подтащил лежак, снял грязный халат, обнажив тело, украшенное огромным
золотым крестом на золотой же цепочке. Тело, которому еще в детстве надоело
южное солнце. Кожа, вся в точках жировиков и каких-то белых рубчиках и
затяжках, вызывала у Николая воспоминание о студенческом напитке - мутной, с
ошметками свернувшегося молока жидкости, которая в меню институтской
столовой шла под называнием "какао".
Мулатки этого пляжного ловеласа и моделировал возможные мысли в "подушечке
для булавок". Итак, немолодой пресыщенный пляжный кот. Года - сплошная
череда лет (именно лет, зимой - спячка) с толпами отдыхающих, которых не
любил и даже презирал за праздность, с изобилием женских тел, в принципе -
доступных... Люди для него - тела. Так и Мулатка - всего лишь смуглое, почти
черное, красивое тело, экзотика - что-то необычное и уже поэтому
вкусненькое.
читать и, казалось, не обращала на нового соседа никакого внимания. Но
Николай заметил: его подопечная напряглась, она давно почувствовала, что
превращается в объект откровенной, грубой, наглой охоты. Ее неприступность
может разозлить весовщика, и тогда наверняка прозвучит громкая мстительная
обидная шутка, насмешка. Пляжный кот не привык к такому поведению женщин,
тем более, что он чувствует себя здесь хозяином. И он не простит фиаско на
глазах коллег - работников пляжного сервиса, которые, Николай это заметил,
уже несколько минут наблюдают из-под козырька "Проката" за показательной
атакой "римского расстриги". У Мулатки от тревожного ожидания посуровели
черты лица, налились блестящей влагой глаза.
вернулся, забрал халат и на ходу напялил его на себя, застегнул на все
пуговицы.
в сторону Мулатки:
забрал халат. Взгляд его был тяжел и насмешлив. Он сказал веско, но устало и
неожиданно печально:
версию. Стараясь выглядеть увереннее, он зачем-то посмотрел вдаль, невольно
прищурился:
позавчера нарисовался.
- Ее!... - он поднял верх указательный палец, внимание: - Я ее охраняю. - Он
натянуто улыбнулся: - Подруга моего шефа. Да, - она меня не знает. - Он
оглянулся и, понизив голос, завершил: - Так надо.
фальшивым и поэтому зловещим. Затем резко перестал выталкивать из себя
воздух, вскинул голову, приложил ладонь козырьком возле лба, как будто,
защищаясь от солнца, хотел как можно лучше рассмотреть лицо соперника.
Из-под тени ладони - гневные точки, но спокойный голос:
двинулся к своим весам: - А, между прочим, за такой взгляд отвечать надо. А
хребет-то... - цок-цок-цок!... - пощелкал языком, будучи уже спиной к
Николаю.
удивлением спросил вслед Николай.
напряженной и уже обоюдоострой, как двухконечная стрела, силовой линии.
Николай чувствовал - Мулатка благодарна ему за такое поведение, возможно,
это стало для нее откровением в ее взрослом и, казалось бы, знакомом мире,
который с раннего детства виделся жестоким сверху и донизу. Он понимал, что
сегодня Мулатка ждала от него чего-то, возможно, самого простого слова. Но
Николай, находясь в состоянии эйфории от удавшегося эксперимента, от победы,
упиваясь властью: над ситуацией, над временем, над суетой, - смаковал минуты
уходящего дня, в котором он был уже вместе - да, да, вместе с этой красивой
смуглой девушкой. Еще немного, и - виктория, он - господин.
обычного. Остался и Николай. Наверняка, она знала, что он остался из-за нее.
Она лежала лицом к закату, на боку. Одна рука - локоть в песке, ладонь
чашеобразным лепестком, - опора для русого снопа. Другая - спокойным крылом
вдоль тела. Спиной к мужчине, который оберегал ее покой.
пляжную арку, горы, начало сквера, - Николай искал признаки того
таинственного круга, пленником которого, как представлялось, он недавно
оказался. Не находя этих признаков, блаженно улыбался. Своим умением,
выдержкой, мудростью он нейтрализовал влияние той замкнутой геометрии,
оставив на память ее сердцевину, подчиненный драгоценный предмет, смуглую
фигурку, концентрат чуда, которым вскоре будет счастливо обладать...
почему союзы были так непрочны? Уходя, они упрекали его - каждая по-разному
- в... В чем только его не упрекали!... Это несправедливо. Действительно, по
большей части женщины доставались ему легко. Да, он не испытывал к ним
долговременного трепета... Но от этого он не относился к ним менее
корректно. С начала союза с ним они непременно становились обладателями
того, что у него на данный момент имелось. Он лез из кожи, чтобы одеть их в
лучшую одежду, посадить в хорошую машину, ввести в престижные дома. Он делал
из них "конфеток" - в глазах посторонних, разумеется. (Справедливости ради -
благодаря этим временным стимулам, он и сам достигал какой-то следующей
ступени не только в обществе, но в творческом осознании собственного "я"...
Однако сей факт, в его внутренних монологах-спорах с оппонентками, имел
статус второстепенных подробностей и поэтому не попадал в разряд
контраргументов.) ...Он получал искреннее наслаждение, когда замечал, что
его подругами восторгаются, особенно если эти восторги исходили от личных
неприятелей. И при этом его никогда не мучила ревность. Это ли не показатель
его принадлежности им!... Однако... Больше всего его поразили слова
последней женщины-подруги: "Николай, от себя не убежишь!..." Как ему
показалось, без всякой связи, бессильное желание уколоть, в результате -
абсурдная фраза. Бред! Никуда он не собирался убегать. Наоборот, если
временами его что-то окрыляло, то это было стремление не от себя, а куда-то,
к чему-то, но - с багажом прежнего: чтобы он старался вероломно избавится от
того, кого выбрал в спутники?!... Нет... Или просто до этого не доходило?
Может быть, но факт - во всех случаях инициаторами разрыва связей были
они...
"Завтра придет", - подумал Николай и поймал себя на мысли, что подобная
уверенность всегда имела место в его отношениях с женщинами. Он не
препятствовал уходам, не догонял. И, как потом оказывалось, ошибался, - они
никогда не возвращались. Почему-то уходили, оставляя все, чем владели по его
милости, голыми, как из чумного дома. Как будто за месяцы общения с ним -
становились целомудренными, хоть нимб надевай вместо шляпки. Это было самое
удивительное в его разводных историях. Но ведь случай с Мулаткой - особый.
Она придет завтра. Придет, - он чувствовал, что держит ее крепко.
она будет обожать его, своего благодетеля. Она уже поняла, что он
неповторим... Даже без всяких атрибутов материального благополучия. Еще есть
время, он дождется, когда она сама обратится к нему. Это будет признанием
победы, равносильно падению в объятья, он великодушно подставит руки...
вот-вот появится: сначала разденется, потом повяжется косынкой, словно
зашториваясь от назойливого мира, и станет читать свою книгу... Мало ли что,
ездила в город, развлеклась, сделала покупки, приехала поздно. Так он себя
успокаивал, возвращаясь вечером домой. Подспудно же накатывало мерзкое
ощущение, испытанное однажды в хищном отрочестве, после, казалось бы,
удачной "рыбалки" за городом... Глухой, удавленный взрыв дорогостоящей
толовой шашки - и две дюжины крупных сазанов белобрюхо поднялись со дна,
чтобы стать его добычей... Тогда деревенские мальчишки украли у него весь
мешок с богатым уловом, пока он блаженно купался, отдыхая после рискованных
трудов. Помнится, блестя мокрыми мускулами, толкая рядом велосипед с
проколотыми шинами, он возвращался лунной дорогой, от обиды и бессилия
по-звериному воя. Кляня себя за нерасчетливость, недальновидность, он думал,
что, вернись все обратно, добровольно отдал бы каждому из тех сопливых
пацанов по рыбине, как дань, только бы они не лишали его рыбацкой
гордости... И сейчас, предчувствуя непоправимое, он готов был отказаться от
многого, лишь бы Мулатка осталась еще на пару дней в этом проклятом, вонючем
поселке на краю грязной лужи под названием море!...
покорению. Но видимо, это было всего лишь прощание или - ожидание чуда. От
кого: от жизни? От него? От неспособного на чудо?... От бесполезной пчелы,
трутня, потребителя медовых чудес?...
воздушного шара, свои маленькие победы, которые копил все эти дни.
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Каргалов Вадим
Березин Федор
Маккарти Кормак
Роллинс Джеймс