друзей, она была протестанткой для черни.
преимуществами, предоставленными вам официальной епископальной церковью, а
умираете, как Гроциус, в правоверии католицизма, и отец Пето служит по вас
заупокойную мессу.
смысле слова жеманницей.
напоминала мягкие движения крадущейся в джунглях тигрицы.
человеческого рода, считая свою особу выше остальных людей.
превращается в Араминту.
громы заменяются дерзостью; храм, уменьшившись в размерах, становится
будуаром. Не имея возможности быть богиней, жеманница ограничивается ролью
идола.
Кокетка и педант - близкие соседи. Их внутреннее родство ясно проступает в
образе фата.
разборчивостью. Алчности к лицу гримаса отвращения.
защищенными любовной казуистикой, которая заменяет им суровый голос
совести. Это похоже на ров перед осаждаемой крепостью. Всякая жеманница
имеет неприступный вид. Это ограждает ее от возможной опасности.
склонность к разнузданности, что держала себя святошей. Гордость,
сдерживающая наши пороки, толкает нас к порокам противоположным.
Чрезмерные усилия быть целомудренной делали Джозиану недотрогой.
Постоянная настороженность свидетельствует о тайном желании подвергнуться
нападению. Кто действительно неприступен, тому нет надобности вооружаться
суровостью.
происхождением, не переставая, как мы уже говорили, помышлять о
какой-нибудь неожиданной выходке.
времен регентства. Уолпол немногим отличался от Дюбуа. Мальборо сражался
против своего бывшего короля Иакова II, которому, как говорят, он продал
свою сестру Черчилль. Блистал Болингброк, всходила звезда Ришелье.
Некоторое смешение сословий создавало удобную почву для любовных интриг;
порок уравнивал людей, принадлежавших к разным слоям общества. Позднее их
начали уравнивать с помощью идей. Якшаясь с чернью, аристократия положила
начало тому, что позднее завершила революция. Уже недалеко было то время,
когда Желиот мог открыто сидеть среди бела дня на кровати маркизы д'Эпине.
Впрочем, нравы одного столетия нередко перекликаются с нравами другого.
Шестнадцатый век был свидетелем того, как ночной колпак Сметона лежал на
подушке Анны Болейн.
вселенском соборе, то никогда еще женщина не была до такой степени
женщиной, как в те времена. Прикрывая свое непостоянство очарованием, а
слабость - всемогуществом, она никогда еще так властно не заставляла
прощать себя. То, что Ева сделала из плода запретного плод дозволенный,
было ее падением, зато ее торжеством было превращение дозволенного плода в
плод запретный. В восемнадцатом веке женщина не допускает в свою спальню
супруга. Ева запирается в эдеме с сатаной. Адам остается по ту сторону
райских врат.
законному браку. В свободной любви есть что-то от литературы, это
напоминает историю Меналка и Амарилис, свидетельствует почти что об
учености.
имела другого основания уступить Пелиссону.
старинный английский обычай. Джозиана старалась, насколько возможно,
отдалить час своего рабства. Конечно, повинуясь королевской воле, ей
неизбежно предстояло выйти замуж за лорда Дэвида. Но как это было
неприятно! Не отвергая лорда Дэвида, Джозиана в то же время держала его в
некотором отдалении. Между ними существовало безмолвное соглашение; не
заключать брака и не расходиться. Они избегали друг друга. Этот способ
любить, делая один шаг вперед и два назад, отразился и в танцах того
времени - в менуэте и гавоте. Брак никому не к лицу, из-за него блекнут
ленты, украшающие платье, он старит. Брак - убийственно ясное разрешение
вопроса. Женщина отдает себя мужчине при посредничестве нотариуса - какая
пошлость! Грубость брака приводит к непоправимым положениям; он уничтожает
волю, исключает выбор, устанавливает, подобно грамматике, свой собственный
синтаксис отношений, заменяет вдохновение орфографией, превращает любовь в
диктант, лишает ее всякой таинственности, низводит с облаков образ
женщины, одевая ее в ночную сорочку, умаляет тех, кто предъявляет свои
права, и тех, кто им подчиняется; наклоняя одну чашу весов, уничтожает
очаровательнее равновесие, существующее между полом сильным и полом
могущественным, между силой и красотой, мужа делает господином, а жену
служанкой, тогда как вне брака существуют только раб и царица. Как
превращать ложе в нечто до того прозаическое, что оно становится вполне
благопристойным, - мыслимо ли что-либо более вульгарное? Не глупо ли
стремиться к такой пресной любви?
