read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



в детстве я прятал склянку со своей спермой.) Некоторые произносили какие-то
жуткие уточняющие слова, как-то: "Он жил в доме 8 по улице Берт" или "В
последний раз мы виделись 17 октября. Это было у Граффа". Мизинец,
отставленный так, словно другие два пальца, указательный и большой, держали
чайную чашечку, нарушал тягостную серьезность судебного заседания, и по этой
непослушной соломинке распознавалась его трагическая тяжеловесность.
Судебный исполнитель прокричал: "Господин Кюлафруа Луи". Поддерживаемая
Эрнестиной, невероятно прямой и одетой в черное, единственной настоящей
женщиной, появившейся на процессе, вошла Дивина. Все, что еще оставалось от
ее красоты, исчезало на глазах. Тени и линии в панике покидали свои посты.
Ее прекрасное лицо издавало душераздирающие призывы и вопли, трагические,
словно крик покойницы. На Дивине было широкое пальто из верблюжьей шерсти,
коричневое, с шелковистым отливом. Она тоже сказала:
- Клянусь.
- Что вы можете сказать об обвиняемом? -произнес Председатель.
- Мы знакомы давно, господин Председатель, и я считаю его очень
наивным, просто ребенком. Я не могу отметить в нем ничего, кроме учтивости.
Он мог бы быть моим сыном.
Она рассказала также, в выражениях очень тактичных, о том, как они
столь долгое время жили вместе. О Миньоне речь не заходила. Дивина наконец
стала взрослым человеком, в чем ей отказывали в любом другом месте. Еще бы,
вот же он, свидетель, вылупившийся наконец из ребенка Кюлафруа, которым он
оставался до этих самых пор. Если за всю свою жизнь он не сделал ничего
простого, так это потому, что лишь некоторым старикам назначено быть
простыми, то есть чистыми, очищенными и упрощенными, как чертеж, и это,
возможно, и есть то самое состояние, о котором Иисус говорил: "...будьте как
дети", но ни один ребенок на самом деле не таков - этого не всегда можно
достичь даже изнуряющим трудом в "течение всей жизни. Он не сделал ничего
простого, даже не улыбнулся; свою улыбку он, забавляясь, показывал правым
уголком рта или широко вытягивал на лице, сжав зубы.
Величие человека зависит не только от его способностей, ума,
одаренности, какими бы они ни были: оно слагается также из обстоятельств,
выбравших его, чтобы служить им опорой. Человек велик, если у него великая
судьба; но такое величие принадлежит к разряду видимых, измеримых величий.
Оно - великолепие, увиденное извне. Жалкое, быть может, при взгляде изнутри,
оно в то же время становится поэтическим, если вы согласны с тем, что поэзия
- это разрыв (или, скорее, встреча в точке разрыва) видимого и невидимого.
Судьба Кюлафруа была жалкой, и именно поэтому его жизнь была составлена из
тайных поступков, каждый из которых по сути является поэмой, как самое
неуловимое движение пальца балийской танцовщицы является знаком, способным
привести мир в движение, потому что он исходит из мира, множественный смысл
которого невозможно осознать. Кюлафруа стал Дивиной; он стал поэмой,
написанной только для него,, и недоступной для тех, кто не имеет от нее
ключа. В сущности, в этом и заключалась его тайная слава, подобная той,
которой я наградил себя, чтобы достичь, наконец, успокоения. И я обладаю ею,
потому что цыганка на ярмарке нагадала мне по руке, что однажды я
прославлюсь. Но чем? Трепет пронизывает меня. И все же этого пророчества
достаточно, чтобы унять мою давнюю потребность считать себя гением. Я
бережно несу в себе фразу гадалки: "Однажды ты прославишься". Она тайно
живет во мне - и в этом я подобен семьям, которые по вечерам у зажженной
лампы предаются сверкающим воспоминаниям о своем осужденном на смерть, если
таковой у них есть. Она озаряет и ужасает меня. Эта потенциальная
известность облагораживает меня, как запись на пергаменте, которую никто не
сможет разобрать, как знатное происхождение, хранимое в секрете, как
внебрачное королевское рождение, как маска или, возможно, божественное
родство - в общем, что-то похожее на то, что испытала Жозефина, всегда
помнившая, что родила ту, которая станет прелестнейшей женщиной селения, -
Марию, мать Соланж -- богиню, рожденную в хижине, с телом, гуще покрытым
гербами, чем ягодицы и жесты Мимозы, и знатностью, чем Шамбюр. Этот род
посвящения отдалил Жозефину от других женщин (других матерей) ее возраста.
Ее положение в селении было близко к положению матери Иисуса среди женщин
Галилеи. Красота Марии несла городку славу. Быть человеческой матерью
божества - положение более любопытное, чем положение божества. Мать Иисуса
должна была испытывать ни с чем не сравнимые переживания, когда носила
своего сына, а затем жила, спала бок о бок с сыном, который был Богом - то
есть всем вокруг, вместе с нею - который мог сделать так, чтобы мир
прекратил свое существование, чтобы его мать, чтобы он сам прекратили свое
существование, Богом, для которого нужно было готовить, как Жозефина для
Марии, желтую кукурузную похлебку.
