свечками и мятыми бумажными красными розами, отслужил мессу. Молящиеся,
теснясь плечом к плечу, склонив головы и шевеля губами, преклоняли колена,
вставали, снова опускались на колени, в воздухе мелькали сотни рук - люди
поминутно крестились. Среди них только шесть женщин по-настоящему
преисполнились благочестия. На коленях они подползли к священнику, чтобы
получить причастие. Запрокинув голову, повязанную черным платком, закрыв
глаза, каждая широко раскрывала рот и высовывала бледный, на удивленье
длинный язык, готовясь вкусить тела Христова. Священник наскоро проделывал
все, что полагается, ловко клал облатку на высунутый язык и отдергивал руку.
Он отслужил мессу по всем правилам, но с быстротой необычайной и тотчас
начал складывать свой алтарь, будто спешил бежать с ним от зачумленных.
десятка два мужчин; когда служба кончилась, они обернулись и начали
расходиться. Молча, без единого выкрика, они выражали свое отношение к
происходящему кто гневным взмахом руки, кто презрительной гримасой,
переглядывались, насмешливо улыбались. Верховодил у них явно толстяк в
красной рубашке. Он пошел прямиком на человека, который еще стоял на коленях
с потрепанной шапкой в руках, толкнул его и едва не свалил. Тот вскочил на
ноги, кое-как нахлобучил шапку и, сжав кулаки, шагнул к обидчику, а толстяк
круто остановился и смерил его наглым, презрительным взглядом.
толкнули.
пилюльками?
толстяка, дал ему подножку, и оба грохнулись на палубу; несколько секунд
яростной схватки, потом с полдюжины мужчин вцепились в них и растащили в
разные стороны, а женщины, спотыкаясь о стулья и узлы, с криками кинулись
врассыпную. Отец Карильо взял сложенный алтарь и направился к трапу, даже не
взглянув туда, где разыгралось это недостойное происшествие. Драчунов уже
отпустили, у обоих и лица, и разорванная одежда были в крови. Они
переглянулись, у обоих в глазах была злоба и холодный расчет, взгляды
явственно сулили: это еще не конец! - а потом они молча двинулись в разные
стороны, каждый утирал лицо грязной тряпкой, каждого окружали друзья,
которые теперь стали еще и телохранителями.
отец Гарса отслужил мессу, на которой присутствовали испанские танцоры, чета
новобрачных, доктор Шуман, фрау Шмитт и сеньора Ортега - молодая мать в
такую рань была очень бледна, под глазами синяки, она опиралась на плечо
индианки. Все преклоняли колена, и, хоть пол был покрыт ковром, всем не
хватало привычных мягких скамеечек, а на лбу от жаркого влажного ветра
проступал пот. Испанцы опускались на колени вплотную друг к другу, недобрые
лица были чопорны и непроницаемы, гибкие, не первой чистоты пальцы проворно
перебирали четки.
друга, и ни разу друг на друга не взглянули, и мысленно одобрила их
скромность и деликатность. Потом закрыла лицо руками, чтобы ничто ее не
отвлекало, и с тихим волнением предалась давно знакомому блаженству любви и
молитвы, сладкому предвкушению радостей жизни вечной. Агнец Божий,
искупивший грехи рода людского, одним лишь Твоим милосердием исцелится душа
моя. Святая дева Мария, матерь Божья, молись за нас, грешных, и ныне, и в
наш смертный час.
молилась свистящим шепотом и при каждом движении источала острый, жаркий
запах плоти, смешанный с резким запахом духов, какими не душится ни одна
порядочная женщина. Обеспокоенная этими звуками и ароматами, в придачу к
которым отовсюду тянуло еще и запахами немытого тела и несвежего масла для
волос, фрау Шмитт на коленях начала отодвигаться в сторону, потом
остановилась, чувствуя себя преглупо. Светлое настроение нарушилось. Она
села на пятки, открыла глаза и с тупой покорностью стала следить за
негромким бормотаньем и заученными жестами отца Гарса. Воскресную службу она
знала наизусть, но чувствовала себя обманутой - ее лишили священного
восторга, и она украдкой опять и опять поглядывала на испанцев, виновных в
этом обмане.
