Чтение 42–й страницы книги ~Детство в Соломбале~

заплакать. Потом она вдруг бросилась бежать. После этого случая при
встречах мы долгое время даже не смотрели друг другу в глаза.

Сейчас я не поздоровался, а Оля сказала:

- Здравствуйте.

Я смутился, почувствовал, что краснею, и не знал, что сказать. Оглянулся и
спросил:

- Ты куда пошла?

- Домой. Эти ребята позвали меня покататься, а сами стали показывать свою
храбрость.

Я знал, что за Олей ухаживают ученики старших классов второй ступени.

Конечно, она окончит школу, уедет из Соломбалы, поступит в вуз, станет
врачом или инженером. И мы никогда больше с ней не встретимся.

Ростом Оля была чуть пониже меня. У нее были светлые длинные волосы,
заплетенные в одну толстую косу, и серые строгие глаза. Когда Оля
улыбалась, эта строгость моментально исчезала.

Я смотрел на Олю и молчал. Она тоже молчала. Мы отошли от берега и вышли на
тротуар. Нас толкали прохожие, сердясь, что мы остановились и мешаем им
идти.

Вдруг я заметил значок, прикрепленный к Олиному платью. Это был
комсомольский значок.

- Сколько тебе лет? - спросил я, хотя прекрасно знал, что Оля моя
ровесница. Раньше мы учились в одном классе.

- Пятнадцать, а вам?

Только сейчас я заметил, что Оля говорит мне "вы".

- Мне скоро будет шестнадцать.

Я хотел это сказать с достоинством, с чувством превосходства. Но, кажется,
получилось смешно, потому что Оля улыбнулась. Я снова покраснел.

- Вы все еще учитесь? - спросил я, тщетно пытаясь скрыть смущение.

- Нет, у нас давно каникулы. А вы в морской школе учитесь? Будете моряком,
капитаном?..

- Нет, я буду машинистом, потом - механиком.

Я взглянул на свою поблескивающую от машинного масла куртку-спецовку.
Наверное, те старшеклассники, что ухаживают за Олей, носят красивые пиджаки
или комсомольские костюмы с портупеями.

- Я люблю моряков, - тихо сказала Оля и грустно добавила: - Мои папа был
моряком.

Я вспомнил страшный рассказ Костиного отца о том, как белогвардейский
палач, по прозвищу Синий Череп, на Мудьюге застрелил капитана Лукина. Оля
об этом не знала.

Мы расстались быстро и неожиданно. Подошла ее подруга, усмехнулась,
взглянув на меня, и увела Олю. Мне стало обидно.

Я смотрел вслед Оле и думал о том, какая красивая, тяжелая у нее коса.

Наконец я очнулся и посмотрел вокруг. Передо мной была родная Соломбала -
деревянные дома с маленькими любопытствующими окнами, еще по-весеннему
яркая зелень белоствольных берез, выглядывающих из-за дощатых заборов,
булыжная серая мостовая и буйная поросль белой кашки и куриной слепоты. С
Северной Двины доносились приглушенные пароходные гудки. Теплый ветер
волнами набрасывал запахи отцветающей черемухи.

Мне было хорошо, легко на душе и весело. Обиды на Олину подругу уже не
было. Шагая по деревянному тротуару, я даже присвистнул. Раскачиваясь на
тонкой березовой ветке, словно в ответ мне, насмешливо присвистнула
красногрудая чечетка.

Ночью я спал неспокойно. Во сне видел Олину подругу - она все усмехалась.
Потом перед глазами раскачивалась березовая ветка, и я ясно слышал звонкий
и отрывистый посвист чечетки. И насмешливый чей-то голос: "О чем ты
думаешь, пятнадцатилетний мальчишка?!"

На другой день наш пароход "Октябрь" уходил в рейс. Закончив вахту, я стоял
у борта, ожидая отхода, и силился вспомнить лицо Оли, но не мог. Мне стало
стыдно и смешно. "Но почему? Что в этом плохого? - спрашивал я себя. - Ведь
я только думаю о ней и никому ничего не говорю".

Но почему теперь, когда я думал об Оле, мне становилось особенно радостно?
И работал я в такие часы и минуты как-то весело. Забываясь, я даже начинал
насвистывать, чего крайне не любил старший машинист Павел Потапович. Каждый
раз он меня строго одергивал. А я принимался еще ожесточеннее и веселее
надраивать медяшку или поручни, наводить чистоту в машинном отделении,
словно тут вот сейчас должна была появиться Оля. Мне так и казалось, что я
работаю для нее. Для нее мне хотелось заслужить похвалу старшего механика,
для нее хотелось стать настоящим комсомольцем и моряком. "Я люблю моряков",
- вспоминались слова Оли.

Ко мне подошел Илько.

- Сегодня мы идем в Мезень, - сказал он. - А в следующий рейс пойдем на
Новую Землю. Там тоже есть наши, ненцы. Это хорошо. Только там, на Новой
Земле, нету оленей, там ездят на собаках.

