что это мне вполне удалось. Тем не менее я сразу согласился с его
предложением, так как отлично понимал, насколько мистер Уикхем не подходит
для роли священника. Дело, таким образом, быстро уладилось: он отказывался
от всякой помощи в духовной карьере, - даже в том случае, если бы в
будущем у него возникла возможность такую помощь принять, - и получал
взамен три тысячи фунтов. На этом, казалось бы, всякая связь между нами
прерывалась. Я был о нем слишком плохого мнения, чтобы приглашать его в
Пемберли или искать его общества в столице. Насколько я могу предполагать,
он жил главным образом в Лондоне, однако изучение юриспруденции так и
осталось для него только предлогом. Ничем более не сдерживаемый, он повел
жизнь праздную и разгульную. На протяжении трех лет я почти ничего о нем
не слышал. Но когда священник в ранее предназначавшемся для него приходе
скончался, он написал мне письмо с просьбой оставить этот приход за ним.
Как он сообщал, - и этому нетрудно было поверить, - он находился в самых
стесненных обстоятельствах. Изучение юриспруденции ничего ему не дало, и,
по его словам, он теперь твердо решил принять духовный сан, если я
предоставлю ему приход - в последнем он нисколько не сомневался, так как
хорошо знал, что мне не о ком больше заботиться и что я не мог забыть волю
моего досточтимого родителя. Едва ли вы осудите меня за то, что я не
выполнил его просьбы, так же как отверг все позднейшие подобные
притязания. Его негодование было под стать его бедственному положению, и
он нимало не стеснялся поносить меня перед окружающими, так же как
выражать свои упреки мне самому. С этого времени всякое знакомство между
нами было прекращено. Как протекала его жизнь - мне неизвестно. Но прошлым
летом он снова неприятнейшим образом напомнил мне о своем существовании.
Здесь я должен коснуться обстоятельства, которое мне бы хотелось изгладить
из собственной памяти. Лишь очень серьезный повод, побудивший меня
написать Вам это письмо, служит причиной того, что я решился кому-то о нем
поведать. Сказав это, я не сомневаюсь, что Вы навсегда сохраните его в
тайне. Опека над моей сестрой, которая моложе меня на десять лет, была
разделена между мною и племянником моей матери, полковником Фицуильямом.
Около года назад мы забрали сестру из школы и устроили ее сперва в
Лондоне, а прошлым летом - вместе с присматривавшей за ней дамой - в
Рэмсгейте"Порт в восточной части графства Кент, известный также как
курорт". Там же, несомненно, со злым умыслом, поселился и мистер Уикхем.
Ибо, как впоследствии обнаружилось, миссис Янг, в характере которой мы
жестоко обманулись, знала его еще в давние времена. При попустительстве
этой дамы ему удалось настолько расположить к себе Джорджиану, в нежном
сердце которой сохранилась привязанность к нему, возникшая в ее детские
годы, что она вообразила себя влюбленной и согласилась совершить с ним
побег. В ту пору ей было всего пятнадцать лет - это может ей служить
оправданием. Признав ее легкомыслие, я счастлив добавить, что сведениями о
готовившемся побеге обязан ей самой. Я приехал к ней неожиданно за день
или за два до назначенного срока, и тогда Джорджиана, будучи не в силах
огорчить и оскорбить брата, на которого смотрела почти как на отца, во
всем мне призналась. Что я при этом пережил и как поступил, вы легко
можете себе представить. Забота о чувствах и добром имени сестры не
допускала открытого разоблачения. Но я сразу написал мистеру Уикхему,
который незамедлительно покинул эти места. И, разумеется, я отказался от
дальнейших услуг миссис Янг. Мистера Уикхема, несомненно, прежде всего
интересовало приданое сестры, равное тридцати тысячам фунтов. Однако я не
могу избавиться от мысли, что его сильно соблазняла также возможность
выместить на мне свою злобу. Он отомстил бы мне, в самом деле, с лихвой.
Такова, сударыня, правдивая история всех отношений, связывающих нас с этим
человеком. И если Вы хоть немного ей поверите, надеюсь, с этих пор Вы не
будете меня обвинять в жестокости к мистеру Уикхему. Мне неизвестно, с
помощью какого обмана он приобрел Ваше расположение, но, быть может, его
успеху не следует удивляться. Не имея никаких сведений о каждом из нас, Вы
не могли уличить его во лжи, а подозрительность - не в Вашей натуре.
Вам, пожалуй, покажется странным, что я не рассказал всего этого вчера
вечером. Но в ту минуту я не настолько владел собой, чтобы решить - вправе
ли я и должен ли раскрыть перед Вами все здесь изложенное. Достоверность
моих слов может Вам подтвердить полковник Фицуильям. Наше родство и полная
взаимная откровенность, а тем более наша совместная опека над Джорджианой
неизбежно вводили его в курс всех событий. Если неприязнь ко мне
обесценивает в Ваших глазах всякое мое слово, подобная причина не помешает
Вам поверить моему кузену. И для того, чтобы Вы имели возможность его
расспросить, я попытаюсь найти способ передать Вам это письмо в течение
сегодняшнего утра. Я добавляю к этому только: да благословит Вас Господь!
Фицуильям Дарси"
Хотя Элизабет, взяв письмо у мистера Дарси, вовсе не думала, что в этом
письме он опять попросит ее руки, ей все же не приходило в голову, о чем
он еще мог бы ей написать. Поэтому нетрудно понять, с какой жадностью
прочла она заключенные в нем объяснения и какие противоречивые отклики
вызвали они в ее душе. Ее чувствам в эти минуты едва ли можно было найти
точное определение. С изумлением отметила она для себя вначале, что Дарси
надеется как-то оправдаться в своих поступках. И она не сомневалась, что у
него не могло быть истинных мотивов, в которых не постыдился бы сознаться
любой порядочный человек. С сильнейшим предубеждением против всего, что он
мог бы сказать, приступила она к его рассказу о том, что произошло в
Незерфилде. Торопливость, с которой она проглатывала строку за строкой,
едва ли позволяла ей вникнуть в смысл того, что она уже успела прочесть, и
от нетерпения узнать, что содержится в следующей фразе, она была
неспособна как следует понять предыдущую. Прежде всего ей показалось
фальшивым утверждение Дарси, что он не заметил в Джейн серьезного
ответного чувства по отношению к Бингли. Перечень вполне реальных и
серьезных возражений против предполагавшейся партии возмутил ее настолько
сильно, что она уже была не в состоянии справедливо оценивать его слова.
Он не жалел о случившемся в той мере, какой она была вправе от него
требовать. Его слова выражали не раскаяние, а самодовольство. Все письмо
было лишь проявлением высокомерия и гордости.
Но чувства ее пришли в еще большее расстройство и стали более
мучительными, когда от этого рассказа она перешла к истории мистера
Уикхема. С несколько более ясной головой она прочла о событиях, которые,
если только их описание было правдивым, совершенно опрокидывали всякое
доброе суждение об этом молодом человеке - и в то же время это описание
удивительно напоминало историю, изложенную самим Уикхемом. Изумление,
негодование, даже ужас охватили ее. Беспрестанно повторяя: "Это неправда!
Не может этого быть! Гнусная ложь!" - она пыталась отвергнуть все, с
начала до конца. Пробежав глазами письмо и едва осознав содержание одной
или двух последних страниц, она поспешно сложила листки, стараясь уверить
себя, что ей нечего обращать на него внимание и что она больше никогда в
него не заглянет.
В душевном смятении, неспособная сосредоточиться, она попробовала немного
пройтись. Но это не помогло. Через полминуты она снова развернула письмо
и, стараясь взять себя в руки, перечитала ту его часть, в которой
разоблачалось поведение Уикхема. Ей удалось настолько овладеть собой, что
она смогла вникнуть в смысл каждой фразы. Сведения об отношениях Уикхема с
семьей Дарси полностью соответствовали словам Уикхема. В обеих версиях
также совпадали упоминания о щедрости покойного мистера Дарси, хотя раньше
Элизабет не знала, в чем она проявлялась. До сих пор один рассказ только
дополнялся другим. Но когда она прочла про завещание, различие между ними
стало разительным. Она хорошо запомнила слова Уикхема о завещанном ему
приходе и, восстановив их в памяти, не могла не понять, что одна из двух
версий содержит грубый обман. В первые минуты Элизабет еще надеялась, что
чутье подсказало ей правильный выбор. Но, перечитав несколько раз самым
внимательным образом то место, где подробно рассказывалось о
безоговорочном отказе Уикхема от прихода и о полученном им значительном
возмещении в сумме трех тысяч фунтов, она начала колебаться. Не глядя на
письмо и стараясь быть беспристрастной, она взвесила правдоподобность
каждого обстоятельства, но это не помогло. С обеих сторон были одни
голословные утверждения. Она снова принялась за чтение. И с каждой
строчкой ей становилось все яснее, что история, в которой, как ей думалось
прежде, поведение мистера Дарси не могло быть названо иначе чем
бесчестное, могла вдруг обернуться таким образом, что оно оказалось бы
вполне безупречным.
Обвинение Уикхема в расточительности и распущенности поразило ее сильнее
всего - тем более что она затруднялась найти доказательство
несправедливости подобных упреков. Она ничего не слышала об Уикхеме до
того, как он поступил в ***ширский полк по рекомендации случайно
встретившегося с ним на улице едва знакомого молодого человека. О его
прежней жизни никому из ее близких ничего не было известно, кроме того,
что он сам о себе рассказывал. Да и едва ли, даже если бы Элизабет могла
это сделать, ей пришло бы в голову выяснять, что он в действительности
собой представляет. Его внешность, голос, манеры сразу создавали
впечатление, что ему присущи все добродетели. Она попыталась восстановить
в памяти какой-нибудь его благородный поступок, какую-нибудь отличительную
черту, которая бы доказывала его порядочность и опровергала нападки на
него мистера Дарси. Или хотя бы вспомнить о каком-либо хорошем качестве,
которое показалось бы несовместимым с приписываемыми ему Дарси годами
праздной и порочной жизни. Но ничего подобного припомнить она не могла. Ей
было легко представить его себе во всем очаровании его манер и наружности.
Но ей не удавалось восстановить в памяти ничего говорившего в его пользу,
кроме всеобщего одобрения знакомых и симпатии, которую он вызывал своей
внешностью. После продолжительных размышлений Элизабет снова взялась за
Акунин Борис
Шилова Юлия
Белов Вольф
Лукьяненко Сергей
Журавлев Владимир
Распопов Дмитрий