пользуясь возможностью переброситься несколькими фразами на
старокиммерийском.
сложносоставное слово в благонадеющемся падеже.
и Веденей его не сразу понял. Потом сообразил, что Гаспар всего лишь назвал
немногочисленные дни, когда церковь празднует Святых Гаспаров. В обратном
переводе на киммерийский получалось: "Чтоб я так жил!" Веденей усмехнулся.
Виртуоз академик, да и только! Правильней, конечно, было бы перечислить
сорок дней, когда празднуется имя Павла, но... коротка дорога от Саксонской
до Академии.
Миныча, и аудиенция была ему дана. Патриархи долго совещались, давно уж и
стемнело, когда все детали были обговорены и последние неудобства утрясены;
лишь после этого, в седьмом часу вечера, выполз Роман в гостиную и снял
трубку телефона. Номеров он набирать на любил, накрутил ноль - коммутатор
канцелярии архонта - и потребовал в трубку:
глупостей наговорит. Приказывать я сам буду. Я, говорю, приказывать буду!
Сам! Вот так-то. Не стрелочник, а лодочник. Главный. Не твое дело зачем. Да,
сию минуту, Не бойся, будет как миленький. А где - это ты знать должна. Вот.
Ищи. Я жду.
среди прочих мелочей, вырезанных им в молодые годы, лежала длинная,
обкуренная трубка из рифейского родонита. Он уже четверть века не курил, но
вид трубки вызывал смутное желание... все-таки, может быть... да нет, из-за
такого пустяка в могилу на Сверхновом? Рано, рано. Вон, оказывается, какой
он теперь нужный человек, как пригодились его связи и знакомства. И ведь
полдекады целых под одной крышей прожили, а поди ж ты - даже и не
догадывался, что малыш - наследник престола! Впрочем, было же пророчество,
что единожды будет царь на Москве взят Саксонский! Кто бы подумал, что царя
в честь набережной назовут!..
вновь заговорил, собеседника совершенно не слушая.
и из города, на Селезень и на озеро, потом назад. Оформишь на весь день.
Оплата через архонта, по срочной ставке. А я не спрашиваю, какая там ставка,
я тебя вообще не спрашиваю. А и не хочу знать. То есть как Матвей? Ты ж умер
в пятьдесят восьмом! Нажрался лиловых рыжиков, отравился и умер, не выходили
тебя, я сам к тебе на поминки приходил, как сейчас тебя в гробу вижу! Нет, и
сейчас тоже в гробу. Тебя, тебя. Ах, внук... Ну, тем более! Тем более в
гробу! Слушай, я тебя самого сейчас на весла усажу! Одно весло? Почему одно?
Кормовое? Кому на корм, зачем? Ах, рулевое! Тем более. Статую? Приходи да
смотри. Видел? Да как я тебе отдать могу ее, не моя же она! Был бы я моложе,
сделал бы тебе копию. Нет, если тебе копия нужна - ты б с этого начинал.
Только теперь? Да нет, и раньше мог попросить, еще в пятьдесят восьмом, как
умер - сразу б и попросил, я на поминках никогда не отказываю, руки у меня
тогда замечательные были... А, ну, Дидим пусть режет... А заплатит Яков, из
специальных денег. Я ему покажу, как не заплатит! Слушай, язык без костей,
трепаться хватит. А? Я тебе не семга на рынке! Не семга, говорю, семга любит
торговлю, а я вот не люблю. И попрошу! Как будет нужно, так и попрошу! Он
мне сосед, сочтемся. Не обижу. Чай, свои люди, короче. Вот именно! Ну, давно
бы так...
Кузьмичу, - весь монолог старика она слушала как завороженная.
дорогие они птицы, правда, и поют красиво. А дедушка твой мог бы великим
политиком стать. Хорошо, что не стал! Каких прекрасных вещей за жизнь
понаделал! - Старец показал на полку над камином. Взгляды старцев
пересеклись.
Кузьмичу по-киммерийски, по-семейному, - Пока там вещи уложат да все длинные
дела закончат, не разложить ли нам "Рачий холуй" в четыре руки, такой наш
краткий пасьянс, в одиночку два дня занимает, а вдвоем сколько же, а?
радостей было у камнереза в его затянувшейся жизни. Про пасьянс с подобным
названием Федор Кузьмич слышал впервые, но вспомнил, что Рачьим Холуем
называется отмель в низовьях Рифея, где тот, разделяясь на два рукава,
впадает в Кару; на отмели круглый год живут рифейские раки, чью клешню тоже
можно изобразить картами на столе, словом, никаких больших сложностей от
пасьянса приглашенный не предвидел. Старцы отдали распоряжения на вечер и
ночь, потому что лодку Астерий должен подать к шести утра, когда мальчик еще
спать будет, и удалились к Роману раскладывать неслыханный пасьянс в четыре
руки. Нинель была занята оцепеневшей от свалившихся новостей Тоней и ее
мирно заснувшим после прогулки сыном, так что все сборы свалились на Доню и
Варфоломея. Гендер, покормив рабов и приняв у них пять баночек на анализ,
присоединился к сборам.
