пальцы, - и ушел.
было поехать в Латинский квартал, в один из книжных магазинов. Я давно не
был в этом районе Парижа, и так как мне было некуда спешить, я начал
медленно прогуливаться по этим улицам, которые так хорошо знал. Я проходил
мимо гостиниц, в которых снимал комнаты, когда был студентом, мимо
антикварных магазинов, которые оставались такими же, какими были много лет
тому назад, точно в них остановилось время, застывшее в формах старинной
мебели, на отполированной поверхности столов с изогнутыми ножками, на
тусклой бронзе канделябров, мимо ресторанов, где мы обедали с Мервилем,
Артуром и Андреем. Я прошел мимо дома, в котором жила Сабина и у выхода из
которого я ждал ее столько раз. Эвелина жила тогда в этом же районе, на
улице, проходившей вдоль Люксембургского сада. Все это было, казалось,
бесконечно давно. Я вспомнил паши бурные споры о литературе и возмущение
Мервиля, когда я как-то сказал, что стихи Верлена иногда напоминают мне
дребезжащую музыку механического пианино: как ты можешь это говорить?
возмутительно! позорно! - летние предрассветные часы, когда мы возвращались
домой с Монпарнаса, Эвелина, Мервиль и я; Эвелина шла между нами, положив
руки на наши плечи, и время от времени мы поднимали ее и несли некоторое
расстояние, и мне показалось, что я опять слышу ее тогдашний смех. Я
вспомнил ночи, которые мы просиживали в кафе, пиво и луковый суп, печальное
лицо Андрея и тот вечер, когда Артур пришел в смокинге и коричневых брюках,
потому что все остальное он проиграл в карты, попав в компанию каких-то
мелкотравчатых шулеров. - Как хорошо, что у тебя нет состояния, - сказал ему
Жорж. - Почему? - Потому что ты бы его проиграл. - Это неважно, - сказал
Артур. - Пойми, что сумма, сама по себе, не имеет значения, будь это миллион
или десять франков. Самое главное - это ощущение, это вторжение в
неизвестность, это шаг в будущее, вот что такое игра. Ты переворачиваешь
карту, поставив на нее все, что у тебя есть, и вот на этом куске картона
возникает изображение, символический знак, полный таинственного смысла -
триумф или поражение, богатство или бедность. Ты хочешь меня убедить
арифметикой, но вдохновение игрока ее не знает. - И поэтому на тебе смокинг
и коричневые штаны, - насмешливо сказал Жорж. - Какое это имеет значение? -
ответил Артур, пожав своими узкими плечами. - Костюм мы тебе все-таки купим,
- сказал Мервиль, - потому что в таком виде, как сейчас, ты компрометируешь
Эвелину.
Он заговорил об Артуре.
не подходит. Это страсть. Мы с тобой ее понять не можем, потому что она нам
чужда.
это наводит на меня смертельную скуку.
заблуждаться: может быть, мы не понимаем этого не потому, что мы умнее
Артура, ум здесь ни при чем, а оттого, что мы душевно беднее его. Но Жорж
прав: если бы у Артура было состояние, он бы его проиграл.
не жалел бы.
человеческую жизнь.
деревьев проходил свет уличных фонарей, становясь бледно-зеленым, и в
вечернем воздухе это напоминало лес, освещенный луной.
котором он говорит о трех страстях - женщины, карты, вино. Что есть еще, что
влечет к себе человека? Стремление к власти и политика? Я этому чужд. Слава
или просто известность? Это тоже многого не стоит. Религиозное
призвание-Франциск Ассизский, блаженный Августин, святой Юлиан? Мимо этого
нельзя пройти равнодушно, но кому дано повторить со всей силой убеждения эти
слова - "сестра моя смерть" - или проникнуться до конца тем, что сказано в
трактате о благодати? Или поверить в непогрешимую мудрость, скажем,
католической церкви и ее предписаний?
я слушаю самую убедительную проповедь священника, у меня неизменно возникает
одна и та же мысль: я могу судить обо всем с таким же правом, как он. Это
мысль крамольная, и с точки зрения церкви я плохой христианин. Значит, не
религия. Что остается? Стремление к богатству и поклонение деньгам, как у
Жоржа? У меня этого нет, мне это так же непонятно, как страсть к азартной
игре.
выбора. И тебе и мне суждено пребывание в лирическом мире. С той разницей,
что ты хочешь его понять и анализировать, а я принадлежу только одному
чувству, тому, которое я испытываю.
чашку черного кофе, я подошел к телефону, так как мне казалось, что мне надо
кому-то позвонить, что я обещал это сделать. И только через несколько секунд
я понял, что никому я не давал этого обещания и никому не должен звонить. И,
не думая ни о чем, я набрал номер Эвелины.
предложить тебе одну вещь.
Сюльпис? Я буду там к восьми часам вечера.
десяти восемь. Был ясный и холодный вечер. Ожидая ту минуту, когда я ее
увижу, я ощущал давно забытое физическое и душевное томление. Я видел перед
собой ее лицо, ее синие, то далекие, то приближающиеся глаза, ее голое тело,
такое, каким оно было в моем недавнем сне, - и я вспомнил ее слова:
"медлительная сладость ожидания". И уже в тот вечер, когда мы все были в ее
кабаре и она спросила меня, о чем я думаю, по звуку ее голоса, по выражению
ее лица, по улыбке, раздвигавшей ее влажные губы, я знал, что ничто не может
остановить это движение или предотвратить то, что не могло не произойти. Но
в этом томлении было еще одно - ощущение, что это именно то, что должно
быть, и что я не могу ошибиться, как не может ошибиться она, и это создавало
впечатление какой-то горячей прозрачности. Я знал, что ни ей, ни мне не
нужны были ни слова, ни объяснения, потому что в том мире, который
неудержимо приближался к нам, они теряли свое значение и вместо них
возникало движение чувств, вздрагивавших, как флаги на ветру. И все, что
было до сих пор, эти годы бесплодного созерцания и неподвижности, печаль,
которую я испытывал, ощущение усталости, которое я так хорошо знал,
сознание, что нет вещей, которых стоило бы добиваться, все это было
обманчиво и неверно, это было длительное ожидание возврата в тот мир, в
котором возникала Эвелина - такая, какой она никогда не была до последнего
времени и какой она была создана.
моего сна об Эвелине, а не холодный вечер парижской зимы. Я стоял у входа в
ресторан, расстегнув пальто, когда подъехало такси, из которого вышла
Эвелина. Она протянула мне свою руку в кольцах, и, не давая себе отчета в
том, что я делаю, я обнял ее за талию.
ко мне лицо со смеющимися глазами. - Тебя не узнать, мой милый. Что с тобой?
Неужели ты вдруг забыл то, о чем ты всегда говоришь, - что все трагично и
непоправимо?
движение ее тела под моей рукой. Потом она засмеялась и сказала:
блестящие глаза и изменившееся лицо.
скорее характерна для женщины, чем для мужчины.
близости, мы теряем себя в блаженном растворении и больше не остается этого
разделения между нами, ты понимаешь? Может быть, не совсем до конца, но
почти?
блаженного растворения, о котором ты говоришь.
Черепнин Владимир
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Каргалов Вадим
Шилова Юлия
Березин Федор