Чтение 41–й страницы книги ~Черное сердце~

завершен. - Барбара вернулась в университет, чтобы получить свою ученую
степень, - он хихикнул. - Представляете? В ее-то возрасте!

- Учиться никогда не поздно, - назидательным тоном произнес Макоумер. - А
ваша красавица-дочь Эми?

- Свет моих очей? - Эстерхаас расцвел в улыбке. - Она - лучшая в своем
классе в Стэмфорде. Единственное, о чем я жалею, так это что мы с Барбарой
теперь редко ее видим.

Макоумер остановился перед очередной скульптурой своего любимого
Бранкузи. Сколько же в его линиях было чувственности и страсти!

- Харлан, вы не находите, что Бранкузи - настоящий гений? - И, не меняя
тона, добавил:

- У меня есть пленки, на которых снята Эми.

- Что? - Эстерхаасу показалось сначала, что он что-то не расслышал. - Вы
сказали - пленки?

- Да, - теперь Макоумер говорил медленно и внятно. - Пленки, на которых
заснята ваша дочь. У нее есть любовница. Женщина. Они считают подобные
сексуальные отношения жестом ?презрения к капиталистической
действительности?, эдаким революционным актом.

- Что?! - заорал сенатор, лицо его сделалось пунцовым. Макоумер схватил
его за руку, чтобы утихомирить. - Я в это не верю!

Макоумер достал цветной снимок:

- Вот, пожалуйста, один из кадров. - Их множество.

Рука Эстерхааса дрожала. Он держал фотографию за краешек, будто боялся
заразиться.

- О, Боже, - простонал он, глядя на свой позор и ужас. - Барбара не
перенесет этого, - он говорил как бы про себя.

- Я вас понимаю, - Макоумер взял у него из рук фотографию, отошел в угол,
склонился над урной и поджег, чиркнув золотой зажигалкой. Подождал, пока
снимок превратится в пепел, потом вернулся к застывшему в той же позе
Эстерхаасу.

- Но Барбара не узнает об этом. И никто не узнает. По крайней мере, от
меня, Харлан. Я хочу, чтобы вы это поняли. Не от меня.

- Я думаю, что... - Сенатор медленно возвращался к действительности, -
...что я понял. - Лицо его исказила гримаса гнева. - Какая же вы сволочь!

- Необыкновенно забавно, - произнес Макоумер, намереваясь уйти, - слышать
эти слова именно от вас.

***

На Александрию, как и на весь Вашингтон, опустились жаркие влажные
сумерки.

Готтшалк был все еще в темно-синих костюмных брюках, но пиджак, жилет и
галстук валялись на спинке шезлонга, словно флаги, брошенные при поспешном
отступлении. Он взял с чугунного столика высокий стакан, приложил запотевший
ледяной бок к щеке и тяжело вздохнул.

У его ног на безукоризненно ухоженной лужайке лежала Кэтлин. На ней была
просторная блузка без рукавов в зеленых, коричневых и серых пятнах -
Готтшалку она напомнила камуфляжные куртки, которые носили солдаты в
Юго-Восточной Азии. Короткие зеленые шорты выгодно подчеркивали ее ягодицы.
Кэтлин лежала на животе, болтая в воздухе ножками, обутыми в серебристые
сандалии.

И этот дом, и эта лужайка были для Готтшалка убежищем, местом, где он мог
сбросить с себя невыносимое бремя предвыборной борьбы. За последние восемь
месяцев он по меньшей мере три раза посетил каждый из штатов, где лично
встречался с теми делегатами, которые приедут на съезд в Даллас. Такая жизнь
ему нравилась, но она же и изматывала, хотя в его организме проснулись силы,
о существовании которых он ранее не подозревал. Но ему требовался отдых от
всего этого - от напряжения, политики, от необходимости ?держать лицо? на
публике, от планов, от внутренних распрей, от бесчисленных встреч с прессой,
от речей, от ?спонтанных? острот, объятий, пожиманий рук, от сигар. Даже от
Роберты.

Отдых и кое-что большее дарила ему только Кэтлин. Та самая Кэтлин,
которая сквозь полуприкрытые веки смотрела сейчас на густую листву, которая
вкупе с бамбуковым забором надежно огораживала дом от тихой, сонной улицы.
Кэтлин чувствовала себя здесь в полной безопасности. Более того, она любила
этот дом, потому что он олицетворял для нее определенную ступеньку на пути к
самому верху.

Она перевела взгляд на дом. К входной двери и изящной площадке перед нею
вела двойная лестница с филигранными чугунными перилами. Над дверями нависал
полукруглый каменный балкончик, украшенный резьбой: две змеи с высунутыми
жалами, готовые вцепиться друг в друга.