замечал их. Действительно, ему нельзя было дать больше тридцати. Он
предпочитал желать Джозиану, чем обладать ею. Он обладал другими
женщинами; у него были любовницы.
предполагают: один глаз у нее был голубой, а другой черный. Глаза эти
таили в себе любовь и ненависть, счастье и горе. День и ночь смешались в
ее взгляде.
не переходил границ, установленных требованиями элегантности. В наши дни
это называлось бы пюзеизмом. Она носила тяжелые бархатные, атласные или
муаровые платья, затканные золотом и серебром, некоторые шириною в
пятнадцать-шестнадцать локтей, пояс ее был перевит множеством нитей
жемчуга и драгоценных камней. Она злоупотребляла галунами. Иногда она
надевала суконный камзол, обшитый позументом, как у бакалавра. Она ездила
верхом по-мужски, несмотря на то, что дамские седла были введены в Англии
Анной, женой Ричарда II, еще в четырнадцатом веке. Следуя кастильскому
обычаю, сна мыла лицо, руки и грудь раствором леденцов в яичном белке.
Выслушав какое-нибудь остроумное замечание, она отвечала на него
задумчивым, необычайно красивым смехом.
4. MAGISTER ELEGANTIARUM - ЗАКОНОДАТЕЛЬ ИЗЯЩЕСТВА
лондонского общества. Аристократия и дворянство относились к нему с
глубоким почтением.
собственные волосы. Реакция против париков уже начиналась. Подобно тому
как в 1824 году Эжен Девериа первый отважился отпустить бороду, так в 1702
году Прайс Девере первый появился в обществе с прической из собственных,
искусно завитых волос. Рисковать шевелюрой значило почти рисковать
головой. Негодование было всеобщим, хотя Прайс Девере был виконтом
Герфордом и пэром Англии. Его оскорбляли, и действительно было за что. И
вот, в самый разгар этой травли, лорд Дэвид неожиданно появился тоже без
парика, в прическе из своих волос. Подобные поступки знаменуют собою
начало крушения общественного уклада. На лорда Дэвида посыпалось еще
больше оскорблений, чем на виконта Герфорда. Он, однако, продолжал делать
по-своему. Прайс Девере был первым, Дэвид Дерри-Мойр оказался вторым.
Иногда вторым быть труднее, чем первым. Для этого нужно меньше
гениальности, но больше отваги. Первый, упоенный новизной, может не знать
размеров угрожающей ему опасности, второй же видит пропасть и все же
бросается в нее. Вот в эту-то пропасть и устремился Дэвид Дерри-Мойр,
дерзнув вторым появиться без парика. Позднее у двух смельчаков нашлись
подражатели, рискнувшие носить собственные волосы; смягчающим
обстоятельством явилась пудра.
признать настоящее первенство в этой войне против париков за шведской
королевой Христиной, одевавшейся в мужское платье и носившей, начиная с
1680 года, свои собственные каштановые волосы, напудренные и беспорядочно
взбитые. Впрочем, у нее, кроме того, была, по словам Миссона, "кое-какая
растительность на подбородке". Со своей стороны папа римский тоже подорвал
Херберт Фрэнк
Василенко Иван
Андреев Николай
Соломатина Татьяна
Контровский Владимир
Майер Стефани