Чтение 42–й страницы книги ~Приваловские миллионы~

угодно!

- Я согласен, что двадцать тысяч довольно круглая цифра, - невозмутимо
продолжал дядюшка, потирая руки. - Но зато в какой безобидной форме все
делается... У нее, собственно, нет официальных приемов, а чтобы получить
аудиенцию, необходимо прежде похлопотать через других дам...

- Которым тоже нужно платить!! - вскричал Ляховский, скрипя зубами.

- Да, тысячи три-четыре...

- Да за что же? за что?

- Как за что? - удивился дядюшка. - Да ведь это не какие-нибудь шлюхи,
а самые аристократические фамилии. Дом в лучшей улице, карета с гербами, в
дверях трехаршинный гайдук, мраморные лестницы, бронза, цветы. Согласитесь,
что такая обстановка чего-нибудь да стоит?..

- Стоит, стоит... Ужасно много стоит! - стонал Ляховский.

Ляховский до того неистовствовал на этот раз, что с ним пришлось
отваживаться. Дядюшка держал себя невозмутимо и даже превзошел самого
Альфонса Богданыча. Он ни разу не повысил тона и не замолчал, как это делал
в критические минуты Альфонс Богданыч.

- Да скажите же, ради бога: вы из папье-маше, что ли, сделаны? - кричал
Ляховский, тыкая дядюшку пальцем.

После страшной борьбы Ляховский наконец согласился с теорией дядюшки
"затянуть дело", но все приставал с вопросом:

- А как я могу вас проверить, Оскар Филипыч? Ну, скажите: как?

- Я вам представлю расписки от самой, - невозмутимо отвечал дядюшка.

- Вы сами напишете?!.

Выйдя от Ляховского, дядюшка тяжело вздохнул и отер лоб платком;
Половодов тоже представлял из себя самый жалкий вид и смотрел кругом
помутившимися глазами.

- Это сам дьявол, а не человек, - проговорил наконец дядюшка, когда они
вышли из подъезда.

- Хуже дьявола... - согласился Половодов, шаркая ногами. - А все-таки
на нашей улице будет праздник...

- Но чего это стоит!.. - вздохнул дядюшка; он был бледен и жалко мигал
глазами.

Основной план действия Половодов и дядюшка, конечно, не открыли
Ляховскому, а воспользовались им только для первого шага, то есть чтобы
затянуть дело по опеке.

XX

Вечерние посещения бахаревского дома Привалову уже не доставляли
прежнего удовольствия. Та же Павла Ивановна с своим вечным вязаньем, та же
Досифея, та же Марья Степановна с своими воспоминаниями, когда люди жили
"по-истовому". Это однообразие нарушалось только появлением Верочки, которая
совсем привыкла к Привалову и даже вступала с ним в разговор, причем сильно
краснела каждый раз и не знала, куда девать руки. Привалову нравилось
разговаривать с этой свежей, нетронутой девушкой, которая точно заражала
своей молодостью даже степенные покои Марьи Степановны.

- У нас скучно, - говорила Верочка, несмело взглядывая на Привалова.

- Почему скучно?

- Да так... Никого не бывает почти.

- А знакомые?

- Да кто у нас знакомые: у папы бывают золотопромышленники только по
делам, а мама знается только со старухами да старцами. Два-три дома есть,
куда мы ездим с мамой иногда; но там еще скучнее, чем у нас. Я замечала, что
вообще богатые люди живут скучнее бедных. Право, скучнее...

- А ведь это верно, - засмеялся Привалов. - А если бы вам предложили
устроить все по-своему, вы как бы сделали?

Верочка не ожидала такого вопроса и недоверчиво посмотрела на
Привалова; но его добродушный вид успокоил ее, и она наивно проговорила:

- Я бы устроила так, чтобы всем было весело... Да!.. Мама считает
всякое веселье грехом, но это неправда Если человек работает день, отчего же
ему не повеселиться вечером? Например: театр, концерты, катание на
тройках... Я люблю шибко ездить, так, чтобы дух захватывало!

- Вы разве не бываете в театре?

- Очень редко... Ведь мама никогда не ездит туда, и нам приходится
всегда тащить с собой папу. Знакомых мало, а потом приедешь домой, - мама
дня три дуется и все вздыхает. Зимой у нас бывает бал... Только это совсем
не то, что у Ляховских. Я в прошлом году в первый раз была у них на балу, -
весело, прелесть! А у нас больше купцы бывают и только пьют...

Мало-помалу Привалов вошел в тот мир, в каком жила Верочка, и он часто
думал о ней: "Какая она славная..." Надежда Васильевна редко показывалась в
последнее время, и если выходила, то смотрела усталою и скучающею. Прежних
разговоров не поднималось, и Привалов уносил с собой из бахаревского дома
тяжелое, неприятное раздумье.

Раз, когда Привалов тихо разговаривал с Верочкой в синей гостиной,
издали послышались тяжелые шаги Василия Назарыча. Девушка смутилась и вся
вспыхнула, не зная, что ей делать. Привалов тоже почувствовал себя не
особенно приятно, но всех выручила Марья Степановна, которая как раз вошла в
гостиную с другой стороны и встретила входившего Василия Назарыча. Старик,
заметив Привалова, как-то немного растерялся, а потом с улыбкой проговорил:

- Ну, ты что же ко мне-то не заходишь?

- Да вы все были заняты, Василий Назарыч...

- Занят-то занят - это верно, а ты заходи.

Старик остался в гостиной и долго разговаривал с Приваловым о делах по
опеке и его визитах к опекунам. По лицу старика Привалов заметил, что он
недоволен чем-то, но сдерживает себя и не высказывается. Вообще весь
разговор носил сдержанный, натянутый характер, хотя Василий Назарыч и
старался казаться веселым и приветливым по-прежнему.

- А где же Надя? - спросил старик Марью Степановну.

- Да ей нездоровится что-то... - подобрав губы, ответила Марья
Степановна. - Все это от ваших книжек: читает, читает, ну и попритчится что
ни на есть.

Бахарев рассмеялся и, взглянув на Верочку, любовно проговорил:

- Ну, а ты, коза, "в книжку не читаешь"?

- Оставь ты ее, ради Христа, - вступилась Марья Степановна за свою
любимицу, которая до ушей вспыхнула самым ярким румянцем.

После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где
опять все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих
разговаривавших, они не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон,
как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из
бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво
проговорил:

- Все это не то... нет, не то! Ты бы вот на заводы-то сам съездил
поскорее, а поверенного в Мохов послал, пусть в дворянской опеке наведет
справки... Все же лучше будет...

У Ляховского тоже было довольно скучно. Зося хмурилась и капризничала.
Лоскутов жил в Узле вторую неделю и часто бывал у Ляховских. О прежних
увеселениях и забавах не могло быть и речи; Половодов показывался в гостиной
Зоси очень редко и сейчас же уходил, когда появлялся Лоскутов. Он не
переваривал этого философа и делал равнодушное лицо.

- Отчего вы не любите Максима? - допытывалась Зося, но Половодов только
поднимал плечи и издавал неопределенное мычание.

Скоро Привалов заметил, что Зося относится к Надежде Васильевне с плохо
скрытой злобой. Она постоянно придиралась к ней в присутствии Лоскутова, и
ее темные глаза метали искры. Доктор с тактом истинно светского человека
предупреждал всякую возможность вспышки между своими ученицами и смотрел
как-то особенно задумчиво, когда Лоскутов начинал говорить. "Тут что-нибудь
кроется", - думал Привалов.

Однажды, в середине июля, в жаркий летний день, Привалов долго и
бесцельно бродил по саду, пока не устал и не забрался в глубину сада, в
старую, обвалившуюся беседку. Он долго мечтал здесь, не замечая, как бежало
время. Тихий разговор вывел его из задумчивости. Кто-то шел по узенькой
аллее прямо к нему. Едва он успел сообразить всю невыгодность своей позиции,
как из-за шпалеры темно-зеленых пихт показалась стройная фигура Надежды
Васильевны; она шла рядом с Лоскутовым. Привалов хотел выйти из своей
засады, но почему-то остался на месте и только почувствовал, как
встрепенулось у него в груди сердце.

- Сядем здесь, Максим... Я устала, - послышался голос Надежды
Васильевны, и затем она сейчас же прибавила: - Я не желала бы встретить
Привалова.

- Почему? - спрашивал Лоскутов, усаживаясь прямо на траву. - Он мне
нравится... Очень хороший человек.

Привалов очутился в некоторой засаде, из которой ему просто неловко
было выйти. "Сядем" - резнуло его по уху своим слишком дружеским тоном,
каким говорят только с самыми близкими людьми.

- Привалов действительно хороший человек, - соглашалась девушка, - но
нам с тобой он принес немало зла. Его появление в Узле разрушило все планы.
Я целую зиму подготовляла отца к тому, чтобы объявить ему... ну, что мы...

Надежда Васильевна тихо засмеялась, и до Привалова долетел звук
поцелуев, которыми она награждала философа. Вся кровь бросилась в голову
Привалова, и он чувствовал, как все закружилось около него.

- Я все-таки не понимаю, чем тут провинился Привалов, - сказал
Лоскутов.

- А тем и провинился, что отец и мать сходят с ума от одной мысли
породниться с Приваловым...

- Да ведь отец, кажется, разошелся с ним?

- Разошелся... Но ведь ты не знаешь совсем, что за человек мой отец.
Теперь он действительно очень недоволен Приваловым, но это еще ничего не
значит. Привалов все-таки остается Приваловым.