ногой и не падайте.
исключением, что шишка направления подсказывала мне, что мы ПОДНИМАЛИСЬ, и
соответственно изменялось направление и расстояние до цели. Решив наскоро
проверить это, я закрыл глаза и обнаружил, что и на самом деле поднимаюсь,
а глаза мои меня обманывают. Было похоже на одно из "кривых домиков" в
парке отдыха, в которых "ровный" пол может быть каким угодно, но только не
ровным. Похоже, только втрое сильней.
невзирая на то, что представало перед моими глазами. Когда коридор
разделился на четыре прохода, в то время как память моя указывала на
простую развилку с ведущим в тупик одним концом, я без колебаний закрыл
глаза и пошел, доверившись чутью, - и Яйцо осталось на положенном ему
месте у меня в уме.
только в том смысле, что прямая линия не самое короткое расстояние между
двумя точками, - не так ли и всегда? Дорога была запутанной, как кишки в
животе; у архитектора, видно, вместо угольника был крендель. Хуже того,
когда мы в который раз карабкались по лестнице "вверх" - на ровном по
карте месте, - мы внезапно попали в поле искажения гравитации с полным
поворотом и неожиданно посыпались по стенам на потолок.
обратное изменение и нас скинуло с потолка на под. Глядя в оба, я помог
Руфо собрать стрелы, и мы снова отправились в путь. Мы уже близко подошли
к логову Рожденного Никогда - и к Яйцу.
и трудно разгадываемыми. Начал пропадать свет.
у меня появляется только в лифте, универмага в день дешевой распродажи. Но
я учуял крыс.
и под нами. Я вспотел и пожалел, что выпил в тот раз столько воды. Тьма и
теснота усилилась так, что нам уже приходилось пробираться на четвереньках
по грубо вырубленному в скале туннелю, потом едва ползти на животе в
полной тьме, как будто пробиваясь на волю из замка Иф... а крысы теперь
уже, пища и повизгивая, пробегали рядом с нами.
жаловалась на свою раненую руку. Поэтому завопить я не мог. Каждый раз,
пробиваясь вперед, она похлопывала меня по ноге, чтобы дать знать, что у
нее все в порядке, и передать, что у Руфо тоже всё нормально. Мы не теряли
сил на разговоры.
остановился, вгляделся, сморгнул и всмотрелся снова. Потом прошептал Стар:
посмотрю, что это такое. Слышишь?
всей своей жизни: я пополз вперед. Храбрость - это движение вперед,
несмотря ни на что, когда испуган так, что не держат сфинктеры, и не
можешь дышать, и грозит остановиться сердце. Это довольно точное описание
тогдашнего состояния Сирила Поля Гордона, экс-рядового первого класса и
Героя по профессии. Я был вполне уверен, что знаю, что означают эти два
слабеньких огонька, и чем ближе я подбирался, тем увереннее становился, -
можно было почуять чертову тварь и определить ее контуры.
гложет детей, а крыса гигантская, достаточно большая, чтобы загородить эту
крысиную нору, но как раз настолько меньше меня, чтобы иметь место для
маневра при нападении на меня, место, которого у меня не было вовсе. Самое
большее, что я мог, - это ползти, извиваясь, вперед, держа саблю перед
собой, и стараться так все время держать острие, чтобы он (опять самец) на
него напоролся, заставить его жрать сталь. Если бы он проскочил мимо
острия, у меня не осталось бы ничего, кроме голых рук, которым не хватило
бы места. Он очутился бы у моего лица.
глаза, казалось, слегка опустились, как если бы он присел для прыжка.
шире, а когда я протиснулся еще на фут-другой, то, вздрагивая от
облегчения, понял, что это не крысиные глаза, а что-то другое. Что угодно,
мне было все равно, что.
Яйцо. Я все еще не знал, что передо мной, и лучше было выяснить это
прежде, чем звать к себе Стар.
