среди корзин или на той самой мансарде, где Флоран в бессонные ночи до
рассвета слышал приглушенное чавканье и смех девчонки, похожий на трель
флажолета.
счастливы. Он вел себя как галантный воздыхатель - приглашал ее в
какой-нибудь темный закоулок подвала, где они уплетали яблоки и корешки
сельдерея. Однажды он стащил копченую селедку, и они с аппетитом съели ее
у водосточного желоба на крыше рыбного павильона. Не было на Центральном
рынке такого логова, которое не служило бы пристанищем для их любовных
трапез. Отныне весь квартал с рядами открытых лавок, переполненных
фруктами, пирожными, консервами, больше не был запретным раем, перед
которым их томили тайные вожделения и тоска по лакомому кусочку. Стоило
лишь протянуть руку, чтобы мимоходом сгрести с прилавка черносливину,
горсть вишен или кусок трески. Точно так же снабжали они себя и на рынке:
следили за торговыми рядами, подбирали все съедобное, что упало наземь,
зачастую и сами помогали ему упасть, толкнув плечом корзину с товаром. Но
хоть они и занимались мародерством, страшные счета у хозяина закусочной на
улице Гранд-Трюандери все росли. Хибара его примыкала к какой-то
развалюшке, подпертой толстыми позеленевшими бревнами; торговал он
вареными мидиями, плававшими в соусе без единой жиринки на дне больших
фаянсовых блюд, мелкой лимандой, желтой и твердой, как камень, под слишком
толстым слоем теста, в котором ее жарили; здесь же можно было получить
порцию рубцов, которые томились в духовке, жаренные на рашпере сельди -
черные, обуглившиеся и такие жесткие, что они со стуком падали на блюдо,
как деревяшки. Иногда Кадине случалось задолжать хозяину закусочной до
двадцати су за неделю; долг этот ложился на нее непосильным бременем:
чтобы выплатить его, нужно было бы продать бесчисленное количество
букетиков фиалок, ибо на помощь Майорана рассчитывать не приходилось.
Вдобавок ей надо было отвечать гостеприимством на гостеприимство Леона;
порой ей становилось даже немного стыдно оттого, что она не в состоянии
подать на стол хоть маленький кусочек мяса. А Леон дошел до того, что стал
воровать целые окорока. Обычно он проносил добычу под рубашкой. Когда он
поднимался вечером из колбасной на мансарду, он вынимал из-за пазухи
обрезки сосисок, ломти печеночного паштета, пакеты со шкурками от ветчины.
Хлеба у них не было, напитков тоже. Однажды ночью Майоран заметил, что
Леон прикладывается то к закуске, то к Кадине. Его это только рассмешило.
Майоран мог бы уложить мальчишку на месте ударом кулака, но он не ревновал
Кадину: он относился к ней, как относятся к близкому товарищу, с которым
дружишь с незапамятных времен.
краже - она стащила одну свеколку из чьей-то закиданной сеном корзины, -
он выдрал ее за уши и обозвал негодяйкой. Только этого ей не хватало,
сказал он Кадине. Но Клода против его воли почти восхищали эти чувственные
зверьки, вороватые и прожорливые, чей удел наслаждаться тем, что валяется
под ногами у людей, и подбирать крохи, упавшие со стола гиганта.
только слушать бесконечные разглагольствования хозяина. Кадина по-прежнему
продавала свои букетики, привыкнув к воркотне матушки Шантмес. Они без
зазрения совести продолжали игры, начатые еще в детстве, с безгранично
наивной порочностью удовлетворяя свои желания. В шестнадцатилетней девушке
и восемнадцатилетнем юноше сохранилось нетронутым завидное бесстыдство
малых ребят, которые поднимают рубашонку на любом углу у тротуарной тумбы.
И все же в Кадине пробуждались тревожные мечты, когда она шагала по
тротуарам, вертя в пальцах свои фиалки, как веретенца. Но и Майорана томил
необъяснимый для него недуг. Порой он покидал подругу, убегал с прогулки,
уклонялся от очередного пиршества, чтобы поглядеть на г-жу Кеню сквозь
зеркальные окна колбасной. Она была такая красивая, такая толстая, такая
круглая, что на душе у него становилось сладостно от одного ее вида. В
присутствии Лизы он переполнялся блаженством, словно ел или пил что-то
вкусное. А уходя от нее, он уносил с собой ощущение голода и жажды увидеть
ее снова. Это тянулось много месяцев. Сначала он бросал на нее
почтительные взгляды - так он смотрел на витрины с деликатесами и
соленьями. Позднее, в пору разнузданного воровства, он при виде
колбасницы, мечтал почувствовать под ладонью ее полную талию, ее мощные
плечи, как чувствовал в своей пригоршне лакомую снедь, запуская руку в
бочонки с маслинами и ящики с сушеными яблоками.
лавки Гавара, она останавливалась и заводила беседу с торговцем живностью.
