Чтение 42–й страницы книги ~Мессия очищает диск~

Смахнет походя или вообще поверх приколотит.

Змеенышу было очень трудно жить с этим глазом над головой.

***

Наконец преподобный Бань утомился и погнал своего самого безобидного
инока к толстяку хозяину за переносной жаровенкой.

Змееныш обиженно вздохнул - дескать, не верят честному рассказу! - и
спустился во двор, по дороге размышляя:

"Преподобный Бань числится в свите принца Чжоу, и, значит, у достойного
монаха наверняка должны быть личные покои во дворце кровнородственного вана.
Просто не может не быть! Даже учитывая то, что тайная служба приставила к
принцу именно Баня только со дня возвращения Чжоу-вана в наново жалованный
удел. До того рядом с принцем Чжоу находился какой-то другой монах...
впрочем, неважно. Значит, покои есть. Но мы останавливаемся на захудалом
постоялом дворе, да еще и чуть ли не за городом, у Линьцинской заставы! И,
думаю, не сегодня-завтра покинем Нинго. Не хочет, не хочет преподобный
видеться с принцем - опалы ждет? Тогда чьей? Опалы вана в случае восшествия
на престол нового Сына Неба; или опалы собственной? Станет ли новый
император благоволить к тайной службе, как благоволит к ней государь Юн Лэ?
Зачем мы идем в Бэйцзин - за пятицветной грамотой на чин или за
кангой-колодкой и палаческими клещами в бок?!"

Змееныш сам удивлялся своей уверенности, что все это - от рук Восьмой
Тетушки и бритой головы лазутчика до болезни государя Юн Лэ и немигающего
глаза над головой - звенья одной цепи.

И цепь эта все туже обматывает Поднебесную.

5

- Я уже договорился с лодочником, - сказал преподобный Бань, выходя во
двор.

Змееныш, спускавшийся следом, только поправил на плече дорожную котомку и
покорно кивнул.

Ощущение слежки не пропало, а даже, наоборот, усилилось и давило на плечи
гораздо хуже той же котомки.

Но никакой видимой опасности по-прежнему не наблюдалось.

Во дворе, рядом с пустыми повозками, хозяин постоялого двора во всю
глотку торговался с синьганскими купцами. Последние уже успели на корню
сдать весь свой товар местному перекупщику, получив барыш меньше, чем
хотелось, но больше, чем предполагалось; вчерашней ночью удачная сделка была
изрядно спрыснута, опустошено немереное количество чайничков с вином, часть
барыша осела в рукавах нингоуских "красных юбок" - и можно было со спокойной
совестью ехать дальше, пытать счастье купеческое.

Лодка, о которой говорил преподобный Бань, была нанята именно купцами. И
теперь они договаривались с толстячком хозяином о цене за повозки и за
тягловых волов. Договаривались, по всей видимости, давно и успешно - а
шумели и рядились просто так, по привычке.

Что за торговля без крику и попыток хоть в чем-то надуть ближнего?

Змееныш подошел к колодцу и зло сплюнул: колодезный ворот валялся рядом
со срубом. Зато крепежной цепи нигде видно не было. Бородатый
коротышка-слуга, собравшийся чинить "кланяющегося отшельника", при помощи
которого из колодца добывалась вода, куда-то делся, бросив работу на
половине; и за водой надо было снова подниматься наверх.

Или идти на кухню и просить длинноязыких поварих.

Преподобный Бань, в свою очередь, подошел к купцам и хозяину, собираясь
уточнить у владельцев повозок (уже бывших владельцев): если они вчера спьяну
не возражали против попутчиков-монахов, то не будут ли возражать сегодня, на
гудящую с похмелья голову?

Змеенышу было ясно, что преимуществами своего положения и грамотами
тайной канцелярии, способными сделать покладистыми кого угодно, преподобный
Бань пользоваться не собирается.

Что еще раз укрепило лазутчика в уверенности: его наставник подозревает,
что путь в Столицу отнюдь не будет усеян лотосовыми лепестками, и в
особенности - для людей всемогущего Чжан Во.

Который вскоре вполне может стать бывшим всемогущим...

Хотя, если не для чужих ушей, - Сыновей Неба много, а тайная служба одна!

"Для чего ж тебе я понадобился?" - обеспокоенно подумал Змееныш Цай.

То, чего он не понимал вначале, всегда на поверку оказывалось для
лазутчика самым неприятным.

Неподалеку, рядом с коновязью, лежал прямо на песке один из купеческих
возниц: простоватого вида парень с мозолистыми ручищами. Синюю
кофту-безрукавку он нацепил прямо на голое тело, штаны забыл надеть вовсе,
зато голову повязал цветастой косынкой, явно только вчера купленной. Прошлой
ночью парень сильно перебрал - и винца, и певичек, - а значит, сегодня
лежание на солнцепеке, по всем признакам, не должно было бы способствовать
улучшению его самочувствия. Змееныш приблизился к вознице, заботливо тронул
его за бугристое плечо, потом прикоснулся кончиками пальцев ко лбу...

Лоб был холодным.

Пальцы Змееныша быстро пробежались по шее парня. - нет, ни одна из жил не
пульсировала.

Возница был мертв.

- Эй, - заорал лазутчик, пытаясь привлечь внимание купцов, - эй,
почтенные! Куда ж вы смотрите?! Вам не повозки продавать надо, вам...

"Вам место на кладбище покупать нужно", - хотел добавить Змееныш.

И не успел.

Ручища парня дернулась, раздавленным крабом поползла по песку, шевеля
почему-то всего одним пальцем - указательным; замерла, опять двинулась,
палец ковырнул песок, выгребая бороздку, другую...

Под ноготь воткнулась щепка-заноза; и эта мелочь вдруг заставила сердце
Змееныша забиться вдвое чаще.

Хотя бы потому, что лицо парня по-прежнему оставалось лицом спящего или
мертвого.

- Чего буянишь? - недовольно отозвался ближайший купец, прищуриваясь.
Глазки у купца были такими мутными и окруженными после веселой ночки такими
синячищами, что казались бельмами. Бельмастый еще раз недовольно оглядел
Змееныша с головы до ног, не удостоив своего возницу даже словом, и
повернулся к Баню.

- Вы б, наставник, угомонили вашего служку! - брюзгливо сообщил
бельмастый. - Что ж это он, в самом деле, на честных людей кричит! Будда
небось не учил язык распускать!

Но Змееныш уже не слушал купца.

Он с неподдельным ужасом следил за указательным пальцем парня. Тот за это
время успел очертить на песке круг около локтя в поперечнике; и теперь
белесый ноготь ковырялся внутри круга.

Иероглиф.

Другой.

Третий.

Сразу два подряд; старое головастиковое письмо, каким уже давно никто не
пишет, даже мастера каллиграфии, способные на вкус отличить степень
бархатистости туши; иероглиф, другой, третий...

Цзин, жань, жань, цзин, цзин, жань, цзин.

Чистое, грязное, грязное, чистое, чистое, грязное, чистое.

И, наконец, веки возницы дрогнули и раздвинулись.

Из глубоко утопленных глазниц на Змееныша смотрела темень Лабиринта
Манекенов, в которой что-то ворочалось.

Лазутчик жизни отшатнулся, так и не успев осознать: примерещился ему
сухой треск, какой бывает от столкновения дерева с деревом или с рукой,
похожей на дерево?

А ручища возницы медленно выползла из круга, мозолистая ладонь легла на
валявшийся неподалеку колодезный ворот; дубовая махина; окованная вдоль
оловом, приподнялась, оторвалась от песка...

И с маху ударила Змееныша по правому колену.

Попади ворот по живому - опираться лазутчику на костыль до конца его
дней!

- Сдурел?! - Змееныш резво отпрыгнул назад, с испугом глядя на садящегося
парня, - Эй, удалец, ты живой или... какой?!

Вместо ответа ворот вновь ринулся к колену лазутчика.

Но в воздухе закатным облаком мелькнула оранжевая кашья, и обе сандалии
преподобного Баня опустились точно посреди ворота, прибив его к песку, как
сильный дождь прибивает пыль.

- Если мой спутник чем-то не угодил вам, я искренне прошу прощения вместо
этого невежи! - Бань явно хотел сказать что-то еще, но осекся, во все глаза
разглядывая возницу. А не вовремя оживший парень не обратил внимания ни на
удивительное появление монаха, ни на собственный промах - ворот зашевелился
на песке, попутно стерев часть круга и два иероглифа "жань", после чего
опять стал подниматься.

И возница тоже стал подниматься.

- Чистое, - глухо сказал возница. - И грязное. И чистое...

Он шагнул вперед и попытался кинуть ворот в ноги Змеенышу. Руки слушались
парня плохо, необычное оружие упало, не долетев до цели какого-нибудь
вершка; возница огорченно помотал головой, отчего косынка сползла ему на
самые брови, и грузно побрел к Змеенышу.

Когда на плечо возницы легла сухонькая лапка преподобного Баня, парень
попытался смахнуть ее на ходу - но не тут-то было! Лапка держала прочно.
Возница остановился, развернулся к досадной помехе вполоборота и скосился на
лапку у себя на плече,

- Чистое, - сказал возница, и в голосе его пробился недовольный хрип: так
начинает крениться подгнившее дерево, прежде чем упасть на голову случайному
прохожему. - Чистое, чистое и чистое. И грязное.

Кулачище парня с маху рубанул монаха по запястью, но был вовремя