Впрочем, не то, чтобы Кюлафруа - ребенок и Дивина - был существом
исключительно тонкой организации, но обстоятельства исключительной
странности без его ведома избрали его и скрепили свой выбор таинственными
письменами. Он служил поэме, по прихоти рифмы лишенной всякого смысла. Это
позже, в час своей кончины, он смог одним изумленным взглядом перечитать
жизнь, с закрытыми глазами написанную им на собственной плоти. А теперь
Дивина выходит наружу из своей внутренней драмы, из того трагического зерна,
которое несет она в себе, и впервые в жизни ее воспринимают всерьез в
балагане смертных. Помощник прокурора прекратил балаган. Из приоткрытой
двери вновь вышли свидетели. Появляясь лишь на секунду, они сгорали на ходу:
неведомое поглощало их. Подлинными средоточиями жизни были комната для
свидетелей - Двор чудес -и совещательная комната, ибо в них во всех деталях
реконструировалась комната преднамеренного убийства. Удивительная вещь,
галстук все еще находился там, притаившись на зеленом столе; он выглядел
бледнее, чем обычно, обмякший, но готовый к прыжку, как хулиган,
развалившийся на скамье в комиссариате. Толпа была беспокойна, словно
собака. Было объявлено, что Смерть запаздывала: сошла с рельсов. Сразу стало
темно. Наконец, Председатель произнес имя эксперта-психиатра. Вот уж этот
действительно выскочил из-под незримой крышки незримой коробки. Он сидел
среди ничего не подозревавшей публики. Поднялся и подошел к барьеру. Он
зачитал присяжным свой доклад. Из этого крылатого доклада на землю выпадали
такие слова, как: "Неуравновешенность... психопатия... нездоровые
фантазии... соматическая нервная система... шизофрения... возбудимость...
возбудимость... возбудимость... возбудимость... будильник", и вдруг,
душераздирающее, кровоточащее: "Большая симпатическая". Но на этом он не
остановился: "...Неуравновешенность... невменяемость... секреция... Фрейд...
Юнг... Адлер... секреция..." Коварный голос этого человека ласкал некоторые
слоги, а своими жестами он словно бы сражался с неприятелем: "Отче,
берегитесь слева, берегитесь справа"; некоторые слова рикошетом отскакивали
от его коварного голоса (как в тех жаргонных словечках, в которых среди
слогов нужно распознать другие слова, наивные или омерзительные). Понятно
было следующее: "Что есть злоумышленник? Галстук, танцующий в лунном свете,
припадочный ковер, лестница, по-пластунски ползущая вверх, кинжал, которым
пользуются с начала мира, обезумевшая склянка с ядом, руки в перчатках во
мраке ночи, голубой воротничок моряка, открытая последовательность, череда
простых и безобидных жестов, молчаливый шпингалет". Великий психиатр наконец
зачитал свое заключение: "Что он (Нотр-Дам-де-Флер) психически
неуравновешен, легковозбудим, аморален. Вместе с тем в любом преступном
действии, как и вообще в любом действии, содержится волевая часть, не
являющаяся следствием раздражающего пособничества предметов. Словом, Байон
частично несет ответственность за убийство".
Падал снег. Вокруг зала царило молчание. Палата присяжных была затеряна
в пространстве, в совершенном одиночестве. Она уже не подчинялась земным
законам. Она стремительно неслась среди звезд и планет. Там, в пространстве,
она была каменным домом Пресвятой Девы. Пассажиры больше не ждали никакой
помощи извне. Швартовы были обрублены. Именно в этот момент растерявшаяся
часть зала (толпа, присяжные, адвокаты, гвардейцы) должна была преклонить
колени и запевать гимны, тогда как другая его часть (Нотр-Дам),
освобожденная от тяжести плотских деяний (умерщвление - это плотское
деяние), составила пару, чтобы пропеть: "Жизнь - это сон... прекрасный
сон...". Но толпе чуждо чувство величия. Она не подчинилась этому
драматическому велению, и мир не ведал ничего менее серьезного, чем то, что
последовало. Сам Нотр-Дам почувствовал, как мягчает его надменность. Он
впервые человеческими глазами посмотрел на Председателя Ваз де Сент-Мари.
Любовное чувство так сладостно, что он не смог не раствориться в сладкой,
доверчивой нежности к Председателю. "А может, и не такая уж он скотина!" -
подумал он. Внезапно его сладкое бесчувствие кануло в небытие, и облегчение,
которое он при этом испытал, было подобно избавлению от мочи после ночного
воздержания. Вспомните, что Миньон при пробуждении вновь ощущал себя на
земле только после того, как мочился. Нотр-Дам полюбил своего палача, своего
первого палача. Это было нечто вроде неустоявшегося, недозревшего прощения,
которое он даровал ледяному моноклю, металлическим волосам, земным устам,
грядущему приговору, произнесенному в соответствии со страшным Писанием. Что
в действительности есть палач? Ребенок в одеждах Парки, некто невинный,
отделенный от мира великолепием своих пурпурных лохмотьев, некто бедный,
некто смиренный. Зажглись люстры и бра. Слово взял общественный обвинитель.
Против юноши убийцы, высеченного из глыбы прозрачной воды, он не сказал
ничего, кроме самых справедливых слов, под стать Председателю и присяжным.
Ведь нужно же было защитить рантье, живущих иногда чуть ли не под самой
крышей, и заставить умереть мальчиков, убивающих их... Все это было толково
и произнесено весьма изящным, а временами весьма благородным тоном. Помогая
себе головой:
- ...Достойно сожаления (в миноре, потом начинает снова - в мажоре)...
достойно сожаления...
От его руки, вытянутой к убийце, веяло непристойностью.
- Карайте строго! - кричал он. - Карайте строго! Заключенные между
собой звали его "пижон". На этом торжественном заседании он точно
иллюстрировал табличку, прибитую к массивной двери. Затерянная в черноте
толпы, старая маркиза подумала: "Республика гильотинировала уже пятерых из
нас...", но ее мысль не пошла глубже. Галстук по-прежнему лежал на столе.
Присяжные не прекращали. попыток преодолеть страх. Примерно тогда часы



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 [ 42 ] 43 44 45 46 47
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.