Чтение 42–й страницы книги ~Город~

Я сомневался, верно ли поступил. Чувствовал себя предателем. И были
мучительные ночи, когда мир спал, окутавшись мраком, а я сидел в качалке и
слушал, как ветер стонет под застрехой. И думал: вправе ли был так
поступить? А может быть, Вебстеры не одобрили бы мои действия? До того
сильна была их власть надо мной, так сильна она до сих пор, через тысячи
лет, что сделаю что-нибудь и переживаю: вдруг это им не понравилось бы?

Но теперь я убедился в своей правоте. Лук и стрелы это доказывают.
Когда-то я допускал, что человек просто пошел не по тому пути, что
некогда, во времена темной дикости, которая была его колыбелью и детской
комнатой, он свернул не в ту сторону, шагнул не с той ноги. Теперь я вижу,
что это не так. Человек признает только один-единственный путь - путь лука
и стрел.

Уж как я старался! Видит бог, я старался. Когда мы выловили этих
шатунов и доставили их в усадьбу Вебстеров, я изъял их оружие, изъял не
только из рук - из сознания тоже. Я переделал все книги, какие можно было
переделать, а остальные сжег. Я учил их заново читать, заново петь, заново
мыслить. И в книгах не осталось и намека на войну и оружие, на ненависть и
историю - ведь история есть ненависть, - не осталось ни намека на битвы,
подвиги и фанфары.

Да только попусту старался... Теперь я вижу, что попусту старался.
Потому что, сколько не старайся, человек все равно изобретет лук и
стрелы."

Закончив долгий спуск, он пересек ручей, скачущий вниз к реке, и
начал карабкаться вверх, к мрачным, суровым контрфорсам, венчающим высокий
бугор.

Кругом что-то шуршало, и новое туловище сообщило сознанию, что это
мыши - мыши снуют в ходах, которые проделали в густой траве. И на
мгновение он уловил незатейливое счастье резвящихся мышек, незатейливые,
простенькие, легкие мысли счастливых мышек.

На стволе упавшего дерева притаилась ласка - ее душу переполняло зло,
вызванное мыслью о мышах и воспоминанием о тех днях, когда ласки кормились
мышами. Вражда крови - и страх, страх перед тем, что сделают псы, если она
убьет мышь, страх перед сотней глаз, следящих за тем, чтобы убийство
больше не шествовало по свету.

Но ведь человек убил. Ласка убивать не смеет, а человек убил. Пусть
даже не со зла, не намеренно. Но ведь убил. А каноны запрещают лишать
жизни.

Случались и прежде убийства, и убийц наказывали. Значит, человек тоже
должен быть наказан. Нет, мало наказать. Наказание проблемы не решит.
Проблема-то не в одном человеке, а во всех людях, во всем человеческом
роде. Ведь что один сделал, могут сделать и остальные.

Замок мутантов высился черной громадой на фоне неба, до того черной,
что она мерцала в лунном свете. И никаких огней, но в этом не было ничего
удивительного, потому что никто еще не видел в замке огней. И никто не
помнил, чтобы отворялись двери замка. Мутанты выстроили замки в разных
концах света, вошли в них, и на том все кончилось. Прежде они вмешивались
в людские дела, даже вели с людьми нечто вроде саркастической войны, когда
же люди исчезли, мутанты тоже перестали показываться.

У широкой каменной лестницы Дженкинс остановился. Запрокинув голову,
он глядел на возвышающееся перед ним сооружение.

"Джо, наверное, умер, - сказал он себе. - Он был долгожитель, но ведь
не бессмертный. Вечно жить он не мог. Странно будет теперь встретиться с
мутантом и знать, что это не Джо."

Он начал подниматься по ступенькам, шел медленно - медленно, все
нервы на взводе, готовый к тому, что вот-вот на него обрушится первая
волна сарказма.

Однако ничего не произошло.

Он одолел лестницу и остановился перед дверью, размышляя, как дать
мутантам знать о своем приходе.

Ни колокольчика. Ни звонка. Ни колотушки. Гладкая дверь, обыкновенная
ручка. И все.

Он нерешительно поднял кулак и постучал несколько раз, потом
подождал. Никакого отклика. Дверь оставалась немой и недвижимой.

Он постучал еще, на этот раз погромче. И опять никакого ответа.

Медленно, осторожно он взялся за дверную ручку и нажал на нее. Ручка
подалась, дверь отворилась, и Дженкинс ступил внутрь.

- Дурень ты, дурень, - сказал Лупус. - Я заставил бы их поискать
меня. Заставил бы погоняться за мной. Я бы так просто им не поддался.

Питер покачал головой.

- Может быть, ты так и поступил бы, Лупус, может быть, для тебя это
годится. Но для меня это не подходит. Вебстеры никогда не убегают.

- Откуда ты это взял? - не унимался волк. - Чушь какую-то порешь. До
сих пор ни одному вебстеру не надо было убегать, а раз ни одному вебстеру
еще не приходилось убегать, откуда ты можешь знать, что они никогда...

- Ладно, заткнись, - отрезал Питер.

Они продолжали молча подниматься по каменистой тропе, взбираясь на
холм.

- За нами кто-то следует, - вдруг сказал Лупус.

- Тебе померещилось, - возразил Питер. - Кому это нужно следовать за
нами?

- Не знаю, но...

- Что, запах чуешь?

- Нет...

- Что-нибудь услышал? Или увидел?

- Нет, но...

- Значит, никто за нами не следует, - решительно заявил Питер. -
Теперь вообще никто никого не выслеживает.

Свет луны, струясь между деревьями, испестрил серебром черный лес. В
ночной долине, на реке, утки о чем-то сонно спорили вполголоса. Слабый
ветерок снизу принес с собой дыхание речной мглы.

Тетива зацепилась за куст, и Питер остановился, чтобы освободить ее.
При этом он уронил на землю несколько стрел и нагнулся, чтобы поднять их.

- Придумал бы какой-нибудь другой способ носить эти штуки, -
пробурчал Лупус. - Без конца то зацепишься, то уронишь, то...

- Я уже думал об этом, - спокойно ответил Питер. - Пожалуй, сделаю
что-нибудь вроде сумки, чтобы можно было повесить на плечо.

Подъем продолжался.

- Ну и что ты собираешься сделать, когда придешь в усадьбу Вебстеров?
- спросил Лупус.

- Я собираюсь найти Дженкинса, - ответил Питер. - Собираюсь
рассказать ему, что я сделал.

- Поня уже рассказала.

- Может быть, она не так рассказала. Может быть, что-нибудь напутала.
Поня очень волновалась.

- Да она вообще ненормальная.

Они пересекли лунную прогалину и снова нырнули во мрак.

- Что-то у меня нервишки разгулялись, - сказал Лупус. - Затеял ты
ерунду какую-то. Я тебя до сих пор проводил и...

- Ну и возвращайся, - сердито ответил Питер. - У меня нервы в
порядке. Я...

Он круто обернулся, волосы на голове у него поднялись дыбом.

Что-то было не так... Что-то в воздухе, которым он дышал, что-то в
его мозгу... Тревожное, жуткое ощущение опасности, но еще сильнее -
чувство омерзения, оно вонзило когти ему в лопатки и поползло по спине
миллионами цепких ножек.

- Лупус! - вскричал он. - Лупус!

Возле тропы внизу вдруг сильно качнулся куст, и Питер стремглав
бросился туда. Обогнув кусты, он круто остановился. Вскинул лук и,
мгновенно выхватив из левой руки стрелу, упер ее в тетиву.

Лупус распростерся на траве - половина туловища в тени, половина на
свету. Его пасть оскалилась клыками, одна лапа еще царапала землю.

А над ним наклонилась какая-то тень. Тень, силуэт, призрак. Тень
шипела, тень рычала, в мозгу Питера отдался целый поток яростных звуков.
Ветер отодвинул ветку, пропуская лунный свет, и Питер рассмотрел нечто
вроде лица - смутные очертания, словно полустертый рисунок мелом на
пыльной доске. Лицо мертвеца, и воющий рот, и щели глаз, и отороченные
щупальцами уши.

Тренькнула тетива, и стрела вонзилась в лицо - вонзилась, и прошла
насквозь, и упала на землю. А лицо все так же продолжало рычать.

Еще одна стрела уперлась в тетиву и поползла назад, дальше, дальше,
почти до самого уха. Стрела, выброшенная упругой силой крепкой
прямослойной древесины, выброшенная ненавистью, страхом, отвращением
человека, который натягивал тетиву.

Стрела поразила размытое лицо, замедлила полет, закачалась - и тоже
упала.

Еще одна стрела - и сильнее натянуть тетиву. Еще сильнее, чтобы
летела быстрее и убила наконец эту тварь, которая не желает умирать, когда
ее поражает стрела. Тварь, которая только замедляет стрелу, и заставляет
ее качаться, и пропускает на сквозь.

Сильнее сильнее - еще сильнее. И... лопнула тетива.

Секунду Питер стоял, опустив руки: в одной никчемный лук, в другой
никчемная стрела. Стоял, измеряя взглядом просвет, отделяющий его от
призрачной нечисти, присевшей над останками серого.

В душе его не было страха. Не было страха, хотя он лишился оружия.
Была только бешеная ярость, от которой его трясло, и был голос в мозгу,
который чеканил одно и то же звенящее слово: