Под аркой появилась группа дам. Они вошли в гостиную, и драпировки снова
сомкнулись.
их гораздо больше. Некоторые из них были очень высоки ростом, многие - в
белом, и платье каждой ниспадало столь пышными, волнующимися складками, что
это придавало фигуре особую величественность, какую придают луне волны
тумана. Я встала и поклонилась им; одна-две кивнули в ответ, остальные лишь
посмотрели на меня.
стаю белокрылых птиц. Некоторые опустились на диваны и оттоманки, некоторые
склонились над столами, рассматривая цветы и книги, остальные собрались
вокруг камина. Все говорили негромко, но с выразительными и звучными
интонациями, как видно - для них привычными. Впоследствии я узнала, как
звали каждую из них, а потому могу привести их имена.
Эштон, должно быть, отличалась красотой и хорошо сохранилась до сих пор;
старшая дочь, Эми, была скорей маленького роста; в ее тоненькой фигурке, в
ее чертах и движениях было что-то наивное, полудетское, и это придавало ей
особую привлекательность. Ей очень шло белое кисейное платье с голубым
кушаком. Вторая, Луиза, была выше и изящнее, с очень хорошеньким личиком, -
французы зовут такие лица minois chiffonne [пикантная мордочка (фр.)]. Обе
сестры напоминали две нежные лилии.
платье "шанжан", с весьма надменным лицом - держалась очень прямо. Ее
волосы, оттененные голубым пером и убором из драгоценных камней, казались
особенно темными.
аристократична. У нее была стройная фигура, бледное нежное лицо и светлые
волосы. Ее черное атласное платье, шарф из дорогих заграничных кружев и
жемчужное ожерелье нравились мне больше, чем радужное великолепие
титулованной гостьи.
- показались мне вдовствующая леди Ингрэм и ее дочери Бланш и Мери. Все три
были статны и высоки ростом. Вдове могло быть лет за сорок. Ее стройная
фигура отлично сохранилась. В черных волосах не было ни одной серебряной
нити, - по крайней мере так казалось при свете свечей; зубы блистали
нетронутой белизною. Многие сочли бы ее, несмотря на ее возраст, просто
ослепительной, да она и была такой, но только по внешности. Во всем ее
облике, в манере держаться чувствовалось что-то нестерпимо надменное. У нее
был римский нос и двойной подбородок, переходивший в полную шею. Высокомерие
не только портило величие ее черт, оно убивало его. Казалось, даже ее
подбородок был как-то неестественно вздернут. Взгляд был холоден и жесток.
Миссис Ингрэм чем-то напоминала мне миссис Рид. Она так же цедила слова
сквозь зубы, в ее низком голосе слышались те же напыщенные интонации,
безапелляционные и решительные. На ней было красное бархатное платье, а на
голове тюрбан из индийского шелка, придававший ей, как она, вероятно,
воображала, что-то царственное.
Мери казалась слишком худой, но Бланш была сложена, как Диана. Я
рассматривала ее, конечно, с особым интересом. Прежде всего мне хотелось
проверить, совпадает ли ее внешность с описанием миссис Фэйрфакс; во-вторых,
похожа ли она "а ту миниатюру, которую я нарисовала наугад; и в-третьих,
сознаюсь в этом, - достойна ли она быть избранницей мистера Рочестера.
портрету и описанию миссис Фэйрфакс: прекрасный бюст, покатые плечи,
грациозная шея, темные глаза и черные кудри. Но черты ее лица явно
напоминали материнские, с той разницей, что Бланш была молода: тот же низкий
лоб, тот же надменный профиль, та же гордость. Правда, это была не столь
отталкивающая гордость; мисс Ингрэм то и дело смеялась, однако ее смех
звучал иронически, и таким же было выражение ее прихотливо изогнутых,
надменных губ.
но самоуверенной она была в высшей степени. Она принялась спорить о ботанике
с кроткой миссис Дэнт. Видимо, миссис Дэнт не занималась этой наукой, хотя,
по ее словам, очень любила цветы, особенно полевые, а мисс Ингрэм
занималась. И она с надменным видом стала засыпать миссис Дэнт научными
терминами. Я заметила, что мисс Ингрэм (выражаясь школьным жаргоном)
разыгрывает миссис Дэнт; и, может быть, это высмеиванье и было остроумно, но
ему недоставало добродушия. Затем мисс Ингрэм села за рояль, - ее исполнение
было блестящим; она спела, - и ее голос звучал прекрасно; заговорила
по-французски с матерью, - и выяснилось, что она говорит отлично, очень
бегло и с хорошим произношением.
черты и цвет лица несколько светлей (мисс Ингрэм была смугла, как испанка).
Но Мери недоставало оживления, ее лицо было маловыразительно, а глаза лишены
огня. По-видимому, ей нечего было сказать, и, усевшись в свое кресло, она
застыла в нем, словно статуя в нише. Обе сестры были в белоснежных туалетах.
избранницей мистера Рочестера? Нет, я по-прежнему этого не могла бы сказать,
ведь мне было неизвестно, какие женщины ему нравятся. Если его привлекала
величественность, то величественности в ней было сколько угодно, к тому же
она была весела и блистала талантами. Большинство Мужчин, наверное,
восхищается ею, решила я. А в том, что мистер Рочестер пленен ею, я,
кажется, уже имела возможность убедиться. Последняя тень сомнения должна
исчезнуть после того, как я увижу их вдвоем.
моих ног, - нет! Когда дамы вошли, она встала им навстречу, почтительно
присела и сказала с важностью:
о которой он говорил?
Эштон воскликнули:
усиленно болтать то по-французски, то на ломаном английской языке, завладев
вниманием не только барышень, но и миссис Эштон и леди Лин и чувствуя себя
на седьмом небе.
можно было говорить о тени в этой ярко освещенной гостиной. Оконная занавес
наполовину скрывала меня. Снова раздвинулись драпировки. Входят мужчины. Их
группа производит внушительное впечатление. Все они в черном. Большинство -
высокого роста; некоторые молоды. Генри и Фредерик Лин - сногсшибательные
щеголи; полковник Дэнт - видный мужчина с выправкой военного. Мистер Эштон,
окружной судья, держится с большим достоинством; при совершенно белых
волосах у него черные брови и усы, и это придает ему вид театрального
"благородного отца". Лорд Ингрэм, как и его сестры, очень высок. Как и они,
он красив, но, подобно Мери, кажется вялым и апатичным, точно рост заменил
ему все: живость и горячность крови и даже ум.
сосредоточить свое внимание на спицах и петлях кошелька, который вяжу, - мне
хотелось бы думать только об этой работе и видеть только серебряные бусинки
и шелковые нитки, лежащие у меня на коленях. Однако я отчетливо вижу его
фигуру и невольно вспоминаю нашу последнюю встречу, после того как я оказала
ему то, что он назвал важной услугой, и он держал мою руку в своей, наблюдая
за мной взглядом, полным глубокого волнения, доля которого относилась и ко
мне! Как сблизил нас этот миг! Что же произошло с тех пор, что встало между
нами? Отчего теперь мы так далеки, так чужды друг другу? Я не ждала, что он
подойдет и заговорит со мной, поэтому нисколько не удивилась, когда он даже
не взглянув на меня, уселся в другом конце комнаты и принялся беседовать с
дамами.
незаметно смотреть на него, я невольно устремила на него свой взор. Мои
глаза не повиновались мне, они то и дело обращались в его сторону и
останавливались на нем. Смотреть на него доставляло мне глубокую радость -
волнующую и вместе с тем мучительную, драгоценную, как золото без примеси,
но таящую в себе острую боль. Удовольствие, подобное тому, какое должен
испытывать погибающий от жажды человек, который знает, что колодец, к
которому он подполз, отравлен, но все же пьет божественную влагу жадными
глотками.
моего хозяина, бледное, смуглое, с угловатым массивным лбом, широкими,
черными как смоль бровями, глубоким взглядом, резким профилем и решительным,
суровым ртом - воплощение энергии, твердости и воли, - не могло считаться
красивым, если иметь в виду обычные каноны красоты, но мне оно казалось
более чем прекрасным, оно было для меня полно интереса и неодолимого
очарования, оно лишало меня власти над моими чувствами и отдавало их во
власть этого человека. Я не хотела любить его; читатель знает, какие я
делала усилия, чтобы вырвать из своей души первые побеги этой любви; а
теперь, при мимолетном взгляде на него, они снова ожили и мощно зазеленели.
Он заставил меня опять полюбить его, хотя сам, по-видимому, даже не замечал
меня.
Линов, томная элегантность лорда Ингрэма и даже военная осанка полковника
Дэнта! Что значило все это в сравнении с природным обаянием мистера
Рочестера и его внутренней силой! Меня нисколько не восхищали ни манеры их,
ни осанка; однако я вполне допускала, что большинство женщин сочло бы их