выбиты, по выцветшим коврам, стоившим когда-то целое состояние, кочевали
миниатюрные дюны, под руинами поселились крысы и скальные угри. В башнях
вместо придворных уютно устроились голуби и одичавшие охотничьи птицы. В
конце-концов поэт вернулся в накрытую гигантским куполом столовую Дома
Искусств, примостился у низкого столика и начал писать.
заплели красные пустынные вьюнки, но Силен ничего не замечал, с головой
уйдя в работу над "Песнями".
отпрысками, олимпийскими богами. Силен описывал великую битву,
разразившуюся после того, как титаны отказались сойти со сцены. Бурлили
моря - то Океан сражался с узурпатором-Нептуном, гасли звезды - Гиперион
бился с Аполлоном за власть над светом, сам космос содрогался - то Сатурн
защищал от Юпитера свой престол. Нет, то была не просто смена одного
пантеона божеств другим - кончался золотой век и наступали смутные
времена, сулящие ужас и гибель всем смертным.
титанах легко угадывались герои недолгой эпохи освоения человечеством
галактики, олимпийцами-узурпаторами были, конечно же, ИскИны Техно-Центра,
а ареной битвы - знакомые континенты, моря и воздушные океаны планет Сети.
И здесь же чудовищный Дис, сын Сатурна, жаждущий занять трон Юпитера,
охотился за своими жертвами, унося и богов, и смертных.
творениями - о любви родителей к детям, художников к своим произведениям,
всех творцов к тому, что они сотворили. Поэма прославляла любовь и
верность, не скатываясь в нигилизм, проводниками которого из века в век
остаются властолюбие, людские амбиции и интеллектуальная спесь.
Самые удачные его строки родились именно здесь, в этих декорациях, -
покинутый город, ветры пустыни, завывающие за спиной, как зловещий хор из
греческой трагедии, постоянный страх перед внезапным появлением Шрайка.
Спасая жизнь, Силен когда-то ушел отсюда и, покинув свою музу, тем самым
обрек свое перо на молчание. А теперь, снова взявшись за работу, идя по
верному следу, этому идеальному проводнику, знакомому лишь настоящим
художникам, он чувствовал, что возвращается к жизни. Сосуды расширились,
легкие задышали глубже - он буквально упивался богатством красок и
чистотой воздуха. Поэт наслаждался каждым росчерком старинного пера на
пергаменте, кипа исписанных страниц громоздилась на круглом столе, вместо
пресс-папье придавленная обломками камней, стихи снова текли свободно,
бессмертие приближалось с каждой строфой, с каждой строкой.
сценам, где война уже перевернула вверх дном тысячи ландшафтов, обратила в
прах целые цивилизации и представители Титанов просят перемирия для
встречи и переговоров с угрюмыми героями-олимпийцами. На широкую арену его
воображения выступили Сатурн, Гиперион, Кой, Иапет, Океан, Бриарей, Мимас,
Порфирион, Энцелад, Рет и их могучие сестры-титаниды: Тефия, Феба, Тейя и
Климена. И вот они стоят лицом к лицу с меланхоличными Юпитером, Аполлоном
и иже с ними.
жизнь теперь подчинена лишь одной цели - дописать поэму... и так на
протяжении десятилетий. Развеялись юношеские мечты о славе и богатстве,
которыми Слово должно было наградить его за верную службу. Слава и
богатство когда-то сами текли ему в руки и едва не убили его - убили его
музу. Он давно знал, что "Песни" - лучшее литературное произведение эпохи,
и сейчас просил лишь одного - возможности завершить их, самому узнать
конец, облечь каждую строфу, каждую строку, _к_а_ж_д_о_е _с_л_о_в_о_ в
самую утонченную, ясную и прекрасную форму, какая только возможна.
завершить то, что считал обреченным на незавершенность. Слова и фразы
послушно слетали с древнего пера на такую же древнюю бумагу; строфы
возникали без всяких усилий с его стороны, каждая песнь находила свой
голос, и каждая была безупречна: не нужно было перечитывать их или
останавливаться, ожидая вдохновения. Картина за картиной развертывались
поразительно быстро, ошеломляя мощью и красотой.
престола Юпитер, разделенные, как условлено, мраморной глыбой. Их диалог
величав и прост, их аргументы и рассуждения о войне и мире - самая
великолепная полемика со времен "Мелийского диалога" Фукидида. ["Мелийский
диалог" - изложение Фукидидом в его "Истории" переговоров послов афинян с
советом осажденной Мелы, спартанской колонии; основное место в нем
занимает тема "божественной справедливости и природного права сильного на
власть - вопросы достижения и сохранения гегемонии, войны как орудия
гегемонистской политики, отношений державного полиса с его союзниками и
подданными, наконец, борьбы политических группировок внутри государств"].
Но внезапно в поэму врывается что-то совершенно новое и непонятное, не
предусмотренное планами, которые Силен составлял во время многочасовых
бдений в ожидании вдохновения. Оба повелителя богов говорят о своем страхе
перед каким-то третьим узурпатором, некоей ужасной внешней силой,
угрожающей миру в обоих царствах. Изумленный Силен видит, как герои,
сотворенные им ценой стольких усилий, вырываются из-под его власти и
пожимают друг другу руки над мраморной глыбой, заключая союз против...
почти не видит бумаги. Какое-то время он писал в полумраке, а теперь его
обступила полная тьма.
Так возвращаются чувства после оргазма, только нисхождение художника к
обычной жизни куда болезненнее. Он - или она - спускается в облаках славы,
но эти облака быстро рассеиваются в потоке повседневной суеты.
наверху, в затянутых плющом проломах, сияют звезды да вспыхивают время от
времени отблески далеких взрывов. Вокруг - смутные призраки столов,
парящие на фоне чернильного мрака далеких стен, сочащегося сквозь кружево
оплетших их пустынных вьюнков. За дверями обеденного зала вечерний ветер
завывает на разные голоса, все громче и громче. Каждая трещина в
прогнувшихся стропилах, каждая дыра в куполе ведет свою сольную партию -
контральто, сопрано, снова контральто...
Желудок сводит голод. Где эта проклятая Ламия Брон? Но, едва вспомнив о
ней, Силен обрадовался тому, что женщина не вернулась. Ему нужно побыть
одному и закончить поэму... При нынешних темпах это займет не больше дня
и, может быть, кусочка ночи. Еще несколько часов, и труд его жизни будет
завершен. И тогда он сможет отдохнуть, насладиться прелестью повседневных
мелочей, все эти годы вызывавших досаду, мешавших работе, которая все не
кончалась.
Нужно найти какой-нибудь светильник... развести огонь, даже если для этого
придется спалить все бесценные гобелены Печального Короля Билли. Или выйти
наружу и писать при свете сполохов космической битвы.
двери.
массивное тело и слишком длинные ноги, отблески звездного света на панцире
и колючках, тени от лишней пары рук, и, главное, рубиновое свечение адских
кристаллов на месте глаз.
глаза!
побежала кроваво-красная рябь, и Силен увидел блеснувшие в темноте шипы,
лезвия и мотки колючей проволоки.
написала поперек пустого нижнего поля последней страницы: "ВРЕМЯ ПРИШЛО,
МАРТИН".
смеха. Насколько ему было известно, Шрайк никогда ни с кем не общался...
Разве что на двуедином языке боли и смерти.
ты проклят!
по ртутной груди и рукам Существа пробегали желтые и красные блики -
словно струи краски. Рука Мартина Силена, дернувшись, начертала поверх
написанного: "ТВОЕ ВРЕМЯ ПРИШЛО, МАРТИН".
чтобы на них ничего нельзя было написать. Оскалившись, он глядел на
призрака, между тем как его рука выводила на пустой столешнице: "ТЫ БЫЛ
ГОТОВ ПОМЕНЯТЬСЯ МЕСТАМИ С ТВОИМ ПОКРОВИТЕЛЕМ".
закончить! Пожалуйста! - Впервые в жизни Мартин Силен о чем-то просил. И
не просто просил - умолял: - Пожалуйста, ну пожалуйста! Дай мне закончить!
загородило звездный свет, и тень от него упала на человека.
протянул одну из своих бесконечно длинных рук и бесконечно острые лезвия
пронзили запястья поэта.
кричал, когда увидел под собой дюны, услышал шорох песка и увидел
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Грабб Джеф
Орлов Алекс
Сертаков Виталий