Чтение 42–й страницы книги ~Козленок в молоке~

-- Лучше б я, бляхопрядильный комбинат, тебе подпольный журнал разрешил
издавать... -- вздохнул он. -- Но это хорошо, что ты свою ответственность
понимаешь! Неужели поинтеллигентнее нельзя было? Ты ж писатель, едрена вошь!
Пихнул бы в подтекст -- и ажур.

-- Не тот эффект. Ты ведь тоже профессионал, должен соображать:
западники только на жареное реагируют. А что я еще эдакого придумать мог --
не Мавзолей же мне взрывать, ей-богу!

На том конце провода образовалась напряженно-соображающая тишина.

-- А вот это не твое дело, -- наконец промолвил Сергей Леонидович. -- У
тебя есть свой участок -- на нем и работай! Но учти, если ситуация выйдет
из-под контроля и пойдет выше, мы с тобой незнакомы. На следствии будешь
проходить как свидетель. А парню твоему самое большое года три дадут, я его
потом вытащу. Ты ему про меня случайно ничего не ляпнул?

-- Обижаешь!

-- Смотри!

-- Неужели так плохо?

-- А черт его знает! Все зависит от того, как начальству доложат!
Может, и обойдется...

-- А кто докладывать будет?

-- Я.

-- Ну и доложи получше!

-- Это не от меня зависит. Доложу так, как начальство прикажет.

-- Не понял.

-- Только сейчас или вообще? -- иронично спросил Сергей Леонидович. --
Ладно, умник, суши сухари! Шутка... Но я тебя на всякий случай предупредил.
Понял? Пока!

Вторым был Николай Николаевич, Я даже сначала его не узнал и вообще
решил, что слышу магнитофонную запись, и только потом сообразил: Горынин
записывает свое телефонное заявление на пленку -- для вышестоящих товарищей.

-- Считаю своим долгом выразить вам от имени Союза писателей СССР, --
говорил он голосом диктора, повествующего об авиационной катастрофе, --
решительное возмущение безответственной и дерзкой выходкой всячески
разрекламированного вами так называемого молодого литератора Акашина B.C.,
замахнувшегося в своем телевизионном выступлении на одно из самых высших
духовных завоеваний нашего общества, нашей советской культуры -- метод
социалистического реализма, давший человечеству такие замечательные
произведения, как "Мать" Горького, "Разгром" Фадеева, "Цемент" Гладкова,
"Прощай, Гюльсары!" Айтматова, "Прогрессивка" Горынина и др. Для дачи
объяснений предлагаю вам явиться в правление завтра в двенадцать ноль-ноль.
При себе иметь писательский билет.

-- Понял, приду, -- ответил я. -- Скорблю вместе с вами.

Послышался щелчок выключаемого магнитофона, а затем жаркая скороговорка
Николая Николаевича:

-- И никакой матпомощи я твоему поганцу не выписывал. Запомни!

Третьим был Медноструев, который старательно измененным голосом
спросил:

-- Ну что, сионистские морды, доигрались?

Не успел я среагировать, как он повесил трубку, не дожидаясь ответа,
потому что вопрос был, собственно, риторический.

Четвертым был Ирискин.

-- Алло? Здравствуйте, -- сказал он. -- Какие-то странные помехи в
трубке... Алло!

-- Не волнуйтесь, Иван Давидович, -- успокоил я. -- Это самые
обыкновенные помехи. А вот завтра будут уже те, которых вы боитесь.

-- Понимаю... -- Голос Ирискина посвежел. -- Передайте Виктору, что мы
все гордимся (говдимся) его мужеством! Пусть он не волнуется: о судилище над
ним и несправедливом приговоре узнает все прогрессивное (пвогвесивное)
человечество. Вы понимаете? Но я умоляю, на допросах он ни слова не должен
говорить о своем папе! Мы не имеем права давать такие козыри в руки
медноструевым. Они только этого и ждут, чтобы устроить погромы (погвомы)! Вы
меня понимаете?! Обещайте!

-- Торжественно обещаю!

-- Мы не забудем... Я пока вам больше звонить не буду. До свидания!
Пятым был Одуев.

-- Спасибо, друг! -- проговорил он с чувством.

-- За что? -- удивился я.

-- Как за что? За то, что в эфире меня не заложили! Представляешь, в
каком бы я был сейчас говне? Передачу мою точно закрыли бы! Никакой Леонидыч
не помог бы. Стелка звонила, вся в истерике... Говорит, это я во всем
виноват -- познакомил ее с Витьком. Я ей ответил, что с таким темпераментом,
как у нее, на телевидении работать нельзя! Правильно?

-- Вестимо.

-- Слушай, между нами, он по дури ляпнул или специально?

-- Амбивалентно.

-- Я почему-то так и думал... Жалко парня! Талантливый, черт.
Подожди-ка... -- Одуев на мгновение умолк, а потом закричал возбужденно: --
Настька "Свободу" поймала -- про вас чешут! Включай!

Я бросился к приемнику. В те времена он у меня всегда был настроен на
эту станцию. В трещаще-пищащем эфире знакомый женский голос с неуловимым
антисоветским акцентом говорил "...Судя по той неожиданной оценке, какую в
своем телевизионном интервью дал известный писатель Виктор Акашин
насаждаемому коммунистическим режимом методу социалистического реализма,
можно заключить, что в кремлевских коридорах власти резко усилилась борьба
между политическими кланами и, похоже, верх одерживает реформаторское крыло.
Теперь все зависит от того, чью сторону примет генсек Горбачев. Однако по
последним данным, Виктор Акашин арестован и находится на Лубянке. Жена
академика Сахарова Елена Боннэр сообщила, что ее муж готовится выступить в
защиту отважного писателя, смелое слово которого он, исходя из своего опыта
физика-атомщика, назвал "началом сокрушительной цепной реакции..." Дальше
шла информация о зверстве Хонеккера, приказавшего стрелять в немцев,
пытающихся перелезть через Берлинскую стену. Можно было подумать, во всех
прочих странах граждан, пытающихся нелегально перейти границу, забрасывают
цветами и свежими фруктами. Шестой была Анка.

-- А он смешной! -- сказала она.

-- Кто?

-- Твой гений. Смешной и смелый.

-- М-да..

-- Ты бы никогда на такое не решился!

-- Почему же?

-- Не знаю.. Ты все всегда просчитываешь. А он взял и сказал. Это
поступок! А ради мужчины, способного совершить поступок, женщина готова на
все. Ты думаешь, почему декабристки молодых любовников побросали и за своими
постылыми мужьями в Сибирь поехали? Именно поэтому!

-- Но ты-то пока с Чурменяевым в Нью-Йорк за "Бейкером" собираешься!
Интересно, какой поступок он совершил?

-- Никакого. Он для меня просто средство передвижения. Ты разве не
понял? Вроде метлы...

-- Он случайно это не слышит?

-- Конечно, слышит -- он рядом лежит. А Витьку своему передай, что я
его почти уже люблю!

-- Он спит.

-- Передай, когда проснется! Седьмым и последним был Жгутович:

-- Я так и знал, что ты еще не спишь!

-- Ложусь.

-- Вообще интервью было неплохое, насыщенное, я даже от Витька не
ожидал: на вид ведь дурак дураком. Зря ты его не предупредил, что в прямом
эфире ругаться нельзя!

-- Так получилось.

-- Плохо получилось. Могут антисоветскую пропаганду пришить. С
использованием средств информации. А тебя за подстрекательство пристегнут!
Но ты не волнуйся, если что, я, пока ты сидеть будешь, за квартирой
присмотрю, как и договаривались. У нас, кстати, на работе индийское
постельное белье давали, я комплект взял... Надо будет к тебе завезти. Сам
понимаешь, жена увидит -- на шнурки меня порежет!

-- Ты зря губы раскатал! Я на следствии расскажу о нашем с тобой споре.
Так что за подстрекательство отбывать будем вместе. Деревья валить. Ты
будешь пилу за одну ручку тянуть, а я за другую...

-- Шутишь? -- затосковал он.

-- Ничего подобного!

-- Да-а, -- после длительного раздумья сказал Жгутович. -- Воистину
сказано: "Подобно тому, как волны океана омывают, лаская, берега, нежная
забота Провидения не покидает масона, пока он проявляет добродетель,
умеренность, стойкость ума и справедливость..."

-- Это ты в энциклопедии прочитал?

-- А где же еще такое прочитаешь? Зря мы с тобой все это затеяли.

И он повесил трубку.

Дело прошлое, но в ту ночь я долго не мог уснуть, терзаясь жгучим
чувством совершенной непоправимой ошибки и гнетущим предчувствием, что
расплата за нее будет чудовищна. Я проклинал все: и дурацкий спор со
Жгутовичем, и Витька, и Арнольда с его "амораловкой", и дуру Шлапоберскую,
но прежде всего -- собственную самонадеянность и неосмотрительность.

Среди ночи я проснулся от каких-то странных звуков, вообразив, будто
нас пришли уже брать. Но оказалось, что это проголодавшийся во сне Витек
встал и вскрывает столовым ножом банку тушенки. Всю оставшуюся ночь мне
снился лесоповал. Мы с Анкой, оба совершенно голые, по колено в снегу,
двуручной пилой валили деревья. Почему-то пальмы...

21. СТРАХ И ТРЕПЕТ