беседу, которую, несомненно, провел с ними Экклз, заставляет старуху
повернуться к Гарри и злобно сказать:
она умрет, можете с таким же успехом отправляться туда, откуда явились,
потому что она прекрасно обходилась и дальше обойдется без вас.
как-то странно улыбается из-за своего стола. Может, она глухая? Выпад
миссис Спрингер, хоть она и всячески старалась его оскорбить, был первым
высказыванием, которое хоть в какой-то степени соответствовало чудовищному
событию, совершающемуся где-то за стеной больничного запаха мыла. До ее
слов ему казалось, будто он остался один на мертвой планете, вращающейся
вокруг газообразного солнца родовых мук Дженис; ее крик, пусть это был
даже крик ненависти, прорвал его одиночество. Жуткая мысль о смерти
Дженис, облеченная в слова, сразу утратила половину своей тяжести. От
Дженис исходило странное дыхание смерти - миссис Спрингер тоже его
ощутила, и то, что он разделил его с ней, кажется ему самой драгоценной
связью, какая есть у него с кем-либо в целом мире.
своего зятя болезненно-сложной улыбкой, которая состоит из желания
извиниться за жену (мы ведь с вами мужчины), желания держаться подальше
(тем не менее вы вели себя непростительно, не трогайте меня) и
машинального рефлекса вежливости, свойственного торговцу автомобилями. _Ах
ты ничтожество_, думает Гарри, швыряя эту мысль в сторону закрывшейся
двери, _ах ты холуй_. Куда все они идут? Откуда приходят? Почему никто не
может отдохнуть? Экклз возвращается, дает ему еще одну сигарету и снова
уходит. От сигареты у него начинается дрожь в желудке. В горле ощущение,
какое бывает, когда проспишь всю ночь с открытым ртом. Его собственное
зловонное дыхание время от времени ударяет ему в нос. Доктор - грудь
колесом и невообразимо крошечные мягкие ручки, сложенные перед карманом
халата, - неуверенно входит в холл.
но те роды были тяжелыми, и ее папаша определил Дженис к этому врачу. Она
ходила к нему раз в месяц и без конца рассказывала, какой он деликатный,
какие у него мягкие руки и как он тонко понимает чувства беременной
женщины.
следует встать и потому поглощает эту новость в полусогнутом состоянии.
Надраенная розовая физиономия доктора - стерильная маска развязана и
свисает с уха, открывая бледные мясистые губы, - расплывается, когда
Кролик пытается придать цвет и форму неожиданному слову "дочь".
родов на минутку взяла на руки младенца.
шло нормально.
бездны мирозданья, он запинается на открытом воздухе. Как странно -
последние несколько часов он был к Дженис ближе, чем когда-либо бывал сам
Гарри, он копался в самых ее корнях, но не вынес оттуда ни тайны, ни
проклятья, ни благословения. Гарри в ужасе ждет, что глаза доктора сейчас
начнут метать молнии, но во взоре Кроу нет никакого гнева. Нет даже
упрека. Очевидно, Гарри для него лишь еще один в бесконечной процессии
более или менее исполненных чувства долга мужей, чье бездумно брошенное
семя он всю жизнь пытается пожать.
значение, пугает Гарри. Мир усложняется.
удивлен, что Гарри спрашивает у него разрешения. Он, безусловно, все
знает, но, очевидно, забыл о пропасти вины, которая разверзлась между
Гарри и человечеством. - Я подумал, что вы говорите о девочке. Я предпочел
бы, чтобы вы подождали до завтра, когда будут приемные часы, сейчас нет
сиделки, которая могла бы вам ее показать. Но ваша жена в сознании, я вам
уже говорил. Мы дали ей дозу экванила. Это всего лишь транквилизатор.
Мепробомат. Скажите, - он тихонько подвигается к Гарри, весь в розовой
коже и чистой ткани, - вы ничего не имеете против, если к ней на минутку
зайдет ее мать? Она всю ночь морочила нам голову. - Он просит его, его -
беглеца, прелюбодея, чудовище. Он, наверно, слепой. Но может, когда
человек становится отцом, все готовы его простить, ибо это, в сущности,
единственное, ради чего мы живем на земле.
его пустой планете.
сразу же выставим. Все займет не больше десяти минут. Вашу жену сейчас
готовят сиделки.
же снова встает. - Спасибо. Большое вам спасибо. Не понимаю, как вы,
врачи, все это делаете.
целую вечность.
грома, мечет искру презрения при мысли о больнице-конкуренте, энергично
качает надраенной головой и, продолжая ею качать, удаляется.
сосредоточить внимание на его глупой физиономии. Он предлагает устроить
благодарственный молебен, и Кролик тупо кивает. Ему кажется, что каждый
стук его сердца расплющивается о широкую белую стену. Когда он поднимает
глаза, ему чудится, будто все предметы до того полны жизни, что вот-вот
оторвутся от земли. Его счастье - лестница-стремянка, с верхней ступеньки
которой он старается прыгнуть еще выше - потому что так надо.
словно речь шла о королеве мая [самая красивая девушка, избранная
королевой майского праздника (народный праздник в первое воскресенье мая),
коронуется венком из цветов].
ленты, а на спинках кровати венки из бумажных цветов. Но перед ним всего
лишь прежняя Дженис на высокой металлической кровати между двумя гладкими
простынями. Она поворачивает к нему лицо и говорит:
намереваясь сделать это очень нежно. Он наклоняется к ней, как к
стеклянному цветку. Из ее рта несется сладкий запах эфира. К его
удивлению, она выпрастывает руки из-под простыни, берет его за голову и
прижимает лицом к своему мягкому, полному эфира рту.
Маленькая голова темнеет на подушке.
плоско вытянувшись неподвижной буквой V.
называется, и я ничего не чувствовала. Я просто лежала и слушала, как они
говорили "жмите", а потом вдруг вижу: малюсенькая сморщенная девчонка -
лицо круглое, как луна, - злобно на меня смотрит. Я сказала маме, что она
похожа на тебя, но она и слушать не хочет.
тебя.
это твой ребенок, и мне казалось, что я рожаю _тебя_. Я так наглоталась
эфира, мне кажется, я куда-то лечу, а ног у меня нет. Мне все время
хочется говорить. - Она кладет руки на живот, закрывает глаза и улыбается.
- Я совсем пьяная. Смотри, какая я плоская.
вступив в течение ее пропитанной эфиром болтовни, начинает чувствовать
себя так, словно у него тоже нет ног и он, легкий, как пузырь, незадолго
до рассвета плывет на спине по огромному морю чистоты среди накрахмаленных
простыней и стерильных поверхностей. Страх и сожаление растворились, а
благодарность так раздулась, что у нее уже нет острых углов. - Доктор
сказал, что ты молодец.
чтоб он не давал воли рукам. Но хуже всего, когда эта страшная старая
монахиня начала брить меня сухой бритвой.
ногах, но у меня так кружилась голова, что я не могла, и потому стала
Березин Федор
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Контровский Владимир
Никитин Юрий
Рыбаков Вячеслав