- Да, там оленей нет, - рассеянно ответил я и вдруг неожиданно для себя
спросил:

- Послушай, Илько, ты любил кого-нибудь?

На меня взглянули удивленные, почти детские глаза моего ненецкого друга.

- Я любил отца и художника Петра Петрыча, - сказал он. - Я люблю
Григория... Костю... тебя, Дима... Зачем ты об этом спрашиваешь?

ГЛАВА ВТОРАЯ
ФОТОГРАФИЯ

Белое море на карте в учебнике - маленькое рогатое пятнышко, что-то вроде
кляксы в тетради неряшливого школьника. И вот по этой "кляксе" идет наш
"Октябрь". Не видно берегов. Вокруг вода, а очень далеко видна линия
горизонта, сливающаяся с небом.

Спокойное штилевое море величественно и безмолвно. Кажется, оно дышит
прозрачным голубоватым воздухом и бережно, словно материнскими руками,
несет наш огромный пароход. Впереди, слева от нас, по морю тянется к
горизонту извилистая дрожащая солнечная дорожка.

После вахты я умылся, пообедал и пошел в красный уголок. Здесь в ненастную
погоду команда проводит свое свободное время. Машинисты, кочегары и матросы
читают газеты и журналы, играют в шахматы и в домино.

Сейчас на мое счастье в красном уголке никого не было. Я раскрыл тетрадь,
быстро написал пять слов, потом задумался.

Что написать, как выразить свои мысли?

Долго я думал, а на тетрадочном листке оставались все те же слова: "В
комсомольскую ячейку "Октября". Заявление".

Костя Чижов рассказывал мне, как он писал заявление. Но сейчас я думал о
том, как писала заявление Оля Лукина.

В красный уголок зашел матрос Якимов.

- Сыграем в шахматы, - предложил он, заглядывая в мою тетрадь.

- Не хочется, - отказался я, быстро перевернув страницу. В этот момент мне
хотелось побыть одному.

- Учебное задание нужно готовить.

Якимов скучающе порылся в газетах и вышел. Но каждую минуту в красный
уголок мог еще кто-нибудь прийти. И тогда я решил поторопиться и написать
коротко и просто.

Я начал с обычного слова "Прошу.. " Написав несколько строк, я подписал и
отнес заявление секретарю комсомольской ячейки Павлу Жаворонкову. Я
волновался, ожидая, что скажет секретарь.

- Это правильно, - сказал Павлик. - У нас ячейка маленькая. Теперь
подрастем. А почему Илько не подает заявления?

- Илько тоже напишет, - ответил я.

"Теперь подрастем", - сказал Павлик. Значит, он не сомневался, что мы с
Илько будем приняты в комсомол.

- А когда будут принимать?

- В Архангельск придем - там и решим.

- А нас обязательно примут?

Павлик улыбнулся, и я понял, что он хотел ответить:

"Не беспокойся, примут!"

Рейс Архангельск - Мезень - Архангельск был недолгим. Он продолжался всего
четыре дня. За эти четыре дня ничего особенного не произошло. Даже погода
все время стояла тихая, настоящая штилевая.

Когда "Октябрь" вернулся в Архангельск, "Канин" все еще был в рейсе. А
между тем мне очень хотелось повидать Костю. Нужно было рассказать ему о
заявлении.

Но еще больше хотелось встретить Олю.

Дома я пробыл не больше часа. Никаких новостей там не было, да и я ничего
интересного ни маме, ни деду Максимычу рассказать не мог. На судно я должен
был явиться только на другой день утром.

Наступал вечер, но было еще жарко. Ребятишки купались в Соломбалке, ныряя
вниз головой с бортов лодок и плавая наперегонки. И я позавидовал им,
чувствуя себя уже взрослым.

Сегодня на судне мы с Илько получили свою ученическую заработную плату.
Деньги, как всегда, я отдал маме, оставив себе рубль. Теперь я мог пойти в
кинотеатр "Марс", мог купить мороженое, выпить бутылку шипучего ситро. Но
удивительное дело, все эти обычно желанные удовольствия сейчас меня не
привлекали. Да, надо ведь сфотографироваться для комсомольского билета.
Вторую карточку можно подарить на память Косте Чижову. И он мне тоже
подарит свою с надписью.

Эта внезапно пришедшая мысль так обрадовала меня, что я почти бегом
направился к фотографии.

У ворот дома, где размещалась в то время частная фотография, висела
застекленная витрина с карточками. Каких снимков тут только не было! На
большом портрете, прищурившись, кокетливо улыбалась молодая дама с огромной
пышной прической. Седобородый старик смотрел с открытки сердито и строго.
Пожилой усатый мужчина сидел на стуле, положив кисти обеих рук на колени.
Около него стояла словно чем-то испуганная женщина. Ее рука лежала на плече
мужа. Маленький, толстый, совсем голый мальчишка смотрел на меня
удивленными, ожидающими глазами. Во время съемки ему, конечно, обещали, что