крысиной норы. Я смог разглядеть его расшитую ткань и обнаружить, когда
подобрался вплотную, что через одну из прорех могу глядеть на другую
сторону.
места, где был я. В дальнем ее конце, футов за пятьдесят, у скамьи, читая
какую-то книгу, стоял человек. Не успел я его разглядеть, как он поднял
глаза и посмотрел в мою сторону. Казалось, он колеблется.
сумел подогнуть одну ногу под себя и ринулся вперед, откинув саблей
шпалеру прочь. Я споткнулся и вскочил на ноги, заняв оборонительную
стойку.
скамейку, вытащил свою шпагу и приблизился ко мне, пока я выскакивал из
той дыры. Он остановился - колени согнуты, запястье прямо, левая рука
позади и лезвие нацелено в меня, безукоризненно, как учитель фехтования.
Он внимательно осмотрел меня, еще не приступая к делу из-за трех-четырех
футов разделяющего нашу сталь расстояния.
лучшие из мастеров клинка. Прием, который состоит из безудержного
наступления с полностью вытянутыми рукой, кистью и клинком - одна атака и
никаких попыток отражения. Но он срабатывает только в точно рассчитанный
момент, когда видишь, что противник на мгновение расслабился. В противном
случае, это самоубийство.
выгнутой спиной. Так что, пока он меня осматривал, и я к нему приценился.
Невысокий изящный мужчина с длинными не по росту руками - то ли я мог
достать его издалека, то ли нет, особенно поскольку рапира его была
старого образца, длиннее, чем Леди Вивамус (но по этой же причине и
медленнее, если только запястье у него не намного сильнее). Одет он был
скорее в стиле Парижа эпохи Ришелье, чем Карт-Хокеша. Нет, не совсем
справедливо; в этой громадной черной Башне стилей не было, иначе я бы
точно так же выглядел не к месту в своем наряде под Робин Гуда. На тех
Игли, которых мы убили, одежды не было.
большим носом к западу от Дуранте - мне вспомнился нос моего старшего
сержанта, уж так он близко к сердцу принимал когда называли его
"Schnozzola". Но сходство на этом и заканчивалось; мой старший сержант
никогда не улыбался, и у него были подленькие, свинячьи глазки; у этого
человека глаза были веселые и гордые.
Коли язычник, призовите своих ложных богов. Я отведу вам не больше трех
строф. Но я сентиментален, мне хочется знать, кого я убиваю.
шелохнулось.
этот замок стоял в Карпатах, так пусть он будет Хокешем, если вам от этого
будет веселее умирать. А теперь вперед, давайте споем.
наши клинки зазвенели, когда я отразил его атаку в шестой позиции и нанес
ответный удар, который был отбит, - ремиз, реприза, удар и атака. Фраза
текла так плавно, так долго и с таким разнообразием, что зрителю могло бы
показаться, что мы отдаем друг другу высшую честь.
как и каждое его движение на протяжении всей схватки. В то же время он
прощупывал меня, проверял крепость руки, искал слабинку; боюсь ли я
низкого боя и всегда возвращаюсь к высокому или, может, у меня легко
выбить оружие. Я не атаковал ни разу, не было ни единой возможности;
каждая деталь схватки была мне навязана, я только отбирался, стараясь
сохранить жизнь.
лучше себя, с запястьем, равным по крепости стали и в то же время гибким,
как жалящая змея. Он оказался единственным из всех встречавшихся мне
фехтовальщиков, который применял приму и октаву - то есть пользовался ими
так же мягко, как сикстэ и картэ. Изучает-то их всякий, и мои собственный
учитель заставлял меня отрабатывать их так же тщательно, как и остальные
шесть - только большинство шпажистов ими не пользуется. Фехтовальщиков
можно вынудить к их применению, они это делают с неловкостью и только из
боязни потерять очко.
жизнь и была тем, что мне, по всей вероятности, предстояло проиграть.
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Мацумото Сэйте
Орловский Гай Юлий
Березин Федор
Афанасьев Роман