о несчастном походе единой ей высказать! Его толкнули в темь боковой ниши:
- Правду будешь сказывать пред инквизицией российской! Где бумаги
твои лежат? Письма где воровские? Кто приказал тебе армию русскую
бесчестно за Тильзит отвести?..
***
Если причин постыдной ретирады не понимали солдаты, то в Петербурге
даже не хотели в это верить. До Тильзита - да. Конференция соглашалась на
тактический отвод армии до Тильзита (ведь следовало спасти больных и
раненых!). Но Апраксин разрушил мощный механизм боевой армии, он превратил
тактический отход своих частей в несуразное бегство; он даже не бежал -
удирал!..
Императрица еще не оправилась после "падения" в Царском Селе. Число
жертв в этой войне от нее скрывали. И со всей осторожностью доложили
Елизавете об отходе армии Апраксина на зимние квартиры.
- Далеко ль бежали? - спросила она подавленно.
- Да кто куды.., казаки - те аж в Великие Луки поспели.
- Супостаты! - заплакала Елизавета. - Воры!.. Меня уж не жалеют,
ладно. Так хоть бы честь-то воинскую поберегли.
Жила она в каком-то полусне. "Только бы ныне не помереть, -
призналась как-то Воронцову. - Хочу видеть у ног своих все знамена
Фридриховы! А умри я сейчас - и мой наследник знамена эти вас целовать
приневолит..." По стеночке, по стеночке она выбиралась из спален, тащилась
к столу на разбухших ногах. Садилась, как старуха, - медленно.
- А где Серж Строганов? - спрашивала.
- Изволил ночевать сей день в Ораниенбауме.
- А Нарышкин где?
- Тоже к молодым отъехал.
- Что они так спешат карьер при молодых делать? Я ведь еще не
померла. Я ведь еще императрица...
Эстергази при свидании с Елизаветой стал жаловаться на канцлера
Бестужева, который торопит банкира Вольфа со скорейшим прибытием нового
посла Англии, на смену удаленному Вильямсу.
- Ваш двор, - говорил он, - войны с двором Сент-Джемским не ведет, но
вражда в политике определилась ясно. И я, ваше величество, как посол
союзной вам державы, желал бы приуготовить вашу чуткую душу к
справедливому подозрению...
Она не дала ему договорить - махнула рукой, отпуская.
- Потерпите, сударь, - отвечала Елизавета послу загадочно. - Я ведь
тоже не за печкой родилась - все понимаю. А скоро мы избавимся ото многих
подозрений сразу...
Между тем великая княгиня Екатерина Алексеевна, почуяв, что при дворе
творится неладное, стала ссылаться на близость родов и затворилась в
скорбном уединении. За окнами Китайского дворца кружились ворохи желтых
листьев, от Кронштадта наплывала на материк сиреневая мгла. Кутаясь в
платок, Екатерина забавлялась чтением Брантома...
Озябший Понятовский доскакал до Ораниенбаума, бросил на лугу лошадь,
постучал в дверь трижды. И еще раз - отдельно.
- Что с тобою, друг мой? - удивилась Екатерина. Понятовский был
бледен, прянично-круглое лицо его заострилось, мокрые пряди кудрей
прилипли ко лбу.
- Я видел канцлера, - сообщил, озираясь. - Он велел успокоить тебя:
Апраксина предупредили, и... Апраксин сжег! Все сжег!
- А разве?.. - пошатнуло Екатерину.
- Да! - оглушил ее ответ. - Фельдмаршал арестован. Великий инквизитор
уже выехал под Нарву, чтобы снять первый допрос. А теперь надо ждать, что
отточат топор на шею канцлера...
Екатерина струсила перед расплатой. Но вдруг погладила свой выпуклый
живот и собралась с духом:
- Мое спасение - во мне самой! И меня не тронут. Кто осмелится?
Отныне я удаляюсь от мира!.. - закричала она. - Я ничего не знаю. Я ничего
не видела... Пусть они расхлебывают сами! Я только мать наследника
престола российского, а вот здесь (она сильно хлопнула себя по животу) уже
имеется дополнение к древнему дому Романовых. И, выпроводив Понятовского,
она с иронией добавила:
- Спасибо тебе, мой верный Пяст!
***
Затихло все... Дипломатия лениво прокисала в незначительных интригах,
когда из Франции в Петербург вернулся кавалер де Еон, и маркиз Лопиталь
встретил его словами:
- О, вот и вы, моя крошка... Вы что-нибудь понимаете?
