Чтение 42–й страницы книги ~Малайсийский гобелен~

пустят его на мясо - солдаты, знаешь ли, оставляют за собой долги.

- Он черный?

- У него четыре ноги. И этого достаточно.

Он назвал мне адрес. Я в это время уже примерял его шляпу. Она мне была
как раз впору. Он убеждал меня, что я выгляжу ослепительно. Я прорепетировал
свою роль посланника. Затем, пожав друг другу руки, мы расстались. Отдав
честь, капитан Сан-Лазионио бесшумно отступил в тень аллеи и сгинул.

Я зашел в одно небольшое заведение, уселся за спрятанный от глаз
окружающих столик и глубоко погрузился в свои мысли, временами прикладываясь
к стакану и делая маленький глоток.

Лошадь мне пообещали. Очень хорошо. Это намного продвинуло мои дела. Я
был в неоплатном долгу перед капитаном Джоном Пелегрино Сан-Лазионио. Делом
чести было отнести его послание.

С другой стороны, будет ужасно, если Ла Сингла в самом деле сбежит с
ним! Какой удар для театрального искусства! Это немыслимо для меня,
Кемперера, Малайсии! Вспоминая ее вчерашнее волнение, я решил, что она
действительно приготовилась сбежать с этим галантным капитаном. Жизнь с
Кемперером временами невыносима, но и скачки в карете по горам тоже не
назовешь идеальной альтернативой. Все же ради самой Ла Синг-лы я должен
доставить послание ее любовника. Но...

Необходимо прежде обговорить это дело с де Ламбантом.

Бросив горсть монет на стол, я пошел к выходу. Мне польстило, что
официант, провожая меня до дверей, кланялся и называл "капитаном".

Только я вышел на улицу, как на меня набросились два хулигана. Они
заломали мне руки за спину, не дав вытянуть меча. Я храбро боролся с ними -
отчаянно брыкался и звал на помощь. Я сражался, но был бессилен против
наносимых мне пинков и ударов по голове.

Это были не воры-карманники. Они не пытались ограбить меня и смыться.
Напротив, они потащили меня к каналу Вамонал. Я всеми силами сопротивлялся,
призывая на их головы гнев Сатаны. Я предложил им заплатить, чтобы они
только не испортили мой мундир, но мои слова не доходили до их ушей. Один из
них своей грязной рукой закрыл мне рот. На самом берегу канала я
сопротивлялся как сумасшедший и почти уже вырвался, но они снова схватили
меня и сильными ударами сзади сбросили в воду.

Пенистая зеленая вода поглотила меня. Я был в полном сознании. Но не
физическая боль терзала меня, а боль несправедливости. Вода, илистый мир
были воплощением затягивающей меня несправедливости. Это было невыносимо. Я
почувствовал, что жизнерадостная часть моей души навсегда покинула меня, и
мне захотелось только умереть, утонуть, раствориться в грязи. Я коснулся
вытянутыми руками грязного дна канала, решив больше никогда не подниматься
наверх. Этот позор должна пережить только треугольная шляпа в перьях.

Каждого временами бьют. Но была предана моя вера в людей и любовь к
ним; лучше бы меня убили, лишь бы не ввергали во тьму кромешную. Моего лица
коснулись водоросли, я схватился за них и вместе с ними всплыл наверх. Прямо
на меня глядела каменная голова кинжалозуба. Изо рта зверя торчало железное
кольцо. Моя реакция была мгновенной, и я схватился за кольцо. Выплюнув
грязную воду, я подтянулся к берегу. Теперь, когда опасность была позади, на
помощь мне прибежали два официанта из таверны. Я лежал на гальке лицом вниз
и не давал им поднять меня. Я плакал.

Какой-то незнакомец с ближайшей барки выловил треугольную шляпу
капитана и водрузил ее мне на голову. Они посадили меня. Напавшие давно
исчезли в боковой аллее. Вокруг меня росла толпа - работяги, какие-то типы в
передниках; одни смеялись, другие волновались и негодовали - все глазели на
образчик немилости Фортуны.

Я не мог вынести всеобщего посмешища. Вскочив на ноги, я вырвался из
толпы и, придерживая шляпу, бросился прочь. С одежды ручьями текла вода.
Пробежав мимо кузнечных мастерских, я заскочил в заросший травой двор и упал
на сломанный шлифовальный круг. Униженный и оскорбленный, я закрыл лицо
руками.

В моей памяти возник образ капитана Джона Сан-Лазионио. Он как ветер
несся по горным склонам вместе со своей Ла Синглой. Может быть, это он отдал
приказ этим ублюдкам, считая, что я имею виды на Ла Синглу? Даже в нынешнем
мрачном расположении духа я не мог в это поверить. Возможно, за всем этим
стоит Отто Бентсон? Тоже вряд ли. И тут я подумал о Поззи Кемперере.

Это могло быть только его рук дело и ничьих больше. Решив, что жена
должна остаться верной ему, он разнюхал все о капитане и расставил
доблестному офицеру ловушки. И его амбалы, которыми он часто похвалялся,
ошибочно приняли меня за капитана Лазионио! Почему бы и нет? Разве не было
на мне треугольной шляпы капитана? Даже официант принял меня за вояку.

К тому же хулиганы необычайно глупы. Замечательно. Маэстро должен
узнать о разбойном нападении его людей на невинного человека.

