придется.
Натансон, группа боевиков. Возбужденные, видимо только что спорившие. Войдя,
сразу заговорили. Савинков сел в дальний угол комнаты. Говорил первым из них
Шишко, страстно, как юноша, слегка пришепетывая. Кричал, что надо сейчас
бросить партию к массам, широким фронтом вести наступление.
невозможен.
Другая была в кармане. Вид был вызывающий. В фигуре пренебрежение. Не меняя
позы, говорил, что надо бить правительство на улицах, в зданиях, на
площадях, во дворцах и тогда вспыхнет настоящая Македония, о которой мечтал
повешенный Каляев. Он был страстен и красив в своей речи.
поднят террором, надо уметь не бояться славы террора, славы смерти наших
товарищей. Только нанося удары ножом, револьвером и бомбой мы завоюем
подлинный контакт с массами и подымем всероссийскую революцию. Я слышу речи,
чтоб держать боевую под ружьем, "засолить". Как боевик, я протестую против
такой оскорбительной постановки вопроса. Нас нельзя засаливать впрок! Мы не
огурцы, мы революционеры, для нас психологически невозможна такая постановка
вопроса! Мы дали партии славу, мы дали партии средства, так нечего ж,
ослепившись какими-то конституциями, откидывать нас, как ненужный партии
хлам! Мы отдали жизнь террору и, если я не ошибаюсь, мы террористическая
партия! Мы не смеем склонять свое знамя в момент, когда его надо широко
развернуть над Россией красным полотнищем и поднять ветер революции! Мы
террористы-боевики мыслим так! Мы не дадим выбросить нас в самый острый
момент за борт и тем погубить приобретенную славу партии освященную именами
Сазонова, Каляева и других товарищей. Нет, я не верю, что свертывается знамя
террора. Напротив мы должны дать, в гимне начавшейся музыки революции,
могучее кресчендо! Пусть дадут задание совершить самый смелый, самый
отчаянный акт! Мы возьмем его. Пусть скажут ворваться в Зимний с поясами,
наполненными динамитом! Мы это сделаем. Во имя революции, во имя славы
террора! И это произведет больший взрыв в стране, чем газетное объединение с
массами. С массами объединяет кровь, а не типографская краска! Я не знаю,
как решит ЦК, но думаю, что выражаю мнение всех боевиков и говорю от их
имени: - мы не опустим знамя террора, которое вымочили в крови товарищей,
которое нам свято! Мы хотим жертв и пойдем на них во имя всероссийской
революции!!
удачна. На лицах боевиков он читал восторг. Не видел только лица Азефа. Азеф
сидел спиной.
так, - встал старый Минор, потряхивая бородкой, - революции, батюшка, со
стороны ничего не навяжешь, не прикажешь, спасительных рецептов ей
прописывать нечего, она идет, она налицо и патетические речи Павла Ивановича
художественно хороши, но не к лицу в данный момент. К чему тут револьверные
выстрелы?
снял пенсне, заговорил гладко.
разрешение которого будет исторической миссией партии. Террористическая
борьба отжила свое, отнимая людей и средства, она ослабляет партию, и будет
мешать разрешить главную экономическую задачу.
Сухомлин, соглашаясь с Гоцем, Натансон, соглашаясь с Сухомлиным, Авксентьев,
соглашаясь с Натансоном. Последним встал Азеф. Его внимательно слушали все.
стихии социальных масс считаю гибелью. Мы помогали революции выйти из глухих
берегов, она разливается. Мы должны заботиться, чтоб не быть оттертыми ею. Я
шел с партией, отдавая свою жизнь. Теперь пора многое пересмотреть из
программного и тактического багажа. Говорю, как будет достигнута
конституция, стану последовательным легалистом. Что ж касается, чтоб держать
под ружьем Б. О. - это слова. Держать под ружьем Б. О. нельзя. Я выслушал
членов ЦК, и беру на свою ответственность: - боевая организация распущена!
