что вы говорите... - Он с улыбкой поглядел на Лину и слегка махнул рукой.
- Ну вот мы и подошли. Вон он, памятник, смотрите!
замечательной. Когда мы осветили ее фонарем, то она прямо взмыла перед
нами - такая страшная легкость! Пьедестал-то из черного гранита, его не
видно. А внизу-то, Александр Иванович, и были все эти надписи - ночью-то
гранит невидим, конечно, но только тронешь его фонарем - он так и
вспыхнет, так и обдаст голубыми искрами. И вот когда мы его так со всех
сторон обшаривали, и появилась эта старуха...
стукнуло. Они ее сначала точно не заметили. Просто поднялись к памятнику -
и вдруг из темноты послышался спокойный, густой и какой-то очень
полнозвучный голос:
Ростислав-то Мстиславич где? Тоже с вами? Вот видите, молодые люди
захотели Юлию Григорьевну проведать да заплутались в могилках-то. Вот я и
взялся их проводить по случаю ночи.
темноты женщина. - Я давно тут хожу - никакого порядка нет. Не смотрите
вы! Ни ты, ни тот обломок империй!
фонарем старик. - Помилуйте! Все ведь в море рушится. Вон дорога
обвалилась, ходить нельзя. Вчера милиционер был, так объявил: последнее
лето, а там запретят тут жить.
вздохнула женщина и подошла к ограде. Была она высокая, плотная, с пестрой
шалью на плечах.
рассчитали, темнота застала. В первый раз тут - трудная дорога!
вон оттуда идти, тогда легко. Лучше всего утром сюда приходить или при
полной луне, а так, при фонарике-то, что увидишь? Ну, посмотрите,
посмотрите.
брюнеткой с крупным, грубоватым, но красивым лицом, черными, очень
правильными бровями и бархатным взглядом. Когда она подняла руку, убирая
со лба и висков черные тонкие волосы, блеснул браслет.
Вот до нынешнего лета фотография здесь была - так стекло разбили,
фотографию дождем смыло. А решетку с той стороны свалили и вон куда
оттащили. Зачем? Кому надо? И жаловаться некому! Ну, решетка еще ладно, а
вот памятник жалко. Больших денег он стоит! Музейная же вещь! Ее в Эрмитаж
бы!
есть особый - культ будто это!
то придете и ничего не увидите: на известку отдадут. Это сейчас просто!
Культ. Отец ставил, думал, будет триста лет стоять, а он и двадцать пять
лет не простоит! Встал бы покойник, посмотрел на дело рук своих! Вот он
тут как раз рядышком лежит. Фамильное место-то!
детства ее знаю. Мы с ней все эти горы облазили. Тогда тут курзал
грузинский стоял с музыкой. Шашлыки и красное вино. А в этом месте
скамейки были. Она любила сюда приходить утром, пока еще народа нет. Вот
сядет тут и рисует все в альбом море - она хорошо красками рисовала.
заговорила часто и резко: - Не от любви! Нет! Это все курортные байки.
Рыбак! Маяк! Глупость это! Ничего подобного! Она еще, что такое любовь,
как следует и не понимала. Обожала нашего кузена-кадета - и все! А стихи
эти, что сейчас на камне, - она их в особый альбом списывала. Думала потом
ему поднести. Будто она его любит, а он ее нет - она готова за него
умереть, а он над ней только смеется. Вот такую любовь себе вообразила. И
письма ему такие писала. После смерти ее все их в шкатулке нашли. А умерла
обыкновенно. Глупо то есть умерла. От стрептококковой ангины. Лазала по
горам и простудилась. А потом эта зараза пристала - и все! В неделю
сгорела.
сохранившаяся сорокапятилетняя женщина с крупным лицом, сочными губами и
каким-то большим, спокойным и в то же время глубоким и проникающим
взглядом, и от этого взгляда Зыбину стало вдруг не по себе. Ему в голову
пришло что-то совершенно сумасшедшее. "Вот она сейчас уйдет, и мы никогда
не узнаем, кто она такая и откуда взялась, - остро подумал он,
всматриваясь в лиловые тени около ее насурьмленных глаз и в беспощадный
разлет бровей. - Придем сюда завтра, и окажется, что никакого тут Михеича
нет, то есть, может быть, он и был, но умер сорок лет назад, а склеп стоит
забитый, и тут яма, кости и памятник". Он думал так и чувствовал, что
цепенеет от страха. Вот откуда она взялась? Ведь не было же ее здесь, и
вдруг появилась. И старик откуда-то из-под земли вылез и свел их сюда к
этой старухе.
пляже. Мы раз с вами даже вместе купались. - Она протянула руку. -
Разрешите представиться, артистка московской госфилармонии Дора
Истомина-Дульская. Может, видели афишу с моим портретом? Всегда месяца два
мы гастролируем в этих местах. Нам, кажется, по пути? Пойдемте! Свети нам,
Михеич!
Зарой меня в землю, старый могильщик, чтобы я уж не видел, мой старый
могильщик..." - он бормотал, ворочался с боку на бок, а над ним стоял
солдат, тряс его за плечо и повторял: "Вставайте, вставайте! На допрос, на
допрос..." Наконец он вскочил. Горел желтый свет - значит, было еще не
поздно. Койка Буддо пустовала. Он поднялся, пригладил волосы, выпил воды,
оделся и спросил солдата: "Так ведь отбой уж?" "Идем", - ответил солдат.
хватался за стенки, его шатало. Наконец они остановились перед той же
знакомой дверью, что и вчера. "Подтянись, - прошипел солдат, - что ты весь
расхристанный?"
на Зыбина и усмехнулся. Видно, тот был в самом деле хорош: растрепанный,
расстегнутый, башмаки без шнурков. Потом взял квитанцию, подошел к окну и
подмахнул ее. Солдат вышел.
Хрипушин тоже прошел к столу, плотно уселся и положил кулаки перед собой.
Он был отлично выбрит, выглажен, начищен и подтянут.
вот и разламывает. Еще не хватало, чтоб здесь разобрало. А как зарос-то!
Жаль вот, зеркала нет.
как бык. Он бахнул кулаком по столу. Из чернильницы взлетели чернила,
посыпались карандаши, что-то зазвенело.
говорят!
Мысль работала очень туго, он даже хорошенько и не осознал, что произошло.
Тогда Хрипушин как-то сразу очутился около него (через стол он
перепрыгнул, что ли?) и вцепился ему в ворот.
душа. - Встать, тебе говорят!.. Зеркало ему! Ты у своей курвы его спроси!
поднялся. Тогда Хрипушин отпустил его.
вражина! Зеркало ему подавай! Да где ты находишься? Ты что? Ты к своим
проституткам пришел, гад, враг, сволочь? Забыл, где ты?
ударит меня, а я дам ему по скуле и вышибу челюсть. И еще поддам ногой в
морду, когда он упадет. Сейчас, сейчас! Вот сию секунду!" Он знал, что это
точно будет, что после этого сюда ворвется банда будильников, хорошо
откормленных ражих жеребцов, его стиснут, свалят на пол и будут топтать,
пока не превратят в мешок с костьми. Что-что, а это они умеют. Но тут уж
ничего не поделаешь, не его на это воля! Жаль только, что следователи
сейчас, сказал Буддо, не носят с собой браунинг, а то бы можно было бы и
шутку сыграть, и отделаться безболезненно. Но раз так - то так, и он с
улыбкой поглядел на Хрипушина.
предъявлять не будете? Так какая же тогда проститутка?
он, конечно, ничего не понял, но находился в том высоком взлете гнева, в