наступлении нового дня, Федор Кузьмич вышел от хозяина: "первая клешня" у
них сошлась, по этому случаю Роман затребовал графинчик бокряниковой и
что-нибудь легкое на закуску. Пришлось будить Гликерию: шкафчик с настойками
она блюла замком особой невскрываемости, хотя любителей прикладываться ночью
к горлышку в доме не водилось. К часу ночи в доме - кроме Павлика - не спал
ни один человек. Федор Кузьмич, прежде чем уйти раскладывать "вторую
клешню", строго сказал Гендеру:
Тимофеевич". Пусть подберут шубы из белого соболя. Мальчику, Тоне, словом,
пусть отдадут, сколько есть - мы решим, кому. В горах снег ведь. Вы им не
объясняйте, но шубы нам нужны, шубы... Защитного цвета шубы должны быть. Ну,
вы понимаете.
времени дому на Саксонской понадобится еще много чего защитного, что белые
собольи шубы - только начало. Прикинул в руке на вес родонитовую трубку
работы мастера Подселенцева и положил ее назад на полку. Вес его вполне
удовлетворил: в случае чего этими пятью фунтами... Да в нужное место под
правильным углом... Не таким еще оборонялись. И вот - до сих пор - сходило с
рук. На всякий случай Пол Гендер, саксонский наймит, перекрестился офенским
крестом, как крестились все киммерийцы, если предчувствовали худое.
18
каменных, деревянных, цепных, понтонных, проезжих, пешеходных, трамвайных, -
последних особенно, ибо, хотя линия трамвайная в Киммерионе всего одна, но
длиной она в тридцать пять верст, и без нее с Рифейской стрелки на Лисий
Хвост добираться будешь не два с половиной часа, а как бы не два с половиной
дня. В семи местах вползает трамвай на мост и сползает с него, пять мостов
из семи сложены прочно, очень давно, еще в княжьи века, из блоков рифейского
гранита, привезенного с верховий великой реки. Еще у двух мостов судьба
особая.
другой остров, тоже довольно-таки значительный - Куний, нужно как-то
миновать втиснувшийся между ними островок, с незапамятных времен именуемый
Серые Волоки. Трамвай первым вагоном въезжая на этот остров, третьим вагоном
находится еще на Елисеевом поле, а когда последний вагон съедет с этого
моста, то первый уже оказывается посредине горба следующего моста, совсем
немного не дотягивая до Куньего берега, до места, знаменитого своим древним
названием - Срамная набережная. Два моста на Волоки - северный и южный -
никто в Киммерионе не зовет иначе, нежели Сволочь Елисейская и Сволочь
Кунья. Кроме пешеходной дорожки и собственно трамвайных путей остров не
вмещает на себе почти ничего. Мосты, наведенные высокими горбами, занимают
гораздо больше места, чем надо бы, и знающий человек старается ближе к ночи
на этих горбах не оказываться.
городе, что немногочисленные городские сомжи (иначе говоря, те, кто "С
Определенным Местом Жительства") предпочитают ночевать именно под этими
мостами, оттого в городе их зовут "колошарями", или же Сволочью Серой. За
второе название, считающееся ругательством, можно по первому разу отделаться
штрафом в полмебия, но на второй раз штраф будет ушестерен, а по третьему
разу можно залететь и под конфискацию имущества в пользу оскорбленной
гильдии. Ибо бездомных колошарей объединяет гильдия, называемая колошарской:
добровольно отказавшись от права голоса в архонтсовете, колошари тем не
менее сохранили за собой все прочие права "гильдии бедной".
останавливаются, дежурные магазины закрываются, и ни один добропорядочный
киммериец носа наружу не кажет: трудолюбивый Киммерион ночной жизнью не
живет, разве что свадьба у кого либо медицинская потребность, что в принципе
одно и то же. Ни-ни, комендантского часа в городе нет и быть не может,
однако по ночным улицам ездит не больше двух десятков машин, столько же
пароконных извозчиков, еще той же гильдии два десятка велорикш - а кроме
перечисленных только "воронки" ночной стражи. К двум часам ночи исчезают и
они, по зимнему времени даже Гаспар Шерош не пойдет бродить дальше сквера
между своим домом и Академией. В это время в городе оживает лишь одна
гильдия, спящая днем - колошари с Серых Волоков, киммерийская "серая