Может, я был слишком суров с ним?
расцениваю случившееся я. Его, точно дитя малое, постоянно мучило, почему
так да почему этак. Я отвечала: "Так уж все заведено, так делается испокон
веку". И он вроде бы все понимал и соглашался. Но в душе его не было покоя.
Со мной такое тоже случается, если вовремя себя не одернуть. Изучая
премудрости Солнца, он постоянно спрашивал меня, почему, мол, именно так, а
не как-то иначе. Я отвечала: "Во всем, что делается изо дня в день, и в том,
как это делается, мы олицетворяем собой богов". Тогда, замечал он, боги --
лишь то, что мы делаем. В каком-то смысле да, соглашалась я, в том, что мы
делаем правильно, боги присутствуют, это верно, в том и заключается истина.
Но он все же не был до конца удовлетворен этим. Хавжива не безумен, брат
мой, он просто охромел. Он не может идти. Он не в силах идти с нами. А как
должен поступать мужчина, если он не в силах идти дальше?
изъявил желание составить тебе компанию". В словах депеши читалась
неприкрытая обида. Тово винила историка в том, что сын утратил присутствие
духа, был выведен из равновесия и, как выражалась она, душевно охромел. А
также ревновала к женщине, которой в считанные дни удалось зачеркнуть все,
чему сама она посвятила долгие годы. Тово сознавала свою ревность и даже не
пыталась ее унять или скрыть. Какое значение имеют теперь ее ревность и
унижение брата? Им обоим осталось лишь оплакивать собственное поражение.
раз окинуть взглядом Стсе. При виде одеяла из тысячи лоскутков зелени разных
оттенков -- буроватых топей, отливающих золотом колосящихся полей, пастбищ,
обведенных ниточками плетней, цветущих садов -- защемило сердце; город
своими серыми гранитными и белыми оштукатуренными стенами карабкался ввысь
по крутым склонам холмов, черные черепичные крыши наползали одна на другую.
Издали город все больше и больше походил на птичий базар -- весь в пятнышках
пернатых его обитателей. Над утопающим в дымке Стсе, упираясь в невысокие
кудреватые облака, вздыбились иссиня-серые вершины острова, припудренные
настоящими птичьими стаями.
родных мест и люди здесь говорили с чудным акцентом, он все же почти все
понимал и с интересом глазел на вывески, которых прежде не видывал. Хавжива
сразу же признал их бесспорную полезность. По ним он легко нашел дорогу к
залу ожидания флайеропорта, откуда предстояло лететь в Катхад. Народ в зале
ожидания, завернувшись в одеяла, дремал на лавочках. Отыскав свободное
местечко, Хавжива тоже улегся и накрылся одеялом, которое несколько лет
назад соткал для него Гранит. После необычно краткого сна появились люди в
униформах с фруктами и горячими напитками. Один из них вручил Хавживе билет.
Ни у кого из пассажиров не было знакомых в этом зале, все здесь были
странники, все сидели, потупившись. После объявления по трансляции все
похватали чемоданы и направились к выходу. Вскоре Хавжива уже сидел внутри
флайера.
шепча тихонько "напев самообладания", заставил себя глядеть в иллюминатор.
Путешественник на сиденье напротив тоже зашевелил губами.
зажмурился и затаил дыхание.
имя гостя, из темноты вдруг вынырнула Межа.
Рода! Рада видеть тебя. Пойдем же, пойдем скорее! В школе уже заждались, для
тебя там приготовили отличное местечко.
что прежде его рассудок попросту бы отверг. Прежнее знание тоже было весьма
неоднозначным, но не столь ошеломляющим. Построенное на притчах и сказаниях,
оно обращалось скорее к чувствам и всегда вызывало живой отклик. Новое --
сплошь факты да резоны -- не оставляло места эмоциям.
Человеческие разумение и память оказывались почти бессильными перед
трехмиллионолетней историей Хайна. События первых двух миллионов, так
называемая Эпоха Предтеч, спресованные, точно каменноугольные пласты,
настолько деформировались под весом бесконечной череды последующих
тысячелетий, что по уцелевшим крохам удавалось воссоздать лишь самые
основные вехи. Если кому-то и удалось бы вдруг обнаружить чудом уцелевший
письменный памятник, датированный той далекой эпохой, что могло измениться?