Теперь, говорила Лиза, она сама делает покупки, чтобы ее меньше
обкрадывали. В действительности же она старалась вызвать Гавара на
откровенность; в колбасной он был осторожен, зато в своей лавке пускался в
разглагольствования и выкладывал все, что требовалось узнать собеседнику.
Лиза задумала разведать через Гавара, что, собственно, происходит у
Лебигра, ибо тайная полиция колбасницы - мадемуазель Саже - не
пользовалась у нее большим доверием. Таким образом Лиза получила у
опасного болтуна кое-какие не вполне ясные сведения, от которых она все же
пришла в ужас. Через два дня после объяснения с Кеню Лиза вернулась с
рынка совершенно бледная. Она знаком вызвала мужа и увела в столовую. Там,
заперев за собой дверь, она сказала:
меня то, что тебе известно?
этом, заверяя жену, что не был больше и никогда не будет у Лебигра. Лиза,
пожав плечами, заметила:
какое-то преступное дело, я это чувствую. После того, что я сейчас узнала,
нетрудно предвидеть, как он кончит... Он опять попадет на каторгу,
слышишь?
порядочным человеком, у него перед глазами были только благие примеры.
Нет, это у него в крови; он сломает себе шею на своей политике... Я хочу,
чтобы этому был конец, слышишь, Кеню? Я тебя предупредила!
приговора.
У него есть заработок, пускай сам себя и кормит.
дочерью, если он останется здесь. Хочешь, скажу тебе, что я о нем думаю:
это человек, способный на все, он явился сюда, чтобы мутить у нас в доме.
Но уж поверь мне, я наведу порядок... Так вот, ты хорошо меня понял? Либо
он - либо я.
отпустила покупательнице полфунта печеночного паштета, улыбаясь своей
неизменно приветливой улыбкой, улыбкой прекрасной колбасницы. Гавар,
которого Лиза ловко втянула в политический спор, в раже договорился до
того, что она-де сама, собственными глазами увидит, как все полетит
кувырком, и что достаточно двух таких решительных людей, как он и ее
деверь, чтобы "вся лавочка взлетела на воздух". Именно это и подразумевала
Лиза, говоря о преступном замысле Флорана, то есть о некоем заговоре, на
который постоянно намекал с таинственным видом Гавар, многозначительно
посмеиваясь. Лиза уже видела перед собой эту картину: в колбасную
врывается отряд полицейских, всовывает ей, Кеню и Полине в рот кляп и
тащит всех трех в подземелье.
обыкновению, не положила сама еду на тарелку Флорана и несколько раз
повторила:
которого выживают из дому. Последние два месяца Лиза одевала его в
поношенные брюки и сюртуки Кеню; но насколько худощав был Флоран,
настолько же толст и коренаст был его брат, поэтому Флоран в обносках Кеню
выглядел крайне нелепо. Лиза подсовывала ему старое мужское белье,
заплатанные носовые платки, рваные полотенца, простыни, годные лишь на
тряпки, ветхие, растянутые рубашки Кеню, которые вздувались на животе
Флорана и были так коротки, что могли сойти за жилетку. Впрочем, он вообще
не чувствовал больше той мягкой благожелательности, какой был окружен в
первое время. Все в доме, подражая красавице Лизе, пожимали плечами, глядя
на него; Огюст и Огюстина норовили повернуться к нему спиной, а крошка
Полина с жестокостью избалованного ребенка непременно замечала все пятна
на его одежде и дыры на белье. Но в последние дни особенно мучительными
стали для него семейные трапезы. Флоран едва осмеливался есть, чувствуя,
как наблюдают за ним мать и дочь, когда он отрезает себе хлеб. Кеню не
поднимал глаз от своей тарелки, чтобы не быть вынужденным вмешаться в
происходящее. Тогда Флоран стал мучиться, не зная, под каким предлогом
отказаться от стола. Почти неделю он обдумывал и готовил фразу, никак не
решаясь ее произнести, - смысл ее заключался в том, что отныне он будет
есть в ресторане. Этот мягкий по натуре человек настолько привык жить
иллюзиями, что опасался обидеть брата и невестку отказом у них
столоваться. Ему понадобилось больше двух месяцев, чтобы заметить глухую
враждебность Лизы; он и сейчас боялся, не ошибся ли он, и все еще считал,
что Лиза очень добра к нему. В своем бескорыстии он доходил до полного
забвения своих потребностей; это уже было не добродетелью, а крайним
безразличием, отсутствием всякого эгоизма. Он никогда не вспоминал - даже
когда его стали выживать из дому - ни о наследстве старика Граделя, ни о
попытках своей невестки отчитаться перед ним. Впрочем, он заранее наметил
свой бюджет: при наличии денег, которые ему оставляла из его жалованья
г-жа Верлак, и тридцати франков за урок, который добыла ему прекрасная
Нормандка, у Флорана, по его расчетам, должно было уходить ежедневно
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Прозоров Александр
Корнев Павел
Свержин Владимир