Чтение 42–й страницы книги ~Захватчики из Центра~

действовать грубо.

Талию и Каллиопу этот выпад привел в состояние, близкое к обмороку,
словно боль довелось испытать им самим, и теперь они застыли на месте, еще
теснее прижавшись друг к другу. Ждать от них помощи было нечего. Но это и
неудивительно. Ужас одиночества повеял на них с той стороны, откуда они
никогда этого не ждали. Ничего страшнее исчезновения родительских персоналий
они, наверное, представить себе не могли.

Я хотел было посоветовать бежать; для этого надо было рассказать
тупоумным варварам, что сейчас они находятся внутри тела какого-то
неизвестного, абсолютно чуждого существа, которое в любой момент может их
уничтожить, и если б они хоть на йоту понимали, что здесь творится, то уже
сейчас бежали без оглядки до самого дома.., и даже дальше.

Но это было бы глупо. Если системы Девятки были захвачены какой-то
чужеродной личностью, то выбраться отсюда у нас не было и шанса. Если же это
- последствия разрушительного удара, приведшего к уничтожению жизни в
системах, то бежать не было нужды.

Я глянул на третье - свободное - интерфейсное кресло. Вероятно,
существовал только один способ выяснить это. Я еще раз посмотрел на сционок
и заметил, что их взгляды тоже прикованы к креслу, но желания
воспользоваться им в них не читалось.

К этому времени Джон Финн решил, что разобрался в ситуации. Он взялся
объяснить своим друзьям, каков расклад.

- Насколько я понимаю, - начал он, - всем здесь заправляли компьютеры.
Хозяевами здесь были машины, а эти шерстяные уроды - просто наемная
прислуга. Тетраксы начали с ними договариваться, и тут случилось что-то из
ряда вон выходящее. Какая-то тварь извне влезла в машины и сумела их
повредить. Сейчас похоже на то, что их искусственный интеллект уничтожен, а
эти двое отдали концы, угодив под перекрестный огонь. Руссо думает, что
машины до сих пор здесь. Одному Богу известно, так это или нет. Возможно,
все это чистая туфта, но мне так не кажется. Думаю, лучше убираться отсюда.

Голубоглазый холодно на него посмотрел и ни на дюйм не сдвинулся.
Поскольку он был "просто солдатом", то в его армейском существе было
девяносто девять процентов храбрости и один процент мозгов. По-моему,
интеллектом его обделили еще при рождении.

Но ему трудно было выработать иной план действий.

- Это одни уловки! - наконец изрек он. Отличная идея! Хотел бы я в нее
поверить, но на такое оказался неспособен даже Финн, который был
специалистом по доверию ко всему, что лежит под носом. Скарид указал на
пустое кресло.

- Через эту штуковину говорят с машинами? - спросил он.

- Определенно, - ответил я. - Садитесь, и они начнут вещать вам прямиком
в мозг, минуя уши, если все еще могут хоть что-то говорить. За это можно
получить медаль. Возможно - посмертно, но самые почетные награды именно
таковы. - Я кивнул в сторону сохранявших многозначительную неподвижность
фигур Мирлина и Тульяра-994.

К сожалению, я опрометчиво развязал язык. Он подумал, что я над ним
издеваюсь. Всегда опасно иронизировать с чужими расами, даже если чужаки -
вылитые неандертальцы. Либо они не понимают юмор, либо воспринимают его
совершенно извращенно. Он все еще желал доказать, что его пытаются на чем-то
обвести вокруг пальца, а я вообще считаю его идиотом. Кажется, в этот момент
он ощутил ко мне такую же ненависть, как и Финн.

- Очень хорошо, - произнес он. - Вот ты первый и попробуешь.

Финн наигранно захохотал. Мне оставалось только развести руками.

- Почему бы просто не расстрелять меня? - поинтересовался я. Вся моя
бравада ничего, кроме отчаяния, под собой не имела. Хотел бы я сейчас быть
не в центре всеобщего внимания, а где-нибудь на второстепенных ролях,
которые играл всегда. Но вокруг не оказалось никого, кто взялся бы исполнить
сольную партию. Мирлина нет, а Сюзарма Лир, если и жива, то плавает в
анабиозной ванной, пропуская самое веселое место в разыгрывающейся драме.

- Если ты сейчас не сядешь, - сказал блеклоглазый, - я пристрелю тебя на
месте. Можешь быть уверен.

Ясно, что с меня он давно получил все, что хотел. Сейчас он уже не
считал, что от меня может быть еще какая-то польза.

- Эх, семь бед - один ответ, - произнес я. - Все равно я уже считал себя
трупом, когда ваши ублюдки взяли меня в последний раз. А все, что было с тех
пор, - лишь оттяжка срока.

Разумеется, я не хотел доставлять ему удовольствия расстрелять меня, тем
более что Джон Финн вызвался бы ему помогать. У Мирлина и Тульяра вид был
вполне мирный, без всяких признаков предсмертных мучений. Я даже начал
убеждать себя, что до конца не уверен, мертвы ли они. Если повезет, то я
сяду в кресло, включу электронику, и ничего не произойдет. Вообще ничего.

Коротко посмотрел на Талию и Каллиопу. Ни одна из них не рванулась
вперед, чтобы добровольно занять мое место, но на меня они смотрели с
надеждой. Они тоже страстно желали, чтобы мне повезло.

На удачу я надеялся, удача ко мне и пришла. Разумеется, я не умер.
"Разумеется" - это с вашей точки зрения, которая не совсем совпадает с моей,
но то, что произошло, отнюдь не являлось провалом в никуда. Едва я сел, не
успев оглядеться в поисках кнопки, как меня уже взяли в оборот. Машине для
приведения в рабочее состояние моя помощь не требовалась: она была наготове
и только ждала. Нейронные черви тут же стали ввинчиваться в плоть моей
головы, ища активные точки, через которые можно было подсоединиться к
центральной нервной системе. Впервые в жизни я был в сознании, когда со мной
делали такие вещи, и это действо вызывало серии приливов и отливов тошноты в
желудке. Ощущение, когда в тебя проникают подобным образом, - самое
неприятное из испытанных мной, хотя совершенно безболезненное. Оно даже не
щекотно.

Но то, что происходит потом, - это боль, вероятно, сильнее самой сильной
боли, которую можно ощутить естественным путем.

Я заранее стиснул зубы в ожидании боли, но то, что вслед за этим
навалилось на меня, сделало абсолютно бесполезной мою жалкую защитную
реакцию. Я почувствовал, что голова разрывается на части, а мысли
агонизируют, опаляемые неведомым огнем, и я заорал.

В любой отвратительной ситуации присутствует какая-нибудь мелочь, которая
делает ее еще отвратительнее: последнее, что я услышал, прежде чем
расстаться с этим миром, был звук выстрела.

Глава 30

Н вот я стал Прометеем, прикованным к скале, чьи ребра с мясом выдирает
хищный клюв, а в сердце впились острые орлиные когти. Я стал сэром Эверардом
Дигби, болтающимся на эшафоте вниз головой и все еще находящимся в сознании:
вот к нему медленно приближается палач, чтобы сначала кастрировать, а потом
вытянуть внутренности. Мозг плавился от ощущений, переживаемых Дамианом,
распростертым на колесе, с растянутыми при помощи раскаленных докрасна
крючьев конечностями, залитыми расплавленным свинцом, кипящим маслом,
горящей смолой и серой ранами, а также лошадьми, растягивающими во все
стороны тело, которое невозможно разорвать...

И здесь я не просто подпустил страху для мелодраматического эффекта, но
совершил акт самозащиты. Я справился со взрывоопасным пожаром, поселившимся
в моих нейронах, единственным доступным мне способом: реконструировав
пережитый мной экстремальный опыт в некую историю, где представшие моему
воображению картины имеют более или менее связную последовательную цепь.

Я не сознавал, что делал, но спасал свою жизнь и сознание от шока. Иначе
всему конец.

Говорят, правда, что эти исторические факты всего лишь плоды больного
воображения, страсти к дешевым эффектам, особенно в случае с Дамианом, когда
десять лошадей в течение нескольких часов обрывали ему одну конечность за
другой и никак не могли оборвать - даже после того, как палачи ослабили его
бедренные и плечевые суставы, частично подрезав сухожилия. Но даже после
этого Дамиан продолжал жить, только не мог говорить, а следовательно,
покаяться в грехах.

Очевидцы утверждали, что Эверард Дигби все еще был в сознании, когда его
четвертовали, но это на совести очевидцев - им хотелось выжать последнюю
каплю ужаса из своего повествования, чтобы подчеркнуть, будто на всем белом
свете никому и никогда не доводилось пережить таких мучений. Но когда в
Дигби превратился я, то это был именно Дигби из легенды, и здесь пределы
правдоподобия ни в коей мере не определялись богатством моей фантазии.

Разумеется, свидетелей, которые могли бы поведать о мучениях Прометея, не
существовало, поэтому никому не пришлось приукрашивать это событие. Хотя бы
поэтому быть Прометеем было значительно легче.

Но сейчас я рассказываю о том, что происходило со мной, рассказываю не
как очевидец, а как жертва, и поражаюсь, почему мне это интересно. Мою
память отфильтровали, я не могу вспомнить боль, но я воображаю боль, и
теперь, когда мне известно, что она не была "реальной" (ведь в конце концов
ничего же со мной не случилось), вспомнить ее такой, какой она была тогда, я
не в силах. Разумеется, мое описание выглядит преувеличенным, как и любое
другое, особенно если учесть, что я вышел из этого эксперимента живым. Тем
не менее искренне заверяю вас, что я действительно страдал от жуткой боли -
пусть, если хотите, воображаемой - и поэтому с полным правом соотношу свои
мучения с описаниями самых чудовищных страданий, когда-либо испытанных
человеческим существом.

Можете считать, что я просто нагнетаю страх, - ваше право.

От переживаемой боли мне хотелось стать мельче, сжаться, превратиться в
полное ничто. Я пробовал раствориться в самом себе, я пробовал исчезнуть во
времени и пространстве, как звездолет в шнековом канале или как блуждающая
микрочастица, маскирующая свое ничтожество среди бесконечных структур
пространства невообразимо коротким сроком жизни, исчисляемым долями
пикосекунд.

Самое удивительное, что этот акт малодушия, похоже, сработал.

Как только я сжался, боль стала меньше, и к тому времени, когда я был в