Такой-то король правил тогда-то и тогда-то в Азбахане, Империя некогда
обратилась в язычество, на Be однажды рухнул потерявший управление
ракетоплан( Находка попросту затерялась бы в круговерти царей, империй,
нашествий, среди триллионов душ, обитавших в миллионах давно исчезнувших
государств: монархий, демократий, олигархий и анархии, -- в веках хаоса и
тысячелетиях относительного порядка. Боги громоздились здесь пантеон на
пантеон, бесчисленные баталии на миг сменялись мирной жизнью, свершались
великие научные открытия, бесследно канувшие затем в Лету, триумфы
наследовали кошмарам -- словно шла некая беспрерывная репетиция сиюминутного
настоящего. Что проку пытаться описать капля за каплей течение полноводной
реки? В конце концов, махнув рукой, ты сдашься и скажешь себе: "Вот великая
река, она течет здесь испокон веку и имя ей -- История".
смертного, -- лишь мгновенная мелкая рябь на поверхности этой реки, порой
повергало Хавживу в отчаяние, а порой приносило ощущение подлинного покоя.
изучением мимолетных турбуленций в той самой реке. Хайн уже несколько
тысячелетий кряду переживал период относительной стабильности, отмеченный
мирным сосуществованием множества небольших полузамкнутых социумов (историки
прозвали их пуэбло, или резервациями), технологически вполне развитых, но с
невысокой плотностью населения, тяготеющего в основном к информационным
центрам, гордо именуемым храмами. Многие из служителей этих храмов, в
большинстве своем историки, проводили жизнь в нескончаемых путешествиях с
целью сбора любых сведений об иных населенных мирах у пояса Ориона, сведений
о планетах, колонизированных далекими предками еще в Эпоху Предтеч. И
руководствовались они лишь бескорыстной тягой к познанию, своего рода
детским любопытством. Они уже нащупали контакты с давно утраченными в
безбрежном космосе собратьями. И стали именовать зарождающееся сообщество
обитаемых миров заемным словом "Экумена", которое означало: "Населенная
разумными существами территория".
сызмальства изучал в Стсе, может быть сведено если и не к обидному ярлычку,
то к весьма пренебрежительной формуле: "Одна из типичных замкнутых культур
пуэбло на северо-западном побережье Южного материка". Он знал, что
верования, обряды, система родственных отношений, технология и культурные
ценности разных пуэбло совершенно отличны друг от друга -- один пуэбло
экзотичнее другого, а родной Стсе занимает в этом списке одно из самых
заурядных мест. И еще он узнал, что подобные социумы складываются в любом из
известных миров, стоит лишь его обитателям укрыться от знания, приходящего
извне, подчинить все свои стремления тому, чтобы как можно лучше
приспособиться к окружающей среде, рождаемость свести к минимуму, а
политическую систему -- к вечному умиротворению и консенсусу.
душевные муки. Порой бросало в краску и выводило из себя. Он решил было, что
историки утаивают подлинное знание от обитателей пуэбло, затем -- что
старейшины пуэбло скрывают правду от своих родов. Хавжива высказывал свои
подозрения учителям -- те мягко разуверяли его. "Все это не совсем так, как
ты полагаешь, -- объясняли они. -- Тебя прежде учили тому, что определенные
вещи -- это правда или жизненная необходимость. Так оно и есть.
Необходимость. Такова суть местного знания Стсе".
смотрели с немым ласковым укором, и он понимал, что сам ляпнул нечто детское
и не вполне разумное.
терпеливо объясняли ему. -- Просто существуют различные виды знания. У всех
свои достоинства и недостатки. У каждого своя цель. Знание историков и
знание ученых -- всего лишь два из великого многообразия этих видов. Как и
всякому местному, им следует долго учиться. В пуэбло действительно обучают
не так, как в Экумене, но это отнюдь не означает, что от тебя что-то
скрывали -- мы или твои прежние учителя. Каждый хайнец имеет свободный
доступ ко всей информации храмов".
мог прежде прочитать на экранах, установленных в храме Стсе. И некоторые из
нынешних его однокашников, уроженцы иных пуэбло, сумели таким способом
познакомиться с историей даже прежде, чем встретились с самими историками.
найдешь в Стсе? -- продолжал взыскивать к своим учителям Хавжива. -- Вы
скрываете от нас книги, все книги из библиотеки Хайна!" -- "Нет, -- мягко
возражали ему, -- пуэбло сами избегают обзаводиться лишними книгами. Они
предпочитают жить разговорным или экранным знанием, передавать информацию
изустно, от одного живого сознания к другому. Признайся, разве такой способ
обучения сильно уступает книжному? Разве намного больше ты узнал бы из книг?
Есть множество различных видов знания", -- неустанно твердили историки.
Посняков Андрей
Влодавец Леонид
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей