. Я знаю.

- Да? Значит, мы встречались.

Женщина села напротив. Она продолжала по-английски:

- Да. Но у вас тогда было много других забот. Вы тогда были солдатом.

- Это было во время войны?

- Вы летели из Мюнхена в Мюльгейм. И там, в самолете была шлюха,
вывезенная из концлагеря. Ее сопровождали три вермахтских скота. Скоты
худшие, чем она, - так я себя успокаиваю.

- Боже мой! - изумился Фонтин. - Да вы же были тогда совсем девочка! Что
же с вами случилось?

Она рассказала ему свою историю. Ее забрали бойцы французского
Сопротивления в лагерь для перемещенных лиц к юго-западу от Монбельяра. Там
в течение нескольких месяцев она прожила в сплошных муках, которые, по ее
словам, не поддаются описанию, - у нее началась "ломка". Много раз она
пыталась покончить с собой, но у французов были иные планы относительно нее.
Они полагали, что, когда действие наркотиков пройдет, ее ожившие
воспоминания подвигнут ее к согласию стать их тайным агентом.

- Конечно, они были правы, - сказала женщина за столиком на патио отеля
"Беверли-Хиллз". - Они следили за мной день и ночь, мужчины и женщины.
Мужчинам это даже доставляло удовольствие - французы никогда не упускают
случая, не правда ли?

- Вы пережили войну, - сказал Фонтин, пропуская ее намек мимо ушей.

- С пригоршней французских наград: Военный крест, орден Почетного
легиона, орден "Легион Сопротивления".

- И стали кинозвездой, а я, дурак, вас не узнал, - продолжил Фонтин с
улыбкой.

- Увы, нет. Хотя у меня было немало возможностей сблизиться со многими
влиятельными людьми в кинематографе.

- Боюсь, я не совсем понимаю.

- Я стала - и, рискуя показаться нескромной, до сих пор остаюсь - самой
преуспевающей "мадам" Южной Франции. Один только Каннский кинофестиваль
обеспечивает мне достаточный доход для очень безбедного существования. -
Теперь настала ее очередь улыбнуться.

Хорошая улыбка, подумал Фонтин. Искренняя, живая.

- Ну что ж, рад за вас. Я в достаточной мере итальянец, чтобы считать
вашу профессию вполне почтенной.

- Не сомневаюсь. Я здесь охочусь за новыми талантами. Мне доставило бы
огромное удовольствие выполнить любое ваше пожелание. Здесь поблизости мои
девочки.

- Нет, благодарю вас. Вы очень любезны, но я уже не тот, каким был
когда-то.

- Я считаю, что вы великолепны, - просто сказала она. - И всегда так
считала. - Она улыбнулась. - Ну, мне пора. Я вас узнала, и мне просто
захотелось с вами поболтать. Вот и все. - Она поднялась из-за стола и
протянула руку. - Не надо вставать.

Ее рукопожатие было твердым.

- Мне было приятно - и утешительно - снова вас увидеть, - сказал он.

Она посмотрела ему прямо в глаза и тихо произнесла:

- Я была в Цюрихе несколько месяцев назад. Меня нашли через человека по
имени Любок. Он чех. Педик-"королевка", как мне сказали. Он тогда тоже был в
том самолете, верно?

- Да. Исключительного мужества человек, я бы сказал. По моим оценкам -
король. - Виктор был настолько ошарашен, что ответил почти машинально, не
подумав. Он не вспоминал о Любоке уже много лет.

- Да, я помню. Он всех нас тогда спас. Но его раскололи.

- Раскололи? Боже, если он жив, то ему столько же лет, сколько и мне, а
то и больше. Семьдесят или за семьдесят. Кому нужны такие старики? О чем вы?

- Их интересовал человек по имени Витторио Фонтини-Кристи, сын Савароне.

- Вы говорите ерунду. Но эту ерунду я еще могу понять, хотя и не понимаю,
какое это может иметь отношение к вам. Или к Любоку.