Чтение 42–й страницы книги ~Призвание варяга~

меня осуждающе...

И я подумал, - какого черта? Вот сделают меня "девочкой" -- тогда и
буду плакать, да думать, как с отцом об(r)ясняться. Сейчас же нужно решить --
что делать в такой ситуации. Мне было десять лет и я не мог тягаться в
прямом бою с большинством воспитанников -- особенно русских. Но самое
страшное было -- не это. Я ничего не видел в сгущающихся зимних сумерках.
Мне нужен был прежде всего -- свет. И я придумал, как я его получу.

Теперь нужно было решиться с оружием. Я стоял у столба с незаряженным
мушкетом, который нещадно оттягивал мне плечо. Мушкет был без штыка и я не
мог воспользоваться им, как пикой. А на то, чтоб размахнуться им, как
дубиной, у меня в десять лет -- не было сил. К тому ж я не сомневался, что
ко мне прибудут здоровые парни, наученные в Колледже уклоняться от прямого
удара дубиной и палкой. А в рукопашной у меня не было шансов...

И тут меня осенило...

Во время очередной отлучки, я попросился у русских охранников "до
ветру", а сортир стоял рядом с карцером. (Это чтоб пленники в наказание
получали и запахи!)

Солдат довел меня до сортира и... Я отворил дверь, он из деликатности
отвернулся, а я прошмыгнул в карцер. Там я сказал дежурному, что меня
посылали за теплым -- мол, настоятели решили, что я за свои проступки буду
дежурить всю ночь. Он обалдел от такого известия, похоже что -- пожалел меня
и пропустил в камеру. А там уже были сложены все мои вещи, - во время обеда
кто-то из Кураторов подошел к моему посту и сказал, что мои вещи принесли в
карцер. Настоятели не хотели, чтоб я отныне общался с католиками.

Он не подчеркнул это, но я по сей день думаю, что Наставники, отвечая
за меня перед Государыней, боялись именно чего-нибудь мужеложеского.
Ночью-то они не смели зайти в наши палаты...

Я быстро обшарил сумки и нашел кинжал моей матушки. Не мальчишеское
дело драться кинжалами, но матушка всегда говорила:

- "Мы живем в век тления и разврата. Кинжал -- вот единственный Оберег
Чести благородной девицы!"

С пяти лет Дашку учили правильно пользоваться сим инструментом, пряча
его в рукавах, или -- юбках. C'est la vie!

Одной Дашке было скучно с кинжалами и вскоре я стал составлять ей
компанию. Учили нас сей премудрости бывалые пираты нашего батюшки, а уж
они-то постигли науку драк в кабаках, да тесных трюмах!

Разумеется, кинжал был и остается весьма "дамским" оружием и на обычной
войне не имеет значения. Так что я привык скрывать эти познания от
окружающих и отцы-настоятели не придали значения фамильному оружию в вещах
десятилетнего мальчика. Может, - я хотел его на стенку повесить, чтоб каждый
раз перед сном смотреть на гербы нашего Дома?!

Я вложил кинжал в голенище левого сапога, а еще -- под штаны закрепил
этакую железку. Коль в драке вам саданут между ног -- очень полезно, ежели
там что-то железное! (Такие штуки носят ливонские рыцари со времен основания
нашего Ордена и всем они хороши -- да только в них нельзя помочиться, иль
облегчиться по-крупному.)

Подготовившись таким образом, я вышел из камеры и побежал к охраннику у
сортира. Ему я сказал:

- "Там... В туалете я встретил самого отца-Настоятеля. Он велел вам
сказать, чтоб вы повесили фонарей вокруг моего столба. Я буду стоять до
отбоя и хотят, чтобы прочие меня видели".

В Колледже было принято, чтоб воспитанники сами шли к "дядькам" с
приказами о собственном наказании. Разумеется, в иных случаях -- дядьки шли
проверять к начальству, - правильно ли до них донесли приказ, но... Охранник
долго и тупо смотрел на дверь туалета, но -- не решился зайти и проверить, -
какает ли там Аббат Николя?

В конце концов, дядька хмыкнул и отвел меня в караулку. Там охранники
посовещались и решили между собой, что мне -- попросту страшно стоять в
темноте и я все придумал. Тем не менее, (а страх пред начальством -- в Крови
русского человека) они разожгли два огромнейших фонаря на десять свеч каждый
и пошли вешать их на мой столб. Теперь вокруг меня было огромное пятно света
и "куриная слепота" отступила.

Негодяи пришли после вечерней поверки. По их речам и произношению это
были ребята, конечно же, русские и не из самых видных семей. Потомственные
лизоблюды разных хозяев.

Яркий свет их, в первый миг, напугал, а люди этого сорта любят вершить
дела в темноте. Но потом страх перед польскими господами заставил их
показаться.

Их было пятеро. Я верю в физиогномику и по всему было видно, что все
это -- люди слабые и зависимые. Им приказали -- они и пошли.
"Не-джентльмены". Весьма -- не джентльмены.

Они что-то начали говорить про то, - как мне с ними будет сейчас хорошо
и прочие гадости, а по мерцающим огням в детских казармах я видел, что все
воспитанники прилипли к окнам и радуются бесплатному представлению. Это
входило в мой план.