- Я, видно, недалек от истины: не случись тогда припадка с
императрицей в Царском Селе - и Пруссии уже не стало бы в этом году. Мало
того, французам не пришлось бы краснеть и за этот проклятый Россбах...
Апраксин - только пешка, исполнитель чужой зловредной воли! Кстати,
Понятовский еще здесь?
- Да при чем здесь этот фат?
- Понятовского надо выбросить из России, как выбросили Вильямса:
именно через его руки проходит связь канцлера с великой княгиней. И даже
дальше - вплоть до Берлина!
- А вы знаете, у Екатерины скоро должен быть ребенок. И вот
императрица, дабы упрочить коалицию против Фридриха, желает, чтобы король
Людовик крестил младенца из дома Романовых!
- Вы, маркиз, сказали ей, что это невозможно?
- Напротив, я уже обещал Елизавете, что так и будет.
- Но как же можно обещать за.., короля?
- Король - мужчина! А разве мужчина вправе отказывать женщинам в их
просьбах, пусть даже неловких?
Де Еон, как первый секретарь посольства (к тому же облеченный
"секретом короля"), не слишком-то считался с маркизом и поспешил повидать
венского посла Эстергази... Австрийский магнат половину дня просиживал в
серной бане. Красные, как скорлупа вареных раков, громадные язвы испещряли
тело знатного аристократа.
- Вас не удивляет, - спросил он, - странное совпадение между
припадком Елизаветы и отступлением армии Апраксина?
- Об этом говорят всюду, - усмехнулся де Еон. - Штопать брюссельские
кружева сапожной дратвой не всегда удается...
Эстергази чуть не выскочил из ванны:
- А вы попробуйте доказать императрице, что Бестужев ей не верен!
Елизавета привыкла к нему, как к негодной собаке, которую держат за старую
верную службу. Гнев императрицы можно вызвать только одним
обстоятельством...
- ..если, - подсказал де Еон, - она узнает, что в отступлении армии
Апраксина повинен сам канцлер! Но для этого, господин посол, придется
обнажить все секреты Ораниенбаума.
- Именно так! - заплескался Эстергази в желтой воде, над которой
облаком нависал горячий зловонный пар.
На следующий день Бестужев-Рюмин встретился с Лопиталем - и между
прочим - сказал:
- С крайним неудовольствием, маркиз, был извещен вчера о прибытии
сюда кавалера де Еона. Сей бестолковый человек весьма опасен и, боюсь,
способен возмутить империю.
Канцлер так и заявил: "возмутить империю".
- Вы протестуете, господин канцлер, как частное лицо или...
- Нет! Как лицо официальное, и протест мой формален.
- Будет лучше, - обозлился Лопиталь, - если вы объясните своим
союзникам причины бегства вашей армии из Пруссии!
- Отсюда правды не видать, - сразу притих Бестужев. - Апраксина, хотя
он и друг мне, я не оправдываю. Но.., провианта нехватка. Да и раненые!
Теперь и осень пришла; до весны армию побережем, а на следующий год снова
в поход выступим!
Но вице-канцлер Воронцов, наоборот, радовался приезду де Еона, и с
его помощью кавалер добился отзыва Понятовского.
***
Понятовский (как верный ученик Вильямса) объявил себя больным и
отказался выехать в Варшаву до выздоровления. Но продолжал посещать
сборища - все такой же неувядающий и напыщенный.
Однажды в доме Олсуфьевых де Еон подвыпил не в меру и бросил ему в
лицо слова:
- Впервые слышу о мошенничестве как о болезни! Это что-то новенькое в
медицине... Гиппократ, где ты? Понятовский поморщился:
- Оставьте меня, вы.., несносная жертва природы, сделавшей вас
похожей на женщину! Где ваше мужество? И через весь стол молнией
вытянулась шпага де Еона:
- Вот оно! Блесните же своим мужеством, граф! Понятовский слегка
тронул эфес своей шпаги, укрытой в перламутровых ножнах:
- Мое положение посла не дает мне права отвечать на дерзость любого
пьяного анекдотиста. Но если вам так угодно...
- ..то я постою за вас! - раздался грубый голос, и прямо на
маленького де Еона двинулась гора голштинского мяса.
Какой-то прихлебатель из Ораниенбаума был вытолкнут на поединок
вместо Понятовского, и де Еон успел заметить, что вытолкнул его граф
Брокдорф (камергер великого князя).
Гришка Орлов, не пропускавший в Петербурге ни одной попойки, был тут
же; проворно он выставил прочь хозяина дома Олсуфьева: