Глаза слезились. Время от времени приходилось доставать платок и прикладывать к векам.
Над столом стоял, подняв руки, Коршун-старший. Зря я посчитал его дармоедом, живущим за счет богатого наследства; по лицу мага первой степени бежали, обгоняя друг друга, мутные капельки пота. Желтый светящийся шар величиной с кулак — проекция Солнца — с дикой скоростью вертелся вокруг стола, для муравья сменялись ночь и день, но он не отдыхал, он шел, с каждой минутой приближая меня к Мраморным Пещерам.
Я прижимал к груди свое имущество — муляж с Карой, мешочек с самоцветами и клетку с сабаей.
Мелькали, сменяя друг друга, желтый свет и полная темнота. Муравей спешил. Всякий новый «рассвет» заставал его на новом месте; до условного «муравейника» оставалось меньше трети пути.
Чем встретит меня Ондра Голый Шпиль?
Неужели он — Препаратор?
Муравей устал. Двигался все медленнее и медленнее, иногда и вовсе замирал; старший Коршун закусил губу от напряжения.
Пытаясь отвлечься, я стал думать о другом — и вдруг понял со всей ясностью, что хозяин гостиницы, над которым я так издевался сегодня утром, вовсе не обманывал меня. Это я ошибся в расчетах. Та серебряная монетка входила в плату за два номера.
Значит, он не лгал мне. Серебряная монетка приросла к его лбу, без магической помощи оторвать ее не стоит и пытаться. Таким образом я хотел навсегда отвадить его от обмана…
А он и не лгал вовсе.
Меня прошибло потом.
Я даже сделал попытку встать — но тут же одумался.
Поздно. Я уже на подходе к Мраморным Пещерам. Меня уже давно нет в этом городе, в этой комнате… Нас с Орой разделяют долгие дни пути…
Муравей, едва волоча ноги, вступил в преддверие муравейника.
Коршун выше поднял руки:
— Го-ос… подин… — произнес через силу. — Вы при-ибы… ли… Вперед!
Парчовая занавеска распахнулась, подхваченная порывом ветра.
По-прежнему прижимая к груди свои сокровища, я шагнул вперед…
И кубарем покатился с некрутого, но очень каменистого склона.
* * *
«Магическая этика — система норм нравственного поведения магов, их обязанностей по отношению к магическому сообществу и друг к другу. Наивысшим критерием магической этики является отношение мага к собственному магическому достоинству. Всякое деяние либо намерение, унижающее мага в собственных глазах, является неэтичным…
Принуждение мага любой степени к какому-либо действию является неэтичным.
Просьба о помощи, обращенная одним магом к другому магу и не подкрепленная сделкой (то есть просьба о бескорыстном деянии в пользу просящего) является неэтичной».
* * *
Надо бы половину денег потребовать назад, думал я устало. А если бы здесь была пропасть?
Мое правое плечо все еще очень болело.
Я сидел на толстом слое коричневатого-зеленого мха. Меня знобило — но не от холода; место оказалось очень нездоровое. Как будто много лет назад здесь рылся исполинский крот, копал, испытывая к своей работе величайшее отвращение, а потом околел, проклиная все на свете, и гниющий труп его год за годом наполнял воздух миазмами…
Не так давно я был уверен, что в окрестностях Мраморных Пещер обязательно найдутся какие-то поселения, какие-то местные жители; уверенность сперва превратилась в надежду, а потом и вовсе истаяла. Ни птиц, ни зверей, ни даже сверчков не было ни видно, ни слышно. Редкие деревья с кривыми раскоряченными ветвями походили на застывшие в ужасе изваяния; низкий слой неопрятных облаков не оставлял никакого шанса увидеть солнце. Полчаса назад — полчаса настоящего времени! — я еще сидел в просторном коршуновском подвале. А три часа назад издевался над хозяином гостиницы, который, может статься, за всю свою долгую жизнь никого не обманул и не обсчитал — даже на медяшку…
Скрипнув зубами, я встал. Ушибы и ссадины болели и ныли, однако я, в принципе, готов был идти — если б знал, куда.
Покряхтев, я уселся снова. Соорудил побегайку — глаза на двух ниточках и мосластые длинные ноги. Слабым пинком ноги придал шпиону ускорение — вперед, и по кругу, и опять вперед…
Потом лег на спину, закрыл глаза и стал смотреть.
Побегайка несся, подпрыгивая, и оттого изображение прыгало тоже. Ни следов человеческого жилья, ни детали пейзажа, за которую можно было бы зацепиться глазом; вокруг простирались владения все того же издохшего крота — ямы, рытвины, мох, камни, редкие деревья, которым, казалось, дай рот — будут вопить от ужаса. Я велел моему соглядатаю взять правее и обойти меня по широкому кругу; шпион послушался, резко свернул — и вдруг пропал.
Я сел. Меня будто ударили по глазам; в том, что побегайка погиб насильственной смертью, сомневаться не приходилось.
Я расчехлил Кару. Трудность состояла в том, что для производства нового побегайки мне нужны были обе руки, а глиняный болван, дающий чувство относительной безопасности, манипуляциям очень мешал.
Новый шпион был меньше, защитно окрашен — под цвет мха — и вместо двух голенастых ног имел шесть, зато коротких. Я направил его прямиком на место гибели его предшественника.
На этот раз глазами шпиона мне удалось рассмотреть черное отверстие в земле, небольшое, прикрытое длинными прядями травы; того, кто погубил второго побегайку вслед за первым, увидеть снова не удалось.
Третьего шпиона я делать не стал. Поднялся, закинул за плечи дорожную сумку (угол стальной клетки больно вдавился в спину), левой рукой поудобнее перехватил глиняный муляж — и направился погибшим побегайкам во след.
Ветки искривленных деревьев зашелестели значительно и зловеще, и это было тем более забавно, что ни ветерка, ни дуновения в природе не наблюдалось. Откуда ни возьмись обнаружился туман, выплыл и стал сгущаться с неестественной быстротой. Кем бы ни был обитатель этого кротовьего царства — а я надеялся, что это все же Ондра Голый Шпиль — но встреча с ним близилась.
Не успел я пройти и двадцати шагов, как навстречу мне из тумана вышел убийца.
Внешне он похож был на детский мяч, зависший над землей на уровне моих глаз. Сквозь плотную зеленоватую кожицу просвечивало заклинание-палач; у меня перехватило дыхание. Никогда еще мне не приходилось сталкиваться с таким недвусмысленным, простым и жестким желанием убивать. До сих пор даже самые злейшие мои враги не опускались до такого…
Сдерживая дрожь, я поднял руку с глиняным болваном. Будто демонстрируя его зеленому шару — хотя заклинание ничего не могло видеть и ни на что не желало смотреть.
Оно был простым, как топор. И таким же беспощадным.
Вспышка! Я не удержался на ногах и сел.
Некоторое время зеленый шар по-прежнему висел над моей головой. Потом лопнул — как будто в зеленой плоти на мгновение раскрылся красный рот…
И ничего не стало. Только специфический запах — не то цветения, не то гнили.
Не думая, что делаю, я приложил глиняного болвана к сухим губам. Поцеловал уродливую голову.
Развязка приближалась, но торопить ее не следовало. Меня обнаружили, меня захотели убить, но не смогли; что будет дальше?
Дальше очень долго не было ничего.
Туман развеялся так же быстро, как и перед тем сгустился. Я бродил по холмам, разыскивая увиденное побегайкой черное отверстие в земле. Я присаживался отдохнуть, прислушивался, ждал; я соорудил, наконец, еще одного шпиона, и тот безнаказанно гонял по окрестностям до тех пор, пока не кончилась вложенная в него энергия.
Хозяина холмов будто драконом слизало.
Неужели принцип пониженной уязвимости обернул заклинание-убийцу против своего же создателя? Неужели Ондра Голый Шпиль лежит сейчас, пораженный собственным заклинанием, где-то в подземелье, и мне никогда не узнать, был ли он Препаратором?
А вдруг вовсе не Ондра подослал мне убийцу, может, совсем другой маг свил себе гнездышко под холмами, и я никогда не узнаю, кто же это был?!
Время шло, невидимое солнце опускалось, а я колебался между облегчением и разочарованием. Что, если обитатель Мраморной Пещеры попросту затаился и ждет, когда я уйду?
Два события случились одновременно. В наступавших сумерках я увидел наконец вход под землю — в ту же секунду бурая трава передо мной раздвинулась, и в образовавшейся прорехе появилась зверушка вроде моих побегаек, с тем только отличием, что кроме глаз и ног у нее имелся еще и рот.
Стало быть, будем разговаривать.
Зверушка остановилась передо мной. Глаза у нее были круглые, мерцающие, безо всякого выражения. Ледяные шарики на жестких веревочках.
Беззубый рот открылся.
— Чего надо? — хрипло донеслось прямо из зверушкиной глотки. — Зачем пришел, чего надо?
Уместный вопрос.
Правой рукой я снял с пояса мешочек с камушками. Не без труда развязал шнурок; зверушкины глаза на ниточках бесцеремонно лезли мне под руку.
— Ты знаешь, что это? — сурово спросил я, когда содержание мешочка сделалось доступным для рассмотрения.
Зверушка молчала. Один ее мерцающий глаз уставился на самоцветы, другой повернулся ко мне и пристально меня изучал.
— Назовись, — донеслось из разверстой глотки.
— Я Хорт зи Табор, — сказал я веско. — А это — Корневое заклинание Кары, и покуда я держу его в руках, всякая агрессия против меня вылезает боком самому агрессору. Это ты уже уяснил?
Зверушка молчала.
— Корневая Защита помогла тебе против тобой же созданного палача, но против Кары и она бессильна. Это понятно?
Зверушка молчала.
— У тебя есть шанс быстро доказать мне, что ты и создатель этих вот камушков — не одно и то же лицо. Если не докажешь, если ты и есть тот мерзавец, похищающий людей и режущий их души, как лягушек — тогда я выцарапаю тебя из-под земли и покараю. Ясно?
Зверушка пялилась на меня, то закрывая, то вновь разевая рот. Мне померещился сладковатый запах из ее глотки; игра воображения. Создание внестепенного мага ничем не пахло и пахнуть не могло.
— Откуда ты знаешь меня? — наконец спросил Ондра; я удержал вздох облегчения. Это был он, тот, кого я искал; это был Голый Шпиль.
— Не важно, — сказал я, закрепляя победу. — Я знаю о тебе предостаточно. Но чтобы покарать тебя, хватит и одного только подлого нападения на мирного путника. Заклинание-палач давно признанно оружием подлецов и трусов!
— У кого ты на службе? — донеслось из зверушкиной глотки.
Я вскинул голову:
— Сроду не служил никому и не собираюсь служить!
— Убирайся, — предложила зверушка.
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Корнев Павел
Куликов Роман
Шилова Юлия