Это был великолепный дом, но Кэтлин вовсе не считала, что ей просто
повезло: она его отработала. Отработала тем, что делала для Готтшалка. Если
б она выбрала время покопаться в себе, то пришла бы к выводу, что ей совсем
не нравится развлекать этого извращенца. Но, в конце концов, это работа,
такая же, как и любая другая... К тому же она любила свое тело, наслаждалась
тем эффектом, который оно производит - да, ей многое в этой истории не
нравилось, но если ее тело доставляет такой восторг, что ж, тогда честолюбие
ее удовлетворено, и она согласна забыть о неудобствах и отвращении.

Когда-то давно и она испытала любовь, она отдала свое сердце человеку
куда более требовательному и замечательному, чем все остальные живущие на
земле мужчины. Так что теперь то, чем приходилось заниматься ее телу, ее
совсем не волновало - главное, чтобы сердце, душу оставили в покое. Не
трогали. А секс!.. Господи, да в сексе она может делать что угодно. Разницы
никакой. Просто некоторые действия более приятны, некоторые - менее.

Готтшалк и то лучше, чем иные из тех любовников, которых знало ее тело в
менее удачные времена. В некотором роде он был даже добр к ней. Она была
убеждена, что он и сам не понимает, что же его так к ней влечет: она служила
для него тем, чем для других служат, например, игровые автоматы - средством
расслабиться, отвлечься от забот.

Но всей картины в целом он не представлял. Впрочем, это ее совершенно не
беспокоило, более того, это ей было выгодно. Конечно, когда-то он обо всем
узнает - но только тогда, когда она сама решит ему открыться. Она улыбнулась
про себя: надо же, лежать у его ног, и так думать! Подобные мысли давали ей
ощущение тайного превосходства.

Готтшалк потянулся, допил то, что было в стакане, вытер со лба пот.
Рубашка его взмокла.

- Господи, - взмолился он, - да ты настоящая мазохистка, если
предпочитаешь оставаться на лето в Вашингтоне.

Небо почти совсем потемнело, и лишь голубоватое свечение на западе
указывало на то, что солнце только недавно скрылось за горизонтом.

- Но еще пару таких сезонов я согласен вытерпеть, - он самодовольно
усмехнулся. - А потом буду проводить лето Кэмп-Дэвиде.

До чего ж он уверен в себе! Кэтлин достаточно хорошо его знала, чтобы
понимать: эта его уверенность чем-то подкреплена. Что-то ее подпитывает,
что-то со стороны. Но что? Она уже несколько месяцев силилась это понять.
Открыть тайну - вот что было ее главной задачей.

Он встал.

- Пойду немного поработаю, - он глянул на распростертое на траве тело,
которое было для него желанней всех сокровищ мира.

- Я тоже пойду в дом.

Он поморщился:

- Нет, я хочу побыть один.

Она глянула на него, и он улыбнулся:

- И тебе, по-моему, нравится вечер.

Он перешагнул через нее, и в этот миг она почувствовала неприятный
холодок - будто над ней зависла чья-то грозная рука. А потом он ушел.

Она смотрела, как он вошел в дом. Затем закрыла глаза, сосчитала про себя
до шестидесяти, поднялась, тихонько подкралась к двери и прислушалась.

Из дома не доносилось ни звука. Она повернула ручку и толкнула дверь.

И тут же услыхала голос Готтшалка: он с кем-то говорил по телефону. Она
на цыпочках прошла в кухню, протянула руку к отводной трубке, помедлила.
Потом огляделась, увидела на столе стеклянную вазу с фруктами. Толкнула вазу
рукой, та грохнулась на плиточный пол и взорвалась осколками. В это же
мгновение Кэтлин сдернула отводную трубку.

- Что, черт побери, стряслось?! - заорал из холла Готтшалк.

- Да это я, - крикнула в ответ Кэтлин, прикрыв рукой трубку. - Хотела
взять попить и случайно сбросила вазу.

- Ради Бога, только собери все осколки. Мне еще стекла в пятке не
хватало!

- Хорошо, - она услышала, что он вернулся к телефону.

- Я не желаю, чтобы меня дурачили, - сказал он в трубку. - Скажите ему,
что мне нужны гарантии, вот и все.

- Я не идиот, - ответил чей-то голос. Кэтлин не могла понять, кому он
принадлежит.

- Но вам вся эта история не нравится, я вижу, - сказал Готтшалк. - К тому
же это опасно. Не понимаю, почему он так настаивает на вашем участии.

- Потому что я его сын, - ответил голос более молодой, чем у Готтшалка. -
Он больше никому не доверяет. А как бы вы на его месте поступили?

- Я бы не доверился и собственному сыну... будь у меня сын, - рассмеялся
Готтшалк. - Я даже жене не доверяю.

- Любопытный у вас брак!

- Э, не шути со мной, сынок! - рявкнул Готтшалк. - А то я поговорю с
Макоумером!

- Господи! - в голосе второго появился страх. - Что вы делаете? Никаких
имен! Господи, он же мой отец!

Кэтлин слышала тяжелое дыхание Готтшалка: он и не пытался скрыть свой
гнев.

- А ты не болтай глупости, щенок! К тому же, - Готтшалк овладел собой, -
все эти шпионские страсти - полная чушь. Интересно, кто это без моего ведома