Чтение 42–й страницы книги ~Бильярд в половине десятого~

- Мне самому жаль дедушку; ты ведь знаешь, как я его люблю; но все
обязательно выплывет наружу уже сегодня днем, когда он вернется от
бабушки; тем не менее я больше не могу видеть кирпичи и слышать запах
известки. Пока что, во всяком случае.

- Пока что?

- Да.

- А что скажет твой отец?

- О, - быстро ответил Йозеф, - он огорчится только из-за дедушки; сам
он никогда не интересовался созидательной стороной архитектуры, его
занимали только формулы; обожди, не оборачивайся.

- Значит, это касается твоего отца, так я и чувствовала; я жду не
дождусь увидеть его; по телефону я уже несколько раз говорила с ним, мне
почему-то кажется, что он мне понравится.

- Он тебе понравится. И ты увидишь его не позже сегодняшнего вечера.

- Мне тоже надо идти с тобой на день рождения?

- Непременно. Ты даже не представляешь, как обрадуется дедушка, к тому
же он ведь пригласил тебя по всей форме.

Марианна попыталась было высвободить свою голову, но Йозеф, смеясь, все
так же крепко держал ее.

- Не надо, - сказал он, - так гораздо удобнее беседовать.

- И лгать.

- Умалчивать, - возразил он.

- Ты любишь своего отца?

- Да, особенно с тех пор, как узнал, что он еще такой, в сущности,
молодой.

- Ты не знал, сколько ему лет?

- Нет. Мне всегда казалось, что ему лет пятьдесят - пятьдесят пять.
Смешно, но я никогда не интересовался тем, сколько ему в действительности
лет; только позавчера, получив свою метрику, я узнал, что отцу всего сорок
три года, и прямо-таки испугался; не правда ли, он еще совсем молодой?

- Да, - сказала она, - тебе ведь уже двадцать два.

- Вот именно. До двух лет меня звали не Фемель, а Шрелла, странная
фамилия, да?

- Ты на него сердишься за это?

- Я на него не сержусь.

- Что же он мог такого сделать, из-за чего ты вдруг потерял желание
строить?

- Я тебя не понимаю.

- Хорошо... Почему в таком случае он ни разу не навестил тебя в
аббатстве Святого Антония?

- Очевидно, стройки не представляют для него интереса, быть может
также, он слишком часто ездил туда в детстве, понимаешь, во время
воскресных прогулок с родителями... Взрослые люди отправляются в те места,
где прошло их детство, только если им хочется погрустить.

- А ты тоже совершал когда-нибудь воскресные прогулки с родителями?

- Не так уж часто; обычно мы гуляли с мамой, бабушкой и дедушкой, но
когда отец приезжал в отпуск, он тоже присоединялся к нам.

- Вы ездили в аббатство Святого Антония?

- Да, случалось.

- Все-таки я не понимаю, почему он ни разу не навестил тебя.

- Просто-напросто стройки ему не по душе; быть может, он немного
чудаковат; в те дни, когда я неожиданно возвращаюсь домой, он сидит в
гостиной за письменным столом и царапает что-то на светокопиях чертежей -
у него их целая коллекция. Но я думаю, отец тебе все же понравится.

- Ты мне ни разу не показывал его карточку.

- У меня нет его последних фотографий; знаешь, в его облике чувствуется
что-то трогательно-старомодное - в одежде и в манере держать себя; он
очень корректный и любезный, но гораздо старомоднее дедушки.

- Я жду не дождусь увидеть его. А теперь мне можно обернуться?

- Да.

Йозеф отпустил ее голову и, когда Марианна быстро обернулась, попытался
изобразить на своем лице улыбку, но под взглядом ее круглых светло-серых
глаз эта вымученная улыбка скоро погасла.

- Почему ты не скажешь мне, в чем дело?

- Потому что я сам еще ничего не понимаю. Как только я пойму, я тебе
скажу, но это будет, возможно, не скоро. Пошли?

- Да, - сказала она, - пора. Твой дедушка уже должен приехать, не
заставляй его ждать; ему будет тяжело, если монахи расскажут ему о тебе до
того, как вы встретитесь... и, пожалуйста, обещай мне, что ты не помчишься
снова на этот ужасный щит! Нельзя тормозить в самую последнюю секунду.

- А я как раз подумал - налечу на щит, снесу с лица земли бараки
строителей и прыгну в воду с пустой площадки, как с трамплина...

- Значит, ты меня не любишь...

- О боже, - сказал он, - но ведь это только шутка.

Он помог Марианне встать, и они начали спускаться по лестнице на берег
реки.

- Мне в самом деле жаль, - сказал Йозеф, останавливаясь, - что дедушка
узнает это как раз сегодня, в день своего восьмидесятилетия.

- И его нельзя от этого избавить?

- От самого факта - нельзя, а от сообщения - можно, если ему еще не
успели ничего сказать.

Йозеф отпер машину, вошел и открыл изнутри дверцу, чтобы впустить
Марианну; когда девушка села рядом с ним, он положил руку ей на плечо.

- Ну, а теперь послушай, - сказал он, - это совсем просто; вся
дистанция равняется точно четырем с половиной километрам, мне нужен разгон
в триста метров, чтобы развить скорость сто двадцать километров в час, и
еще триста метров для того, чтобы затормозить; причем я считаю с большим
запасом; значит, можно спокойно проехать почти четыре километра, на это
уйдет ровно две минуты; от тебя требуется только одно - следить за часами
и сказать мне, когда пройдут эти две минуты, тогда я тут же начну
тормозить. Неужели ты не понимаешь? Мне хотелось бы наконец узнать, что
можно выжать из нашего драндулета.

- Какая ужасная игра! - сказала Марианна.

- Если бы мне удалось разогнать машину до ста восьмидесяти километров,
то на всю дистанцию понадобилось бы только двадцать секунд... правда,
тогда придется затормозить раньше.

- Перестань, прошу тебя.

- Ты боишься?

- Да.

- Хорошо, пусть будет по-твоему. Но позволь мне по крайней мере ехать
со скоростью восемьдесят километров.

- Как знаешь, если тебе так уж хочется.

- При этом можно даже не смотреть на часы, я увижу сам, где тормозить,
а потом измерю, на каком расстоянии я начал торможение; понимаешь, мне
просто хочется узнать, не надула ли нас фирма со спидометром.

Он включил мотор, медленно проехал по узеньким переулочкам живописного
пригорода, быстро миновал забор, окружавший площадку для игры в гольф, и
остановил машину у въезда на автостраду.

- Послушай, - сказал он, - при восьмидесяти километрах нужно ровно три
минуты, это совершенно безопасно, поверь мне, а если ты боишься, выходи и
подожди меня здесь.

- Нет, одного я тебя ни в коем случае не пущу.

- Но ведь это в последний раз, - сказал он, - уже завтра я, наверное,
уеду отсюда, и больше мне никогда не представится такая возможность.

- На обычном шоссе гораздо удобнее проводить эти эксперименты.

- Да нет, меня привлекает именно то, что перед щитом волей-неволей надо
остановиться. - Он поцеловал Марианну в щеку. - Знаешь, что я сделаю?

- Нет.

- Поеду со скоростью сорок километров.

Когда машина тронулась, Марианна улыбнулась, но все же посмотрела на
спидометр.

- А теперь - внимание, - сказал он, миновав километровый столбик с
цифрой пять, - посмотри на часы и сосчитай, сколько времени нам
понадобится до столбика с цифрой девять; я еду со скоростью ровно сорок
километров.

Далеко впереди, подобно задвижке на гигантских воротах, виднелись щиты;
вначале они казались Марианне низкими, как плетень, но потом стали выше;
они вырастали с удручающей неизбежностью; то, что издали походило на
черного паука, превратилось в скрещенные кости, а что напоминало какую-то
диковинную пуговицу, оказалось черепом; череп вырастал так же
стремительно, как вырастало слово "смерть", летевшее ей навстречу, чуть
было не задевшее за радиатор их машины; буква "с" в слове "смерть"
казалась ей зияющей пастью, которая пыталась крикнуть им что-то ужасное;
стрелка спидометра колебалась между "90" и "100"; мимо них пролетали дети
на самокатах, мужчины и женщины, лица которых уже отнюдь не были
праздничными; предостерегающе подняв руки, они пронзительно кричали, и
казалось, это кричат черные птицы, вестники смерти.

- Это ты, ты еще здесь? - спросила она тихо.

- Конечно, и я точно знаю, где нахожусь, - ответил он, улыбаясь и в
упор глядя на букву "с" в слове "смерть". - Не волнуйся!

Незадолго до окончания рабочего дня десятник конторы, ведающей
расчисткой развалин, повел его в трапезную, в углу которой лежала груда
щебня; щебень перекладывали на ленту транспортера, а транспортер
забрасывал его на грузовики; влага, скопившаяся во всем этом мусоре,
превратила осколки кирпичей, куски штукатурки и неизвестно откуда
взявшуюся грязь в клейкие комья; по мере того как гора щебня уменьшалась,