темной кожей могут кому-то казаться красивыми? Хорошо, что и добрый,
рассудительный доктор Шуман здесь, при нем как-то спокойнее. Она словно уже
хорошо с ним знакома, такого человека она может понять, и он, уж конечно,
понял бы ее. Точно картинка в золотой рамке, возникло перед ее мысленным
взором полное солнца и нежности воспоминание - ее медовый месяц в
Зальцбурге, ее молодой чудесный муж (он навсегда останется для нее
чудесным), они вдвоем в первом своем общем жилище - в гостинице "Белая
лошадь" в Сент-Вольфганге; все вокруг очаровательно, по-летнему светло и
зелено; маленький белый пароходик, сделав круг по озеру, причаливает к
маленькой, точно игрушечной пристани, и его встречают так, словно он пересек
океан... и позолоченные шарики пляшут в струях фонтана в Хельбронне, и
славные глиняные карлики и гномы, покрытые цветной глазурью, выглядывают из
цветочных клумб и живых изгородей! Ох, уж эти испанцы со злыми лицами и
колючими глазами, видели бы они в Хельбронне мраморную белую статую мученицы
- императрицы Елизаветы, знали бы тогда, что такое красота... Как печально
это плаванье, может быть, ее последнее путешествие в этом мире, и как жаль,
что почти все люди вокруг такие неприятные. Ей так одиноко, однажды она даже
заставила себя уснуть, воображая, что можно пойти в трюм, посидеть в темноте
у мужнина гроба, и тогда ей будет не так тоскливо. А потом ей приснилось,
что она и правда пошла в трюм, а там в дверях стоял ее муж, он сиял, точно
лунный свет на волнах, и он помахал ей рукой и сказал: "Вернись, вернись,
вернись" - только одно слово, три раза подряд, - и исчез. Она проснулась в
страхе, зажгла свет у изголовья и принялась читать молитвы; и теперь ей
оставалось только примириться с мыслью, что в этом жалком мире она его
больше не увидит, и надо не ожесточиться сердцем, быть снисходительной к
бедным и несчастным - а эти испанцы, несомненно, бедны и несчастны. Она
всегда твердо верила, что все люди на свете, каждый по-своему, хотят только
покоя и счастья; а оказывается, есть в них дух зла, и он не дает им оставить
друг друга в покое. Желания одного непременно мешают желаниям другого,
выгода одного непременно идет в ущерб другому. По крайней мере очень на то
похоже. Господи, помилуй всех нас.
одиночестве, уныло раздумывая о том, как с ним обращается Рибер. Он не
грубит, не ругается, он вообще не разговаривает с Левенталем, а если его
вежливо о чем-нибудь спросить, только буркнет вместо ответа что-то
нечленораздельное; но вот беда, Рибер ведет себя так, словно он в каюте
единственный обитатель и полновластный хозяин. Вещи Левенталя он
расшвыривает, точно это мусор у него под ногами. Один раз нарочно смахнул
все его туалетные принадлежности с полки на пол, разбил флакон отличного
лосьона для бритья и даже не счел нужным притвориться, будто сделал это
нечаянно.
Рибера - и тот, скорчив нарочито брезгливую мину, берет эту пижаму двумя
пальцами, снимает с крючка и кидает на пол. И все это с самым наглым,
вызывающим видом, он явно уверен в полнейшей своей безнаказанности.
молча сносить всю эту дикость до конца и немало времени тратил, подыскивая
для своего имущества хоть какой-то уголок, на который не покусился бы Рибер.
Он по-новому уложил свой чемодан и чемоданчики с образцами, новые туалетные
принадлежности спрятал в дорожную сумку и засунул ее в дальний от коек угол,
под изножьем диванчика. Но однажды он снова нашел мыло, зубную щетку и все
прочее на полу посреди каюты, а в другой раз все его пожитки свалены были
как попало на нижней койке. Ясное дело, конца этому не предвидится. С хмурой
усмешкой Левенталь подумал, что герр Рибер - сущий домовой, зловредное
привидение из немецких сказок. Навряд ли сказочный домовой упорнее изощрялся
бы в злобных выходках. А ведь плаванье только началось. Бог весть, какими
еще способами надумает господин домовой изводить его, пока они достигнут
Бремерхафена?
маленькой библиотеки и увидел, что там служат мессу. Ему захотелось сплюнуть
от отвращения, но он сдержался, пока не вышел из поля зрения молящихся;
потом отошел к борту и, как настоящий сухопутный простофиля, плюнул против
ветра, и ветер швырнул плевок ему же в лицо. И оттого, что его проклятие
обратилось на него самого, Левенталя охватил суеверный ужас, он весь
похолодел, по коже пошли мурашки, его с головы до ног пробрала дрожь.
вздрагивая, опустился в ближайший шезлонг.
обязанности пастыря, он явно пребывал в самом бодром, благодушном настроении
и, задрав полу сутаны, запустил широкую костлявую руку в карман брюк за
пачкой сигарет. К нему подошел отец Карильо. Оба дружелюбно заулыбались
Левенталю, который уставился на них невидящим взглядом.
выговором, а отец Гарса прибавил: - Очень хорошая сегодня погода.
уныния, куда погрузился Левенталь. Он сделал над собой усилие и вынырнул.
суровым волнам океана.
Акунин Борис
Махров Алексей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Прозоров Александр
Журавлев Владимир