Чтение 42–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

краю наскоро сбитых нар; вдавившаяся в подушку голова не поднялась. Он
дышал с легким свистящим звуком; осколки врезались в грудь и в пах; раны
были тяжелы, но не смертельны. Промелькнуло странное чувство: показалось,
я помню его раненым давно-давно, в действительности же это случилось всего
несколько часов назад.

Я присел в ногах. Опершись локтями, Севрюков попытался приподняться,
сморщился и глухо застонал. Подбежал Киреев. Осторожно укладывая
Севрюкова, он ворчливо и ласково выговаривал ему.

- Идите, Киреев, - коротко произнес Севрюков.

И молчал, пока фельдшер не удалился к печке, потом шепотом сказал:

- Наклонитесь немного. Я хочу вас спросить: что там? - он показал
взглядом за стену. - Что такое, товарищ комбат?

- Как - что такое?

- Почему вы не отправляете нас в тыл?

Что ответить? Обмануть? Нет. Пусть Севрюков знает. Я сказал:

- Батальон окружен.

Севрюков закрыл глаза. Серое на белой подушке лицо с проступившей
щетиной, с аккуратно зачесанными седоватыми у висков волосами казалось
безжизненным. О чем он думал? Темные веки поднялись.

- Товарищ комбат... прошу дать мне оружие...

- Да, это надо, Севрюков. Распоряжусь.

Я хотел встать, но Севрюков взял мою руку:

- Вы... вы не оставите? Не оставите нас?

Рукой и глазами он цеплялся за меня.

- Нет, Севрюков, не оставлю.

Пальцы легко разжались. Он слабо улыбнулся мне, он верил комбату.

С тяжелой душой я неслышно пошел к двери. Но раздалось еще раз:

- Товарищ комбат...

Не хотелось, но пришлось подойти.

- Сударушкин, ты?

Голова под белым незагрязнившимся бинтом казалась странно толстой.
Перевязка охватывала лоб, но лицо было открыто. На одеяле неподвижно,
будто не своя, лежала забинтованная, тоже странно огромная рука.

- Когда это он тебя?

- А вы, товарищ комбат, разве не помните? Вы же шумнули мне: "Молчи".

Так это был он... Вспомнилось залитое кровью лицо, красные мокрые руки,
однообразные жуткие вскрикивания. Я приказал: "Молчи!" - и он кротко
замолчал.

Сударушкин спросил:

- Отогнали его?

Зачем до времени бередить его душу?! Я сказал:

- Да.

- Слава те... А меня, товарищ комбат, на поправку домой пустят?

- Конечно, - сказал я.

Он улыбнулся.

- А потом, товарищ комбат, я опять заступлю к вам, опять буду у вас
бойцом...

- Конечно.

И я быстро пошел, чтобы не выслушивать вопросов, не отвечать, не лгать.

Обернувшись, я увидел капитана Шилова. Полусидя, прикрытый одеялом лишь
до пояса, он оперся спиною о бревенчатую стену и смотрел на меня. Ночник
бросал слабый свет; глубокие тени резко очерчивали осунувшееся лицо.
Вероятно, он не мог и не пытался уснуть. Доставленный сюда, он один тут,
среди раненых, знал то, что пока было неизвестно остальным. Знал и молчал.
Он промолчал и сейчас, ни о чем не спросив, не разжал даже губ.

Как быть с этими беспомощными, беззащитными людьми? Отвечайте мне: как
быть?

Могу ли я поступить так?..

...Когда вплотную подойдет конец, когда останется одна пулеметная
лента, я войду с пулеметом сюда. Низко поклонюсь и скажу:

"Все бойцы дрались до предпоследнего патрона, все мертвы. Простите
меня, товарищи. Эвакуировать вас я не имел возможности, сдавать вас немцам
на муки я не имею права. Будем умирать как советские солдаты".

...Я последним приму смерть. Сначала приведу пулемет в негодность,
потом убью себя.

Могу ли я так поступить? А как иначе? Сдать раненых врагу? На пытки?
Как иначе - отвечайте же мне!

