стакана прямо в лицо Авдию. Тот, от неожиданности чуть не захлебнулся,
вскочил. Но Мишаш и Кепа снова навалились, придавили Авдия к земле.
надо! А ну, Обер, налей-ка еще водки. Я ему в глотку залью, а не будет пить,
прибью, как собаку.
Захлебнувшись водкой и собственной кровью, Авдий вывернулся, стал отбиваться
руками и ногами от Мишаша и Кепы.
скулил Гамлет-Галкин, бегая вокруг дерущихся. Абориген-Узюкбай юркнул за
угол машины и испуганно выглядывал оттуда, не зная, как быть: то ли остаться
на месте - водки вон сколько еще не допили, - то ли бежать от беды
подальше... И только Обер-Кандалов, восседая на своем ящике, как на троне,
точно за цирковым представлением следил.
Моюнкумах? Я здесь суд! Поди потом докажи, как и что. Да, может, его волки
задрали. Кто видел, кто докажет?
сапогами. Последняя мысль Авдия была об Инге: что будет с ней, ведь никто и
никогда не сможет полюбить ее так, как он.
привиделась серая волчица. Та самая, которая тем жарким летом перепрыгнула
через него в конопляной степи...
интуитивно почувствовал, что волки, Акбара и Ташчайнар, сейчас приближаются
к своему логову, занятому в ту ночь людьми. Зверей тянуло к привычному
ночлегу, вот почему они возвратились, надеясь, вероятно, что люди уже
покинули их лощину и отправились куда-нибудь подальше...
- оттуда доносились крики, возня, звук тупых ударов...
они удалялись вслепую, куда глаза глядят... Не было им жизни от людей ни
днем ни ночью... И медленно брели они, и луна освещала их темные силуэты с
поджатыми хвостами...
замечали, что подсудимый Авдий Каллистратов, когда его в очередной раз
сбивали кулаками, почти не пытался вставать.
матом то Мишаш, то Кепа, но Авдий лишь тихо стонал. Рассвирепевший
Обер-Кандалов схватил обвисшего, как мешок, Авдия, поднял над землей и,
держа за шиворот, стал выговаривать, еще больше стервенея от своих слов:
глаза нам богом колоть захотел, гад ты этакий! Нас богом не запугаешь - не
на тех нарвался, сука. А сам-то ты кто? Мы здесь задание государственное
выполняем, а ты против плана, сука, против области, значит, ты - сволочь,
враг народа, враг народа и государства. А таким врагам, вредителям и
диверсантам нет места на земле! Это еще Сталин сказал: "Кто не с нами, тот
против нас". Врагов народа надо изничтожать под корень! Никаких поблажек!
Если враг нe сдается, его уничтожают к такой-то матери. А в армии за такую
агитацию дают вышку - и разец! Чтоб чисто было на нашей земле от всякой
нечисти. А ты, крыса церковная, чем занимался? Саботажем! Срывал задание!
Под монастырь хотел нас подвести. Да я тебя придушу, выродка, как врага
народа, и мне только спасибо cкажут, потому как ты агент империализма, гад!
Думаешь, Сталина нет, так управы на тебя не найдется? Ты, тварь поповская,
становись сейчас на колени. Я сейчас твоя власть - отрекись от Бога своего,
а иначе конец тебе, сволочь эдакая!
бога нет!
ему одно, а он тебе в отместку другое!
забудешь! А ну тащите его вон на то дерево, подвесим его, подвесим гада! -
кричал Обер-Кандалов. - А под ногами костерок разведем. Пусть подпалится!
лощины.
там, артист дерьмовый, вы чего в стороне стоите, а? А ну набегай,
наваливайся! А нет, и нюхнуть водки не дам! - припугнул Обер-Кандалов жалких
пьянчуг, и те сломя голову бросились подвешивать несчастного Авдия.
обернуться судом линча.
Вот, бля, беда, - сокрушался Мишаш, с треском обламывая сучья саксаула. -
То-то былo бы дeлo! Pacпять бы eгo!
