опасность увеличилась с той минуты, как я узнала о ней.
так далеко налево, что лучше было не смотреть на него.
Потом мы поменялись местами: это было трудно, потому что лодка круто
поворачивала по течению, едва мы переставали грести. Но я помню, что мы
поменялись, потому что вдруг стало нужно не налегать на весла, а тянуть, и я
начала тянуть - сперва неровно, рывками, а потом плавно, когда догадалась
взяться не за ручки весел, а ниже. Я тоже испугалась, но тут же так
рассердилась на собственный страх, что даже заскрипела зубами от злости. Это
было бешенство, но не слепое, когда не помнишь себя, а светлое, от которого
ощущение странной лихости разлилось по телу. Потом исчезло и чувство
лихости, осталось только тяжелое качание вперед и назад, и тяжелый
однообразный плеск воды, и томящее желание бросить весла и лечь, которое
нужно было преодолевать почти ежеминутно.
упала головой вперед. Это было последнее движение на дне лодки, у ног
шофера, который наклонился и о чем-то беззвучно, но настойчиво спросил у
меня.
слабость, в которой было даже что-то мстительное, точно тело мстило за то,
что я заставила его перейти границу, за которой начиналось то, на что прежде
оно никогда не было способно. Я лежала вниз лицом, очень тихо, и думала о
самых разнообразных вещах, не имевших ни малейшего отношения к тому, что
произошло или могло произойти, если бы нас снесло в Крутицкий порог.
перед моими закрытыми глазами, и я увидела Митю, который вошел и не понял,
кто я, а потом сказал с ласковым изумлением: "Отпустить старую знакомую,
которую я однажды чуть не убил? Э, нет! Это не в моих интересах". Это было,
когда он вернулся с фронта и носился по Лопахину в шлеме и кавалерийской
шинели. Как он крепко сжал мои руки в своих, как был нежен со мной после
маминой смерти! Неужели старый доктор был прав? Как он сказал: "Блеск ума -
и слепота эгоизма?"
узнал бы обо мне. Быть может, в ту минуту, когда я лежу как мертвая, с
неловко подвернутыми руками на мокром песке, он в светлой, нарядной комнате
ждет гостей, открывая вино?
прогнала все, чем я жила до сих пор, и на смену из глубины души явилось то,
что еще вчера, казалось, ничуть не занимало меня. Как будто тайная
полузабытая мысль воспользовалась тем, что я, слабая, беспомощная, лежу без
сил на мокром песке, на берегу незнакомой реки, и, подкравшись, стала
распоряжаться моей душой...
колени, постоял и снова улегся, свернувшись калачиком, как на постели.
и даже слезы выступили на глазах - таким удивительно вкусным показался мне
бутерброд с колбасой! Шофер сказал, что нужно выпить водки; я выпила и снова
легла, но ненадолго, потому что все-таки нужно было идти.
Скоро пришлю за ними, слышишь?
как я ни стучалась, как ни окликала хозяев, никто не отзывался на мой
охрипший голос. В соседнем доме окна были занавешены, но мне показалось, что
занавеска дрогнула, когда я поднялась на крыльцо.
крыльцу.
этой кривой, бегущей в гору улице не могло быть более мертво и пустынно. Я
села на крыльцо, и впервые за все время моего путешествия мне по-настоящему
захотелось плакать. Почему-то я решила, что шофер уснул, как только я ушла,
а ящики украли. И никому не нужны эти заботы и муки, и я сама, одинокая и
беспомощная, зачем-то приехавшая в эту глухую деревню, никому не нужна. Все
на свете к чертям, и врачом я тоже не буду! Врачи лечат, а не возят за
тридевять земель ящики с сывороткой! "Нет ли там еще и ангины? Когда-то я
задумывался над этим вопросом. Ну-с, а теперь подумайте вы", - вспомнилось
мне. Вот и подумала!
широкому, приземистому дому напротив, почему-то показавшемуся мне особенно
ненавистным.
я повторила раз десять. Открыли. Какая-то девушка, тоненькая, с косами,
впустила меня в сени.
войдите.
беленая печь. Высокая худая старуха в белом платке, перекрестившаяся, когда
я вошла. Мужчина в халате, склонившийся над кроватью. Закинутое, белое, как
бумага, лицо ребенка, мелькнувшее, когда этот мужчина, не оборачиваясь ко
мне, поднял руку - как делают, когда мешает шум и хотят, чтобы вокруг стало
тихо...
обернулся, когда я вошла, в особенности возмутили меня.
встретил! Брожу, стучусь во все дома! Ну, что вы молчите! Я вам сыворотку
привезла.
в руках был стетоскоп - упал и покатился со стуком. Он стоял против света,
да я не вглядывалась в его лицо, только смутно удивилась, что это усталое,
широкое, но с тонкими чертами лицо, этот высокий лоб и над ним прямой
белокурый ежик волос были мне когда-то знакомы.
НОЧНОЙ ОБХОД
из одного дома в другой. Мы - это были Андрей, я и Машенька - так звали
тоненькую девушку с косами, оказавшуюся фельдшерицей. Я почти не могла
представить, что все это происходило в тот самый день, когда мы с шофером
садились в лодку и в легком свете заката еще розовели отраженные водой
облака
было больше времени, я, без сомнения, задумалась бы над некоторыми
загадками, в особенности над одной, относившейся к Машеньке, и смутно
поразившей меня. Стало светать, а мы все еще ходили и впрыскивали, и что-то
повелительное, вдохновенное было в этом ночном обходе, в этой невозможности
отложить то, что нужно было сделать сейчас, в этих твердых, уверенных руках
Андрея, освещенных слабым огнем лучин, ночников, лампад. В конце концов мне
стало казаться, что мы ходим из дома в дом не для того, чтобы бороться с
дифтерией, а только для того, чтобы снова увидеть эти широкие, твердые руки,
разбивающие ампулу, подносящие к свету шприц. Но они делали и многое другое.
Они гладили и успокаивали детей, глядевших на наши приготовления застывшими
от ужаса глазами. Они бережно меняли повязку на рассеченном горле, в которое
была вставлена трубочка - через нее дышал полузадушенный крупом ребенок. Они
боролись с женщиной, у которой двое детей погибли от дифтерии и которая не
пускала нас к третьему, исступленно клянясь, что он совершенно здоров. Они
исчезали в резиновых перчатках и появлялись снова, и мы снова шли из одного
дома в другой, из одного безмолвного мира, в котором не было ничего, кроме
свистящего шума дыхания, в другой. И мне казалось, что всюду, где появлялся
Андрей, слабый свет надежды загорался в воспаленных растерянных глазах.
лежавшего безучастно, с посиневшим, сонным лицом, на котором уже
устанавливалось тусклое спокойствие смерти. Должно быть, она стремилась
войти в этот дом - богатый, просторный - вместе с нами, но почему-то
замедлила шаги, остановилась у порога. Я взяла за кисть беспомощно повисшую
ручку и нащупала слабый, ускользающий пульс.
старик в очках, склонившийся над толстой книгой, не обернулся, не встал, не
произнес ни слова, когда мы вошли. Потом он стал молиться громко, и я
поняла, что перед лицом смерти, стоявшей у порога, он не считал нужным
обращать внимание на каких-то ничтожных людей, стремившихся изменить
беспощадный закон, которому обречено на земле все живое.
Адамов Григорий
Лукьяненко Сергей
Максимов Альберт
Круз Андрей
Круз Андрей
Перумов Ник