...И не останется на свете никого, кто мог бы рассказать, как погиб
батальон панфиловцев, первый батальон Талгарского полка.

И когда-нибудь после войны будет найдено, может быть, в немецких
военных архивах донесение, где прочтут, сколько врагов перебил окруженный
советский батальон. Тогда, может быть, узнают, как дрались и умирали мы в
безыменном подмосковном лесу... А может быть, и не узнают.

Тянулись ночные часы, ночные думы.

Брудный не возвращался. Бозжанов не возвращался.

Я верхом выезжал на опушку, к линии работ. Бойцы рыли и рыли, уходя в
грунт по пояс, по плечи и глубже. Некоторые совсем скрылись; из черных
проемов лишь взлетали лопаты, выбрасывая землю.

Месяц то ясно светил, то затуманивался. Мороз отпустил, небо
заволакивалось.

Я посматривал в темную даль, откуда мог появиться Брудный. Хотелось
вновь дать орудийный залп по Новлянскому, по Новошурину. Мы не спим, так
не дадим и вам спать! Но следовало беречь снаряды: они нужны, чтобы
держать дорогу, нужны, чтобы встретить, когда придет час, картечью
атакующие цепи.

Ночь казалась долгой-долгой. С опушки я направлял Лысанку назад в штаб.
Добрая лошадь медленно переступала меж деревьев. Я не подгонял ее. К чему?

В штабе томился, думал.

Приблизительно в час ночи загудел телефон.

- Товарищ комбат, вас, - сказал телефонист.

Звонил Муратов. Бозжанов отрядил его, своего скорохода, сообщить мне,
что его отряд подходит, выводя снаряды и пушки.

Лысанка была под седлом. Я поспешил навстречу. Четыреста снарядов, ого!
Теперь можно трахнуть по Новлянскому, по Новошурину. Сейчас заголосите,
выскочите из тепла, "господа победители"! Мы не спим и вам не дадим спать!

10. ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ

Верхом, сопровождаемые Синченко, я встретил колонну близ леса.

Остановился, пропуская упряжки. Тяжелые артиллерийские колеса до черной
земли продавливали снег.

Бозжанов оживленно докладывал: немцы беспечны, спят, постов нет, никто
не помешал его маленькому войску.

Лысанка узнала Джалмухамеда, тянулась к нему мордой, он часто ласкал и
угощал мою лошадь; в зубах и теперь захрустел сахар.

Маленькому войску... Кой черт маленькому? Что это? Откуда он пособрал
людей?

Рядом с лошадьми, рядом с пушками, зарядными ящиками шли и шли фигуры с
винтовками, в шинелях.

Я спросил:

- Кого ты привел? Что за народ?

Бозжанов радостно ответил:

- Почти сто человек, товарищ комбат. Из батальона Шилова. Выходили по
двое, по трое из лесу. Нас чуть не целовали.

Я скомандовал:

- Колонна, стой!

Битюги стали, замер скрип колес.

- Посторонним отойти! За орудиями не следовать! Командир отделения
Блоха!

- Я!

- Проверьте исполнение! Синченко!

- Я!

- Передайте мое приказание командиру ближней роты и затем в штаб,
Рахимову: ни одного постороннего человека не допускать в расположение
батальона...

- Есть, товарищ комбат.

- Отправляйтесь.

Он поскакал.

От длинной цепи упряжек отделялись темные фигуры. Некоторые стояли,
отойдя поодаль, другие шли ко мне. Блоха доложил, что в колонне остались
только свои.

- Колонна, марш!

Орудия двинулись. Я молча смотрел. Последним с винтовкой в руке шагал
Мурин.

Почуяв повод, Лысанка тронулась вслед.

- А мы? Мы куда, товарищ командир?

- Куда хотите... Бегляки мне не нужны.

Они гурьбой шли за Лысанкой, они жались ко мне.

- Товарищ командир, примите нас...

- Товарищ командир, он зашел с тылу, со всех сторон. Вот и получилось,
товарищ командир!

- Мы из окружения, товарищ командир!

- В плен, что ли, нас посылаете? Не имеете права...

Я не отвечал. На душе вновь было мрачно. "Из окружения". Опять это