подвинул ему перо и стопку бумаги.
- Напишите о вашей совместной работе с Канарисом и презренным врагом
нации Штауффенбергом.
Берг понял: случилось страшное. Раньше Канарис был в опале, теперь он в
Моабите. Раньше Штауффенберг, с которым он несколько раз встречался в
Берлине, был героем нации, теперь он стал ее врагом.
Берг писал автоматически, строчки ложились ровные, каллиграфические,
как всегда. Он перечислял дни встреч с Канарисом и Штауффенбергом, но
думал он сейчас - по своей врожденной привычке - спокойно и математически
точно.
"Видимо, та игра, которую я начал с этой девочкой, сейчас, волею Бога,
может оказаться моей спасительной партией. Мне надо теперь не играть, а
всерьез работать на них. Это, видимо, единственная реальная возможность
выбраться из катавасии, в которую я попал. Только бы гестапо не отстранило
меня от работы в разведке. Они могут в каждом военном разведчике видеть
потенциального последователя Канариса. Они не хотят видеть в Канарисе
патриота, который мечтал ценой жизни фюрера спасти миллионы жизней немцев.
Они никогда не позволят себе - внутренним своим цензорским окриком - даже
решиться подумать об этом. В этом и сила их и трагедия одновременно. Если
я начну работать с красными, я обеспечу себе потом алиби. "Национальный
комитет свободной Германии" во главе с Паулюсом - это, конечно, не замена
Гитлеру, но тем не менее это уже кое-что. Самое глупое, конечно, если они
меня сейчас посадят. Они могут. Девчонке надо готовить побег. Пусть
уходит. Надо сделать так, чтобы она ушла не от меня, а от гестапо. Только
бы меня не посадили. Господи! Тогда я попрошу в помощь сотрудника гестапо.
Я скажу шефу, что в трудные для нации дни армию необходимо подкрепить
проверенными партийными кадрами. Я отвезу девчонку на радиостанцию и
передам ее эсэсовцу. А ему, когда он привыкнет к девчонке, я подсуну
какую-нибудь проститутку и водки. Партийные функционеры так измучены
пуританской моралью Гитлера, которая запрещает члену их партии пить шнапс,
а женщине красить губы - "это предательство интересов родины наймитам
американской плутократии", - что, я убежден, человек гестапо клюнет на
бабу и водку. Чего, кстати, больше в этих запретах Гитлера: фанатизма,
зависти к нормальной жизни или просто тупости? Неужели он не понимает, что
запретный плод сладок? Чем меньше запретов во внутренней жизни
государства, тем труднее проникать враждебной идеологии, экономике,
политике: не на чем ловить людей. Когда людям все можно, в разумных,
конечно, пределах - ни в коем случае нельзя благословлять скотство, -
тогда мне, разведчику, нечего делать в такой стране. Только неумные
политики в период трудностей шарахаются от усиления жестких методов
подавления инакомыслия к проявлениям уступчивого либерализма. Умные
политики осторожно выпускают пары - и тут мне, разведчику, опять нечего
делать. Наши идиоты, которые проиграли войну, теперь, после спасения
фюрера, проводят террор и демонстрации народа во славу Гитлера и на страх
заговорщикам. Эти аресты и демонстрации еще больше перепугают народ. А
народ, который запуган и не мыслит, никогда не победит".
- Здесь все, - сказал Берг, протягивая Крюгеру листки бумаги. - Какие
мерзавцы! Кто бы мог подумать, что этот морской кулинар нес в своем
охнатом сердце камень неблагодарности фюреру!
Шеф гестапо внимательно посмотрел на Берга и спросил:
- А что готовил Канарис, когда приглашал вас к себе в гости?
- Я был слишком незаметной фигурой среди военных разведчиков, - ответил
Берг, - персонально меня он не приглашал ни разу. Персонально он приглашал
ведущих руководителей: Остера, Бампера, Пикенброка. Я бывал у него только
дважды: один раз, когда он устраивал день рождения, пятидесятилетний
юбилей. Он великолепно готовил, эта свинья, индийский рис с рыбой, "индише
райстафиль".
- Это было у него в Целендорфе?
- Да. Это известно центральному аппарату гестапо: на его раутах всегда
бывал Гейдрих.
- Как фамилия егеря Канариса?
- Которого?
- Того, что устраивал ему охоту на лис с флажками. Эта сволочь даже
охотился по-английски - с флажками. А егерь привозил ему одну лису в
готовый загон, и ваш вшивый моряк загонял несчастное, запуганное
животное... Какое зверство и лицемерие... Ну, это уже от эмоций. Хорошо,
вы свободны, полковник. Прошу никуда не отлучаться из кабинета - вы можете
мне понадобиться каждую минуту.
- Хорошо... Теперь, если позволите, о деле
- Да.
- Наша с вами операция с русской разведчицей подвинулась весьма далеко.
Мне хотелось бы просить вас подключить сотрудника гестапо. Сейчас тот
период, когда я без непосредственной помощи гестапо ничего не смогу
сделать.
Шеф гестапо спрятал листки, исписанные Бергом, в сейф, вернулся к столу
и сказал:
- Я подумаю.
