оснований. А, кроме того, эти сальные железы мы, может быть, тоже будем
удалять. Впрочем, посмотрим. Торопиться некуда.
показывает присланные ему из МИДа папки с обзорами газет и журналов
Тишландии, передает несколько курьезов-новостей из тишландской хроники. Он
опять чувствует себя советским дипломатом в Тишландии, лишь на время по
болезни выбывшим. Терапевт внимает с интересом, улыбается. Миловидные
ямочки обозначаются на его розовых щеках. Он, конечно, сегодня выиграл эту
партию. Но отлично знает: бодрость, опьянение еще не раз у Онисимова
сменятся трезвым пониманием неизбежного близкого исхода. Однако опять и
опять покажет себя и эйфория.
терапевтический справочник, находит в указателе названную Соловьевым
болезнь, проглатывает текст, затем перечитывает медленней. Да, все
соответствует. Да, почти совпадает.
45
Ориентиром тут является всесоюзное совещание доменщиков в Андриановке,
одном из металлургических центров Донбасса. День открытия был указан в
пригласительных билетах: 28 октября 1957 года.
Воды, а пока что просекавшего Донбасс, на маленькой, почти безвестной
станции Греки, где расписание предусматривало остановку лишь на одну
минуту, сошел человек, видимо, решивший поохотиться. Высокие, обтягивавшие
ногу и поверх колен болотные сапоги, потертая, даже побелевшая, некогда
коричневая кожанка, истрепанная темная кепка, сетка для добычи,
пояс-патронташ, двустволка в чехле за плечом - таким было хорошо
пригнанное, явно не впервой надетое снаряжение покинувшего вагон
пассажира. Он легко соскочил, легкой поступью пошел, но вместе с тем
казался и тяжеловесом, особенно сзади, с сутуловатой широкой спины. Вот он
обернулся, нашел кого-то взглядом за окном вагона, помахал рукой. Его
ясные серые глаза, ставшие сейчас почти васильковыми, свидетельствуют о
прекрасном настроении. Прирожденная, чуть озорная улыбка красит загорелое
с грубоватой нижней челюстью лицо.
родился, вырос в Андриановке, поступил здесь в четырнадцать лег
учеником-газовщиком в доменный цех. Страстный охотник, он еще подростком,
затем юношей исходил тут поля, балки, перелески на тридцать-сорок
километров во все стороны от Андриановки. И, конечно, знает еще издавна,
что отсюда, из Греков, можно выйти напрямую к заводскому ставку, а там и к
Нижней Колонии - поселку, наименованному так еще в те времена, когда
Андриановский завод принадлежал французскому Генеральному обществу.
как предуведомлено в повестке дня, он выступит с сообщением, а сейчас -
вон из головы доменные печи! Кстати, в вагоне только о них и
разговаривали. Еще бы, ехали доменщики соседних двух заводов, да и ученая
братия с кафедры чугуна Днепровского металлургического института. И,
разумеется, он, директор Кураковки, был главным спорщиком. А сейчас вышел
из вагона даже без записной книжки, с которой обычно не расставался.
Нарочно ее не захватил. В ней мысли о заводе. Задания самому себе.
Кое-какие еще надобно вынашивать. К другим уже приложить руки. Но сегодня
из этого он выключится. Пусть голову провеет, прочистит ветерок, тем более
нынче он, кажется, крепко задувает.
посматривает на вагон, в котором ехал. Сквозь оконные стекла кураковцы, -
из них лишь двое в летах, остальных иначе не назовешь, как молодыми, -
кивают директору-охотнику, оставившему на их попечение свои вещи. Состав
трогается, набирает ход. Еще минута-другая - и поезд уже неприметен, видны
лишь далекие космы паровозного дыма.
шагает по обочине вдоль полосы асфальта, устремившейся к скрытой за
горизонтом Андриановке. Туда и оттуда с шумом проносятся грузовики, порой
прошелестит и легковушка. День выдался солнечный, но неожиданно морозный
для такой поры. Да еще и с ветром. В тени, пожалуй, три-четыре градуса
ниже нуля. Трава на теневом склоне кювета закуржавела.
темнеющему невдалеке облетевшему кустарнику. Но что это? Обогнавшая Петра
черная, играющая солнечными бликами "Волга" вдруг резко стопорит, потом
задним ходом катится к нему. И снова останавливается. Из раскрывшейся
дверцы высовывается академик Челышев. Под воротом серого осеннего пальто
виден такого же колера шерстяной шарф. Подобрана в тон и пушистая красивая
кепка. Приветливы взирающие на Петра маленькие глазки. Петр с уважением
кланяется.
и впрямь он! Но как сие надо Понимать?
трактовать?
Андриановку.
все повыбили. Лучше садитесь-ка ко мне.
уговорите.
усмешка. - И чистосердечно?
глаза скрылись под косматыми бровями. Это, однако, не останавливает
Головню:
проступающей усмешкой Петр делает вид, будто достает записную книжку. И
незримым карандашом как бы строчит, произнося вслух: - "Скажу по-дружески
и чистосердечно: придете же ни с чем". Теперь поставим нынешнее число.
Фыркнув, машина уходит в Андриановку.
46
Даниловичу о том, как в первую зиму войны в коридоре наркомата,
эвакуированного на Урал, достал записную книжку, застрочил. Сегодня
впервые намеком коснулся того давнего случая.
день еще одной годовщины Советского государства. Впрочем, было не до
праздников. Наркомат работал и седьмого ноября. Лишь поутру в честь
годовщины в просторный, хотя и заставленный письменными столами холл
гостиницы, что стала служебным пристанищем подчиненных Онисимову
управлений и отделов, сгрудились все сотрудники и молча внимали так
называемой радиотарелке, которая транслировала парад войск на Красной
площади в Москве. Затем богатый оттенками дикторский голос, доносивший
самим своим звучанием серьезность, торжественность исторических минут,
прочитал вчерашнюю речь Сталина.
рядом с подчиненными, хотя мог бы воспользоваться отличным
радиоприемником, находившимся в его кабинете. Причесанный с обычной
тщательностью - волосок к волоску, как всегда, замкнутый, державший
всякого на расстоянии некоторой своей официальностью, Александр Леонтьевич
почти не изменился в пору войны. Только слегка потемнело правильное,
античного рисунка лицо или, точней, усилился коричневый его тон. Угрюмая
тень стала особенно заметной с того дня, когда Онисимов, все еще не
покидавший своего командного отсека в Москве, введший там для
немногочисленного аппарата, оставшегося с ним, казарменное положение, в
чем первый же служил для всех примером, вдруг получил распоряжение
немедленно покинуть столицу. И в переполненном дачном вагоне уехал на
Восток. Здесь, на Урале, постоянно с ним общаясь, Челышев еще не видывал
его улыбающимся.