Я все еще чувствовал, что меня предали. Несчастье опустошило меня; но
не лежать же остаток дней на шлифовальном кругу. Шатаясь, я встал на ноги,
отряхнул шляпу и побрел к Ароматному кварталу. В сапогах хлюпала вода. И
поделом старой лисе, если он потеряет Ла Синглу. Сейчас я исполню роль
подмоченного Купидона и тотчас вручу ей послание Лазионио о тайной встрече.

"Как однако быстро сбылось предсказание калеки-мага,- произнес я про
себя.- Они могут предвидеть события. А постель, которую мы делим, это,
конечно, ложе Ла Синглы".

Конечно, мне, возможно, больше никогда не доведется в нем побывать, но
я знал все прелести этого рая. Противоестественно помогать другому человеку
войти туда, в особенности тому, по чьей милости тебя бросили в вонючий
канал.

Что-то уж подозрительно быстро сбылось пророчество. Возможно,
предсказатель сам привел налетчиков от Кемперера. Ходили слухи, что у
старого негодяя были такие же длинные руки, как у Высшего Совета.

Пересекая площадь Руппо, я остановился и стряхнул со шляпы оставшиеся
капли воды. На другой стороне площади, на привычном месте сидел пухлый
молодой астролог Партере. А перед ним - стройная женская фигурка с
золотистыми волосами. Ла Сингла снова пришла к нему за советом.

Я спрятался за обломками капители и наблюдал за ней одновременно с
сочувствием и раздражением. В трудную годину она поминутно бегала к
предсказателям, напоминая испуганного ребенка, ищущего утешения у юбки
матери. То, что она снова обратилась к Партере, говорило о том, что капитан
посеял смятение в ее очаровательной груди.

Астролог находился в тени; на Ла Синглу, как и вчера, светило солнце,
но оно не было таким ярким, как в прошлый раз.

Но как изящны были ее движения и выразительны жесты! Такой
неподражаемой естественностью могла обладать только великая актриса.
Наклонившийся к ней астролог тоже казался завороженным. Я видел, что они
разговаривали, но голосов не слышал. Однако жесты Ла Синглы были столь
красноречивы, что я понимал происходящее между ними, как будто сам находился
рядом.

Она сказала ему, что пришла, как и обещала, чтобы забрать заказанный
ранее гороскоп. С каким деликатным выражением! Ей впору было бы играть в
пантомиме, где не надо слов! Но все же по жестам я не сразу смог определить,
кому предназначался этот гороскоп. И только когда Партере вытащил из рукава
лист бумаги и вручил ей, я вдруг понял, что гороскоп был составлен на ее
солдата. Она получала в руки судьбу Лазионио.

Тут же из кармана, привязанного лентой к юбке, Ла Сингла достала
серебряную монету. Она вложила ее в ладонь астролога. Приятно было глядеть
на пластику ее движений, когда она вытягивала руку вверх, чтобы дотянуться
до руки астролога. Партерелишь немного нагнулся, оставаясь по-прежнему в
кресле.

Отступив чуть в сторону, Ла Сингла развернула бумагу и впилась глазами
в написанное. О непередаваемое изящество, с каким вдруг безжизненно поникла
кисть ее руки! Какую гамму смятенных чувств отразило внезапно побледневшее
лицо! С какой утонченной грацией была прижата к прелестным губам тыльная
сторона ладони - как бы с целью подавить рвущийся крик. А это отчаянье во
взоре? А неподдельные слезы, струящиеся по бледным ланитам? Какое искусство!
Какой талант, господи!

Далеко стоял я от сцены, но жесты и мимика Ла Синглы так ясно передали
содержимое гороскопа, что я как будто сам его прочел.

Ясно было, что часы пребывания капитана на сцене Театра Теней Жизни
сочтены. Ла Сингла и астролог жестикулировали, глядя сначала на восток,
затем на север. Ах, Твртко, беспощаден твой меч! Исполнены ненависти и
коварства твои гяуры! И расставлены уже засады в Прилипитах для тех, кто
осмелится преследовать тебя! Увы, бедный Лазионио! Такой молодой! Так скоро!
И звезды так жестоко ополчились против тебя, как ты того и опасался! Смотри,
как страдальчески обхватила голову твоя возлюбленная, как будто не ее это
голова, а отрубленная твоя!

С бледным челом, с дрожащими губами спрятала Ла Сингла гороскоп на
груди и как безумная бросилась прочь. Сцена ухода была сыграна
безукоризненно, как и все, что играла Ла Сингла, но - в последний миг - она
скосила глаза в сторону моего укрытия.

Ну, я так и думал. Актриса до мозга костей, могла ли она не проверить
реакцию публики? Все это время она знала, что я за ней наблюдаю! Еще секунду
назад я воображал, что мрачные пророчества Партере погонят ее прямиком к
Лазионио. Я уже представлял, как она умоляет его внять предостережениям
звезд и остаться, а полк пусть себе выступает в полночь без командира. Но
нет, нет, не будет этого, теперь-то я уж точно знал.

Оценивая ее последний взгляд, я пришел к выводу, что она действительно
страдала, но это не мешало ей испытывать удовольствие от прекрасно
разыгранной пантомимы. Это я мог понять. Не то чтобы здесь было поровну игры
и настоящих чувств, просто игра и реальность давно стали для нее одним и тем
же.

Карета может спокойно уезжать в полночь, Ла Синглы в ней не будет. Свои
роли она предпочитала разыгрывать перед публикой, способной по достоинству
оценить ее волшебный дар. Кемперер это мог, а вот солдаты, заглядывающие в
глаза смерти где-то в недоступных горах,- сомнительно. В ее натуре