"Из стенограммы совещания Гитлера с генерал-полковником Йодлем в
"Волчьем логове".
Присутствуют: фюрер, генерал-полковник Йодль, генерал Варлимонт,
группенфюрер Фегелейн, полковник фон Белов, подполковник фон Амсберг,
подполковник Вайценэггер, майор Бюкс. Начало совещания: 23 часа 53 мин.
_Фюрер_. Йодль, когда я размышляю о больших заботах сегодняшнего дня,
то прежде всего передо мною встает проблема стабилизации Восточного фронта
- большего ведь на данном этапе добиться невозможно - и я задаю себе
вопрос: может быть, учитывая всю обстановку в целом, действительно не так
уж плохо, что мы зажаты на сравнительно узком пространстве. В этом ведь не
только недостатки есть и преимущества. Если удержать ту территорию,
которой мы сейчас владеем, то она все же может обеспечить нам
существование, а в то же время у нас не будет таких огромных, растянутых
тылов. Но для этого необходимо, конечно, действительно перебросить в
боевые части все, что у нас за прежнее время накопилось в тылах. Только
тогда эти части превратятся в определенную силу. Если мы этого не сделаем,
если вместо этого тылы расположатся в Германии, если мы будем растягивать
оперативные тыловые районы на все большую глубину, хотя никаких тыловых
районов вообще не нужно, если мы - несмотря ни на что - будем раздувать
органы военной администрации, осуществляющие исполнительную власть в
прифронтовой полосе, хотя такие органы вовсе не нужны, поскольку все и без
того осуществляют предоставленную им власть в интересах армии - вспомните
1939 год: мне бы пришлось тогда на Западе уступить военной администрации
исполнительную власть вплоть до Ганновера, ведь вся территория до
Ганновера и Миндена была сплошным районом стратегического развертывания, -
так вот, если мы покончим с этой абсолютно не воинской, совершенно
неизвестной в других армиях, исповедуемой лишь нами (но, как мы теперь
видим, заимствованной из чужого мира) идеологией, тогда сужение
пространства не всегда будет только недостатком, а может стать и
достоинством но только при одном условии: если мы действительно подчиним
интересам боя все, что нагромоздили в этом огромном пространстве, поставим
под ружье всех, кого до сих пор использовали в тылах. При этом условии
можно, по моему самому горячему убеждению, стабилизировать фронт и на
Востоке... Я обдумывал вопрос: каковы теперь те опасные моменты, которые в
принципе могут оказаться для нас роковыми в масштабах всей войны? Это,
конечно, прежде всего прорыв на Востоке, который повлек бы за собой
реальную угрозу нашей немецкой родине, будь то Верхнесилезский
промышленный район или Восточная Пруссия, и сопровождался бы тяжелыми
психологическими последствиями. Но я думаю, что теми силами, которые мы
сейчас формируем и которые постепенно вступают в боевые действия, мы в
состоянии обеспечить стабилизацию положения на Востоке - таково мое мнение
- и что мы преодолеем этот человеческий кризис, этот моральный кризис. А
он, кстати, неотделим от того акта, который был совершен здесь 20 июля.
Ведь этот акт нельзя рассматривать изолированно нет, событие, происшедшее
здесь, служит, я бы сказал, лишь симптомом внутреннего нарушения
кровообращения, симптомом наступившего у нас внутреннего заражения крови.
Чего можно ожидать от фронта, если - как это теперь видно - в тылу
важнейшие посты заняты настоящими диверсантами не пораженцами, а именно
диверсантами и государственными преступниками. Такова правда: если в
службе связи и квартирмейстерском управлении сидят люди, совершившие
государственную измену в абсолютно прямом смысле этого слова, люди, о
которых не знаешь, сколько времени они уже тайно работают на противника,
то нечего и ждать, что отсюда будет исходить тот боевой дух, который
необходим. Ведь русские определенно не стали за год-два намного выше по
боевому духу и люди у них не стали лучше но зато мы, без сомнения, стали
морально слабее, потому что у нас под носом сколотилась шайка, которая
непрерывно испускала яд и в шайку входила организация генштабистов -
генерал-квартирмейстер, начальник службы связи и прочие. Теперь нам только
и остается, что спрашивать самих себя (а может, и спрашивать не надо,
поскольку и так все ясно?): как противник вообще узнает наши мысли? Почему
он так часто успевает принять контрмеры? Почему он молниеносно реагирует
на столь многие наши акции? Вероятно, дело здесь вовсе не в
проницательности русских, а в перманентном предательстве, которое
совершала эта отпетая банда ничтожеств. Но если даже не ставить вопрос
столь конкретно, то достаточно было и того, что люди на ответственных
постах сидели опустив руки и это - вместо того, чтобы постоянно излучать
энергию и распространять уверенность в наших силах, а главное, вместо
того, чтобы углублять сознание жизненной важности этой борьбы, которая
решит нашу судьбу борьбы, от которой нельзя уйти, нельзя укрыться
каким-то хитрым политическим или тактическим маневром. Они бездействовали,
вместо того чтобы доводить до сознания людей: эта борьба подобна той,