Чтение 42–й страницы книги ~В поисках Белой ведьмы~

Я проработал все утро и весь день, времени на размышления у меня не
было. Я очень хорошо понимал, что это еще не конец, но понятия не имел,
что последует. Городом снова овладевала неестественная обыдеиносчь. Дождь
из мух прошел везде, начиная отсюда, с юго-востока к западному доку, от
него не укрылись ни одна улица, ни один дом, но только здесь, у храма,
смерть собрала такой богатый урожай.

Многие уже заметили действие благовоний, и к полудню ухе не было
переулка, где бы не была выставлена жаровня, из которой курился густой
голубоватый дым. Лица в окнах одеревенели от страха, многие были скованы
горем.

Это Шайтхун наслал на них мух, они все в это верили, даже те, кому
незнакомо было имя повелителя Старого Хессека, Бит-Хесси. Шайтхун,
Повелитель мух.

Задолго до заката начало смеркаться, солнце размазанным пятном
невыносимой жары проглядывало сквозь дым благовоний. Люди ползали по
крышам, замазывая трещины и дымоходы. Часто они поглядывали на запад в
ожидании нового полчища мух.

Бэйлгар занялся Цитаделью и распорядился выставить посты на ее башнях
и парапетах.

Я дошел до самых Ворот Крылатой лошади. Здесь было меньше убитых и
раненых, но царили те же смятение и ужас. Я вышел за ворота и вымылся в
общественных купальнях на Вселенском базаре. Только что здесь с ревом
пробежал единорог, на которого тоже напали мухи. Он бежал, сокрушая все на
своем пути, пока у него не лопнула артерия. Тогда он, врезавшись в стену
купальни, медленно сполз по ней. Над его телом, время от времени завывая,
стояли двое чернокожих и пытались заставить давно уже мертвое животное
подняться.

Когда я сделал все, что было в моих силах, меня снова охватило
чувство бесцельности. Кругом сновали жрецы, так же как и тогда, после
пожара - на следующий день после восстания хессеков. Уже горели лампы -
так темно стало от густой пелены дыма. Затянутое ею небо превратилось в
толстую линзу, вставленную между Бар-Айбитни и светлел. Иронически
усмехаясь, я направился в сторону Рощи Ста Магнолий.

На улице ко мне подъехали три воина в форме охранников Цитадели.

- Вазкор - вы ведь господин Вазкор?

Оказалось, что они ничего не знают о выдвинутом Соремом против меня
обвинении в измене и о последовавшем за этим заключении, из которого я
таким случайным и страшным образом освободился; они только хотели
проводить меня во дворец. Я выдумал историю о какой-то женщине, которая
здесь, по эту сторону Стены Храгона, нуждается в моей помощи, и спросил,
как чувствует себя Сорем. Молодой капитан хлопнул себя по бедру - жест,
выражающий подозрение, дошло до меня из какого-то далекого сна, в котором
прошлое и настоящее смешаны, как песок.

- Сорем Храгон-Дат в порядке. Его просто лягнул конь, но жрецы внесли
его в храм. Мать императрица также в безопасности. Коронацию придется
перенести, - улыбнувшись мне улыбкой очаровательной девушки, он продолжал:
- Помню, как вы убивали хессеков в ту ночь - прямо как сам бог.

Я поблагодарил его. Ничего больше от меня не добившись, они пустили
лошадей галопом и вскоре скрылись в туманных, кроваво-оранжевых сумерках.

У меня не было желания возвращаться в храм или дворец и наблюдать,
как Сорем пытается побороть в себе чувство благодарности, или снова
слышать его извинения.

Свою женщину я тоже не хотел видеть, хотя, по-правде говоря, что-то
во мне стремилось в ее объятия, под защиту ее любви и ее тела, к последней
утехе перед ударом меча.

Я дошел до рощи и прилег под деревом. На темном таинственном небе не
зажглась ни одна звезда.

В полночь зазвонили колокола - странно было слышать их звук, примету
нормальной, упорядоченной жизни среди сплошного хаоса. Вскоре после этого
я услышал невдалеке незатихающий звук человеческого голоса. Я решил
посмотреть, в чем дело. Может быть, это знак для меня?

В кустах лежал человек, вор, даже в такую ночь занимавшийся своим
промыслом; незадолго до моего прихода он, видимо, пересчитывал
награбленное, а теперь он, скрючившись, лежал на боку, кутаясь в грязный
камзол, и смотрел на меня. Дрожа всем телом, он тихонько хныкал:

- Мне холодно, Феншен. Феншен, сбегай к вдове и принеси угля. Ты же
видишь, Феншен, мне холодно, я болен. У меня болит живот, как будто червь
ест меня изнутри.

Я понял в чем дело. Страшное слово как будто высветилось в мозгу.

Его трясло. Он поджал ноги и снова заговорил:

- Мухи ничего мне не сделали, Феншен. Я спрятался в доме вдовы, в
подвале, и стряхнул их, когда они сели мне на руки. Но она, дура,
закричала, и они забились ей в глотку.

Он рассмеялся и тут же закричал, схватившись за живот, с искаженной
от боли улыбкой на лице.

Так я увидел первую жертву чумы, занесенной в Бар-Айбитни мухами.

Эту эпидемию чумы назвали Желтым покрывалом. Люди всему должны давать
имена, как будто этим они подавляют безымянный ужас, царящий в их сердцах.
Хотя на этот раз название было точным. Те, кто заражался чумой, быстро
переходили от стадии слабости и апатии к лихорадке, сопровождаемой
внутренними кровотечениями.

Это был переломный момент, потому что либо кровотечение по
неизвестным причинам прекращалось, лихорадка спадала и больной постепенно
выздоравливал, либо состояние его ухудшалось, вся система внутренних
органов разрушалась в результате отравления, за этим следовала смерть.

К этому времени из тела выходило столько крови, что кожа - смуглая
кожа масрийцев - приобретала отвратительный бледно-желтый цвет. При виде
груды тел на телегах мусорщиков не возникало сомнения в том, что они стали
жертвами коварной болезни, средства против которой никто не знал.

Желтое покрывало появилось ночью, внезапно, как сверхъестественное
проклятие. Наиболее восприимчивые к болезни заболевали сразу же. Другим,
более выносливым жертвам, чума давала кратковременную отсрочку.

Я рассказываю об этом как человек, очень хорошо знакомый с этим
заболеванием. Я видел его на всех стадиях и во всем многообразии. У меня
на глазах умер вор в Роще Магнолий. Он отошел быстро, перед рассветом. Я
ничем не мог ему помочь, да, собственно, и не пытался. Я знал, что это -
последний удар меча. И сознание этого, как ни странно, придавало мне
стойкости.

К утру три сотни людей слегли от чумы. К полудню - три тысячи, а
сотни трупов уже охладели.

Сначала, не вполне поняв, что происходит, родственники умерших
пытались хоронить их в каменных гробницах, в соответствии с ритуалами
жрецов. Вскоре стали копать огромные ямы в городских парках, а затем на
открытых земляк к востоку от Пальмового квартала. Поскольку это был
масрийский город, прошло два дня, прежде чем люди примирились с указом о
сожжении тел на кострах. К тому времени чума проникла в каждый квартал и
район Бар-Айбитни. Она не была пристрастна к своим жертвам, щадя иногда
стариков и калек и убивая молодых людей, новобрачных, женщин, собирающихся
дать жизнь ребенку. Что касается самих детей, то выживал едва ли один из
пятисот.

Я знал, что и мне на этот раз придет конец. Наблюдая, как страдают
другие, я смирился с тем, что то же самое ожидает меня. Я тоже был молод и
силен, я не умер от укуса змеи, мои раны затянулись, не оставив шрамов, но
этого я не переживу. Белая женщина, которую я искал, которую я поклялся
убить, теперь подослала убийц ко мне. В этой обреченной на гибель столице
я менее, чем кто-либо другой, мог рассчитывать на спасение.

После того как вор скончался, я пошел в город, окутанный в дымчатую
предрассветную мглу, сквозь которую уже проглядывали темные испарения из
ямы для трупов. Навстречу мне из бедного квартала двигалась небольшая
процессия: несколько семей отважились выйти из дома и несли больных на
самодельных носилках. Их лица были искажены страхом и отчаянием, но они
тихо переговаривались между собой, стараясь отогнать мысли о будущем.
Когда они проходили мимо меня, девушка лет двадцати, которая шла позади
всех, ведя с собой маленького мальчика, внезапно упала на землю. Те, кто
шел рядом, засуетились, женщины зашептали слова молитвы. Никто не подошел
к девушке, а ребенок вцепившись в нее, громко заплакал.

Я подошел и, опустившись рядом с ней на колени, положил руку на
голову мальчика, пытаясь его успокоить. Девушку, очевидно, свалила с ног
чума.

Одна из женщин сказала:

- Это лихорадка, господин. Ею уже многие болеют. Мы идем к Храму воды
на Янтарной дороге. Его жрецы - опытные знахари.

Девушка что-то пробормотала, шевельнулась и открыла глаза. Они были
затянуты пеленой, по ней градом струился пот, но заметила ребенка - это
был ее брат или сын - и протянула к нему дрожащую руку.

- Не плачь, - сказала она. Затем она увидела меня, неясное лицо
склонившегося над ней незнакомца, и прошептала:

- Мне уже хорошо, господи. Я сейчас встану.

Встать она, конечно, не смогла, поэтому я взял ее на руки и пошел
вслед за остальными. Ребенок перестал плакать; ему было всего лишь три или
четыре года. Женщина постарше неуверенно взяла его за руку и поспешила
присоединиться к процессии.

Не успели мы пройти нескольких шагов, как девушку начала бить крупная
лихорадочная дрожь, но сознание ее оставалось ясным, и она упросила меня
положить ее на землю. Она совершенно обессилела, и я положил ее на