кем особо не буду. Все равно все на чатах висим. Встречаемся только, чтобы
побухать и лицо не забыть.
два дня.
паспортный контроль и обернулся, чтобы помахать на прощание Дайве рукой. В
ее глазах он заметил слезы.
Самолеты падают редко. Такие они сентиментальные". И он вытер подозрительно
зачесавшийся мокрый глаз.
аэропорта, с большим вниманием отнесшиеся к русскому пассажиру,
путешествующему без багажа. В самолете нельзя было курить, даже в его первом
классе, однако бесплатный алкоголь помог существенно сократить время в пути.
Правда, под конец путешествия стюардессы почему-то улыбались Гене из
последние сил и неискренне.
для Гены был предусмотрен специальный мини-бас. До самолета в Москву
оставалось почти десять часов, но Гена наотрез отказался от возможности
пошаркать по асфальту Нового Вавилона и осмотреть подножия его небоскребов и
статую Свободы, а все это время маялся в бизнес-ложе "Дельты", питаясь
бесплатными пирожными и "Мартелем" и чередуя надоедливый сон с бесконечным
американским телевидением. Единственная сомнительная польза, которая
осталась от этих часов, -- это вывод, что MTV-Россия -- намного круче. С чем
конечно же никогда бы не согласились американцы -- менталитет другой.
Бесполезная маета продлилась еще семью часами в кожаном кресле самолета,
после чего Гена, совершенно уже одуревший от бесполезной траты времени,
сразу попал в закат завтрашнего дня в Шереметьеве-2. Его потрясла серость
Москвы, толстую вездесущую пыль которой он почему-то раньше не замечал, и
кричащая рукотворная дисгармония всего окружавшего пространства. Добравшись
до дома, он сразу завалился спать, несмотря на всю нелепость такого
поступка.
долларов, дом в Майами и высокооплачиваемую работу. Гена отказывается и
сразу же лишается всех ранее выданных даров. Гейтс не уговаривает Гену,
давая ему возможность самому потом вернуться к вопросу и намереваясь
потусторонне давить на Гену. Гордыня, не позволившая Гейтсу решить вопрос на
месте, вкупе с его уверенностью, что Гена придет к нему сам, рано или
поздно, сыграли с Гейтсом злую шутку. Автору доподлинно известны все
дальнейшие события этой истории, но они не могут быть изложены в этом
издании, поскольку речь идет о реальных живых людях, некоторых к тому же
весьма известных и будущих известными в будущем. Однако автор все же намерен
изредка доносить до читателя ход истории, включая окончательную развязку
всей этой истории через четыреста двадцать восемь лет, когда она будет
действительно завершена. Лишенный даров Гена встречается с Дайвой, которая
собирается жить в Чехии, где соотношение уровня жизни и подконтрольности
личности кажется ей самым лучшим, -- в своей стране она оставаться более не
желает. Гена готов следовать за ней хоть па край света. Но сначала он
ненадолго возвращается на Родину.
Глава двадцатая
отправление.
серенькой блеклой открытке приглашавшей организации -- на четверг. Четверг
был завтра, и Гена, привыкший на старой квартире родителей, где он до сих
пор был прописан, спускать в унитаз военкоматовские повестки, решил
приглашение отклонить, хотя пригласитель был явно поглавнее военкомата. И
прислал свое приглашение на правильный адрес. Однако последовавший сразу
вслед за письменным приглашением телефонный звонок заставил Гену факт
получения приглашения подтвердить и приглашение принять, хоть он и пытался
его отодвинуть, нелепо мыча вымученные причины. В ответ обещали его долго не
задержать и на предложенных сроках посещения Геной учереждения настояли.
по телефону, купил в обменном пункте справку на вывоз оставшейся валюты и в
назначенное время подошел к нужному зданию, фасадом выходившему на Большую
Лубянку. Нет, не к хорошо известному голубому особняку на улице
Дзержинского, а ближе к тому месту, где раньше было маячил памятником сам
Дзержинский, -- прямо у светофора, рядом с сороковым гастрономом, который
"Седьмой Континент". У Гены был на бумажке номер дома, а на самом доме
номера не было. Собственно, и дома как такого не было -- была узкая фасадная
стена с входными дверями, без окон. Гена вычислил ее методом исключения,
побродив некоторое время туда-сюда. Впрочем, основательно ошибиться он бы не
смог, даже если бы очень захотел -- организации, в которую его пригласили,
сплошняком принадлежали почти ли не все здания на несколько кварталов в
округе.
неопределенного возраста человека в неопределенном костюме с единственным
ярким пятном внешности -- в лацкане пиджака неопределенного человека сиял
значок: белые буквы на ультрафиолетовом с инфракрасным фоне: "Если хочешь
похудеть -- спроси меня, как?!"
в неприметные затемненные стеклянные двери, которые отделяли внутренность
здания от наружности улицы, как брошенная тень отделяет свет и несвет, а зло
смерти -- жизнь и нежить: паркет здания начинался сразу за асфальтом
тротуара, без всяких предисловий, переходов и полутонов в виде подъезда,
крыльца или хотя бы ничтожной ступени.
удостоверение, а потом протянул какую-то бумажку.
паспорт.
вход и фасад, очень удивила Гену -- ввысь на неизмеримое количество метров
уходил потолок, где-то там наверху увешанный гирляндами хрустальных люстр;
во все стороны, пока хватало глаз, простирался мраморный зал с
темно-красными, как спекшаяся кровь, гранитными колоннами, украшенными
псевдозолотыми лавровыми венками и советской символикой, со стен нависали
громоздкие картины соответствующих сюжетов, а высоченные светлого дерева
резные двери закрывали какие-то другие невероятные залы. Несоответствие
внутреннего и наружного напомнило Гене недолгий дворец его собственной
квартиры и даже на мгновение навело на крамольную мысль, что если не
нынешним хозяевам, то уж создателям этого здания точно были подконтрольны
заграницы трех измерений.
некоторую экстравагантность, просто здесь прохладно и тихо. И не помешает
никто. Времена сейчас сами знаете какие -- трудно с помещениями. На
Кузнецком у нас приемную взорвали, идиоты. Да еще кондиционер сломался в
моем кабинете. Там солнечная сторона -- находиться совершенно невозможно,
такая жара. Никогда такого в Москве не было. Как вы считаете, это долго
продлится?
поговорить", -- ухмыльнулся он про себя.
Их голоса тонули в мягкой обивке кресел.
был его кабинет.
небрежной позе обернувшегося через поджатую ногу и облокотившегося на спинку
режиссера, а Гена -- скромного, сидящего "смирно" зрителя. Николай
Алексеевич положил на подогнутую ногу какую-то бумажку из кармана и перешел
к делу:
встреча у нас, можно сказать, неформальная, так что начинайте с начала --
родился, учился, жил, работал и так далее. -- И он незаметно для Гены нажал
в кармане пиджака кнопку записи на диктофоне. Через прореху кармана шнур
выносного микрофона диктофона вел в петличку лацкана пиджака, где сам
микрофон был прикреплен прямо к защелке жестяного "гербалайфовского" значка,
который кроме маскировки микрофона служил ему еще и усиливающей мембраной.
даже для мелких уточняющих вопросов. Он просто внимательно смотрел на Гену,
вот и все. Когда Гена дошел до настоящего времени, чтобы объявить свою
незанятую беззаботную безработность, Николая Алексеевича, видимо, озарила
какая-то мысль, и он достал из внутреннего пиджачного кармана телефонную
трубку, настолько громоздкую, что непонятно было -- то ли это старинный
сотовый телефон, то ли бесшнурный городской.
Корнев Павел
Мацумото Сэйте
Посняков Андрей
Орловский Гай Юлий
Зыков Виталий
Лукьяненко Сергей