Азефу.
Азеф ласково улыбнулся, похлопывая Савинкова по плечу:
Азеф.
Красноват он был от красных лампионов, от пола, затянутого красным сукном.
Стол был дальний. Народу в ресторане не было. Если не считать женщину и
мужчину, целовавшихся в полутемной кабине.
ели. Это вам скажу манифестик! Настоященский! - говорил Виктор Михайлович.
как это выходит. Вести то хороши, да свой глаз ватерпас.
прохрипел Азеф, выплевывая жилы на тарелку.
кто из товарищей уже назвал: "кадет с бомбой".
полгода, через год, уверяю вас. Но тогда будет уже поздно, - говорил
бледный, взвинченный Савинков.
Павел Иванович, преувеличиваете, голубок. Ошибки не сделано. Правильно
поступлено. Разумно, хладнокровно, хотя конечно... без эстетики... -
улыбнулся Чернов.
Бросаете террор, когда он нужнее всего. А если хотите насчет "эстетики", то
скажу вам, что боевое дело надо понимать. Сейчас создалась боевая, а через
год может ее и не создадите. Люди сжились, сработались, верят друг другу. Да
наконец, люди отдали себя террору, а теперь что же? Писарями сделаете? У нас
к террористу такое отношение - болезненно засмеялся Савинков, - нужен, иди,
бей, взрывай, подставляй лоб, нужда кончилась - ко всем чертям, с тобой не
считаются, а то, что может с бомбами свою душу выкинул, не в счет, сдачи не
дается.
кормилец, Борис Викторович. Дело тут у вас вижу не столько революционное,
партийное, сколько личное, голубчик. Ну что же, личные драмы конечно, всякие
бывают, ну влюбились в бомбошку и расставаться жалко, - смеялся Чернов, - а
расстаться, хоть может и временно, а нужно, ничего тут не поделаешь. Дело то
уж слишком ясное: - самодержавие, борьба, поэзия, романтизм жертвы, будить
героизмом массы, это все, батюшка, понимаем, дело неплохое к тому же
красивое, прямо говорю красивое дело, за то и ореол носите "герой, мол",
даром он ореол-то тоже не дается. Но вот открылись новые горизонты, вы и
пасуете, бомбошку-то бросить жаль, жаль расстаться то с ней и с ореолом. Вы
меня уж по дружбе то простите, ореол то вещь тоже притягательная, чего уж
там говорить - все мы люди, все человек, рисовали поди красивую смерть,
смерть за Россию, как Егор, как Иван, да... нет уж ничего тут не поделаешь.
А насчет того чтобы в Зимний то вторгаться, взрываться с динамитными
поясами, так это же такая отчаянная романтика, что ужас! Понимаю, конечно,
хочется вам эдакое динамитное кресчендо произнести, без него, чудится,
клякса выйдет, но это все ни к чему, пустенькое предложение, личная драма,
личная...
слушает он или нет. Азеф смотрел в одну точку на сиденье пустого стула.
личных драм на учет взять не может. Но дело то в том, что личная драма, как
вы говорите, - драма всех боевиков, а их человек 50 в наличии, людей
довольно надо полагать решительных, людей террор бросать не желающих.
Скажите вы вот мне, что же я и товарищи должны теперь делать? Убить Дурново?
Запрещаете. Убить Витте? Запрещаете. Убить Николая? Тоже, оказывается не ко
времени. Так что же? - развел руками Савинков. - Может одного вы мне
все-таки не запретите? Подойти на улице к какому-нибудь жандарму Тутушкину и
всадить в него последнюю пулю! Это ведь карт вашей игры, надеюсь, не
смешает? А на мельницу революции все же вода! Тутушкин не Дурново, не Витте,
не царь всероссийский, пройдет незаметно, для меня же по крайней мере не
будет изменой всему прошлому.
захохотал Чернов и потребовал рюмочку бенедиктину.
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Конан-Дойль Артур