будет! - нашел выход из положения Обер-Кандалов. - Растянем за руки и за
ноги, как лягушку, да так прикрутим, что не дрыгнется! Пусть повисит до
утра, пусть подумает, есть бог или нет! Я с ним такое воспитательное
мероприятие проведу, до смерти запомнит, зараза поповская, где раки зимуют!
Я и не таких в армии дрессировал! А ну навались, ребята, а ну хватай его!
Поднимай вон на ту ветку, да повыше! Крути руку сюда, ногу туда!
Привязанный к корявому саксаулу, прикрученный веревками по рукам и ногам, он
повис, как освежеванная шкура, вывешенная для просушки. Авдий еще слышал
брань и голоса, но уже как бы издали. Страдания отнимали все его силы. В
животе, с того боку, где печень, нестерпимо жгло, в пояснице точно бы что-то
лопнуло или оборвалось - такая была там боль. Силы медленно покидали Авдия.
И то, что пьяные мучители тщетно пытались развести огонь у него под ногами,
его уже не беспокоило. Все было ему безразлично. С костром, однако, ничего
не получилось: отсыревшие от выпавшего накануне снега трава и сучья не
желали гореть... А плеснуть бензина никому не пришло в голову. С них хватило
и того, что Авдий Каллистратов висел, как пугало на огороде. И вид его,
напоминающий не то повешенного, не то распятого, очень всех оживил и
взбудоражил. Особенно вдохновился Обер-Кандалов. Ему мерещились картины куда
более действенные и захватывающие - что там один повешенный в степи!
взглядом прикрученного к саксаулу Авдия. - Я бы каждого, кто не с нами,
вздернул, да так, чтобы сразу язык набок. Всех бы перевешал, всех, кто
против нас, и одной вереницей весь земной шар, как обручем, обхватил, и
тогда б уж никто ни единому нашему слову не воспротивился, и все ходили бы
по струнке... А ну пошли, комиссары, тяпнем еще разок, где наша не
пропадала...
одному ему известную песню:
пустив по кругу еще пару поллитровок, распили их из горла.
медленно поползла прочь по степи. И сомкнулась тьма. И все стихло вокруг. И
остался Авдий, привязанный к дереву, один во всем мире. В груди жгло,
отбитое нутро терзала нестерпимая, помрачающая ум боль... И уходило
сознание, как оседающий под воду островок при половодье.
искрой и угасла его последняя мысль...
водная поверхность без конца и без края. Вода бесшумно бурлила, и по ней
катили бесшумные белые волны, как поземка по полю, неизвестно откуда и
неизвестно куда. Но на самом едва видимом краю того беззвучного моря смутно
угадывалась над водой фигура человека, и Авдий узнал этого человека - то был
его отец, дьякон Каллистратов. И вдруг послышался Авдию его собственный
отроческий голос - голос читал вслух отцу его любимую молитву о затопленном
корабле, как тогда дома в детстве, стоя возле старого пианино, но только
теперь расстояние между ними было огромное, и отроческий голос звонко и
вдохновенно разносился над мировым пространством:
тебе обращениями неотступными. В мольбе моей своекорыстия нет - я не прошу и
толики благ земных и не молю о продлении дней своих. Лишь о спасении душ
людских взывать не перестану. Ты, Всепрощающий, не оставляй в неведении нас,
не позволяй нам оправданий искать себе в сомкнутости добра и зла на свете.
Прозрение ниспошли людскому роду. А о себе не смею уст разомкнуть. Я не
страшусь как должное принять любой исход - гореть ли мне в геенне или
вступить в царство, которому несть конца. Тот жребий наш Тебе определять,
Творец Невидимый и Необъятный...
же курсом прежним изо дня в день, из ночи в ночь, покуда день и ночь
сменяются определенным Тобою чередом в космическом вращении Земли. Пусть
плывет он, корабль тот, при вахте неизменной, при навсегда зачехленных
стволах из океана в океан, и чтобы волны бились о корму и слышался бы