Дело было после вечерней поверки и я уже мог не стоять по-парадному.
Поэтому я скинул с плеча мушкет, ухватился за его ствол покрепче и сделал
вид, что хочу использовать его, как дубинку. Эти шакалы тут же взяли меня в
круг и стали дразнить, чтоб я "раскрылся".

Я же прижался спиною к столбу, и делал вид, что готовлюсь драться
мушкетом. Сам же -- незаметно для нападающих, - вытянул плечевой ремень из
оружия. Когда по их лицам (а мне теперь хорошо было видно) я понял, что они
готовы броситься, я внезапно кинул мушкет им под ноги!

Один из них оступился и я пустил по снегу ременную петлю, захлестнув ею
ногу второго мерзавца. Споткнулся и он, зато третий налетел на меня и со
всей дури -- пнул меня промеж ног!

Честно говоря, я верил, что сия "миска" лучше бережет "мое достояние".
Но удар был такой, что у меня искры из глаз посыпались, а я подлетел от
удара чуть ли не до небес! Но моему врагу пришлось еще хуже -- "лифляндская
миска" имеет своеобразные выступы и шипы впереди так, чтоб с одной стороны
не порвать спину лошади, а с другой... С другой стороны нападающий заорал
благим матом и повалился на снег, цепляясь за несчастную ногу (он сломал на
ней сразу три пальца!).

Но и я рухнул наземь. На меня тут же бросились двое оставшихся
негодяев. Первый прыгнул на меня сверху и его вопль был слышен даже в покоях
Отца-Настоятеля.

Я целил ему ножом в глаз, но чуток промахнулся. Глаз, конечно же, вытек
и рожа преступника практически развалилась напополам, но... Он остался в
живых. Впрочем, весьма ненадолго.

В разные стороны брызнул фонтан КРОВИЩИ и прочие молодцы обкакались на
месте от ужаса. Они готовились к своему преступлению, но мысль, что резать
будут именно их -- не приходила им в голову. Будь на их месте настоящие
шляхтичи -- меня бы, конечно, убили, но слабые люди поступили так, как им
было привычней. Они замерли на местах, выжидая - чем это кончится.

Из них рядом со мной остался последний. Прочих я задержал своими
уловками и теперь мы были один на один. Он - здоровый и сильный. Но из всех
пятерых он шел сзади всех и я знал, что он -- трус. Я -- десятилетний малыш
с фамильным кинжалом в руке. Но -- четверо валялись вокруг меня. И я сжег за
собой все мосты...

Он взглянул мне в глаза, смертный ужас плеснулся из них и сей здоровяк
обернулся и побежал. А я знал, что если он убежит -- придут новые и
когда-нибудь добьются все-таки своего...

Поэтому я ловким ударом заплел ему ноги и бросился на него сверху с
кинжалом. Удар ножа пришелся в какую-то кость и рука моя на миг онемела --
настолько сильна оказалась отдача. Но, когда я выдирал нож, КРОВИЩА
хлестнула и в этот раз и такого ужаса противники не могли вынесли. Они со
всех ног бросились от меня, а сей -- последний парень был шибко ранен и не
мог убежать. (Парень с перебитыми пальцами на ноге удирал чуть ли не на
четвереньках, а прочие его просто бросили. Что взять с них -- не
джентльменов?)

Со всех казарм к нам бежали, кто-то кричал и грозил мне всеми смертными
карами, но... Я знал, что обязан преподать всем урок -- не связывайтесь со
мной! Поэтому я расстегнул крючки на форме несчастного, раскрыл мундир там,
где сердце и посмотрев в искаженное ужасом лицо раненого, сухо сказал:

- "Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа твоего, ибо сие --
мерзость перед Всевышним!"

По его глазам я увидел, что он не понял моих слов, а стало быть не
знает ни Истории, ни Писания. А раз человек не ведает Заповедей -- сие не
убийство. И я опустил нож ему прямо в сердце...

Он дрыгнул ногами, я потянул кинжал на себя и он, с легким чавканием,
вышел из тела. Я аккуратно обтер кинжал полой куртки убитого и вложил его
назад в голенище. Вокруг нас тесным кольцом были люди. Впереди всех в
накинутой наспех шинели стоял Аббат Николя. Я, пожимая плечами, сказал:

- "Он не понимал слов Второзакония и стало быть -- не знал Писаний.
Стоило ли держать его Иезуитом?"

Аббат потрясенно кивнул, а потом вдруг опомнился -- Писанье --
Писанием, но я же ведь у него на глазах совершил -- истинное убийство. С
холодным расчетом и в полном сознании.

Когда это дошло до него, Аббат отшатнулся от десятилетнего душегубца и,
невольно крестясь, пробормотал:

- "Случалось уже убивать?"

- "Да, я убил однажды поляка. Не сознавая того. Но я был тогда еще
маленьким -- в этот раз все по-другому!"

Аббат еще раз перекрестился и еле слышно сказал:

- "Вернись в свой карцер. Я сообщу обо всем Государыне и твоей матери.
До их решения из камеры ты не выйдешь. Мы учим воспитанников убивать, но
боюсь общенье с тобой их научит -- черт знает чему..."

- "Ваше Преосвященство -- сей русский не ведал смысла Писаний! И я
сообщу чрез свою мать о том, что вы заставляете нас зубрить священные