Чтение 42–й страницы книги ~Чеченский блюз~

переворачивали грузовики. Словно искали что-то среди обломков. Какую-то
оброненную вещь. Высматривали ее при каждом взрыве и грохоте.

Кудрявцев смотрел, как повторно, на его глазах, убивают бригаду. Среди
железной пыли, металлических брызг, копоти горящих покрышек носились
потревоженные души убитых. Желтый горчичный дым был дымом вторично сгоравших
костей.

Грохот взрывов слушали Чиж и Ноздря. Слушала притаившаяся женщина Анна.
Слушали мертвецы -- накрытые простынями Филя и Таракан. Слушала под бушлатом
голова комбрига. И только Крутой, вторично попав под удар, обнаружил себя
среди обгорелых танков как взметнувшееся облачко раскаленного пепла.

--Отлично, мужики!.. Попадание!..--кричал Кудрявцев, стоя в рост у
окна, подставляя себя ударам тугого воздуха. -- Вызываю огонь на себя!..

Снаряд упал неподалеку от грузовика, где лежал комплект "Шмелей",
Брезентовый кузов колыхнуло, и мелькнула мысль, что в случае попадания
трехэтажный дом будет сметен вакуумным взрывом и им не уцелеть.

-- Бейте, мужики, не жалейте!.. Вызываю огонь на себя!..

Тяжелый снаряд "Урагана" плюхнул на край площади, углубился в землю и
там взорвался с металлическим донным воем. Разорвал укрытую в глубине
газовую трубу, и из черного пролома ударило, засвистело, затрепетало красное
пламя. Заволновалось радостно, словно ветер раздувал красное полотнище и оно
трепетало, рвалось.

-- Есть, мужики!.. Попадание!.. --как безумный, повторял Кудрявцев.
Глядел на ревущее пламя, вырванное из земли его волей. На вечный, излетевший
из центра земли огонь, зажженный во славу павшей бригады.

Снаряды перетряхнули площадь, как тяжелую сырую перину, и улетели
дальше. Взрывались в предместьях, поджигая склады и нефтехранилища. Город со
всех сторон горел. Казалось, в нем поднимались с лежанок медлительные
великаны, протягивали друг другу руки, облаченные в пышные рукава.

Через площадь, потревоженные обстрелом, выбитые из укрытий, побежали
боевики. Они перекатывались мелкими группами, замирали, кидались вперед,
быстрые, осторожные, шустрые, похожие на мышей, покидавших разворошенные
гнезда. Прижимались к фасадам, пропадали в привокзальных строениях. В их
перебежках не было паники, а осмысленное перемещение боевых единиц,
покидавших один рубеж, занимавших новый.

-- Чиж, наш черед! -- Кудрявцев будто вынырнул из-под мутного горячего
ливня. Мгновенно успокаиваясь, следил за перебежками чеченцев. -- Отсекаем
их от вокзала!.. Не даем закрепиться на колее!.. Оттуда придут морпехи!..

Он схватил под мышку гранатомет. Свободной рукой подцепил пулемет.
Задевая за перила, двинул в разгромленную, растворенную настежь квартиру.
Кричал на весь дом, подавая команду засевшему на чердаке Ноздре:

-- Отсекай их, сук, от вокзала!..

Кинул трубу с торчащей гранатой на груду горелого тряпья. Ткнул пулемет
в окно, где волновалась на палке красная скатерть. Упер пулеметные сошки в
хрустящий осколками подоконник. Смотрел в прорезь на площадь, на багровый
газовый факел, на изрытый воронками снег.

Вторая волна чеченцев покатилась вдоль площади. Были видны их сероватые
лица, темные шапочки, прижатые к груди автоматы. Командир махал рукой,
определяя направление. Повинуясь его властному знаку, стрелки изменили
траекторию бега, кинулись напрямую к вокзалу. В их пульсирующую цепочку
сквозь туманный воздух ударил пулемет Кудрявцева. Запузырился круглым
пламенем, жадно пережевывая боекомплект, выталкивая пустые гильзы по звонкой
дуге. На площади задымился вспоротый пулями снег. Чеченцы остановились,
словно им в лицо подул встречный ветер. Повернули вспять, посыпались
обратно, бестолково обгоняя друг друга. Им вслед с трех точек били пулемет
Кудрявцева и два автомата -- Чижа и Ноздри. Боевики подскакивали, виляли,
исчезали в подворотнях, откуда только что выскочили.

-- Не сладко?.. А вот вам еще шашлычок!.. Вот вам на ребрышке!.. --
Кудрявцев стрелял наугад, в скопление домов, куда укрылись чеченцы.

Стало тихо, и в этой ближней тишине продолжала ухать дальние взрывы,
хлюпало за окном полотнище флага и с реактивным посвистом гудело из
подземной дыры газовое пламя. /

Несколько очередей ударили в стену дома, осыпались сухими попаданиями и
сочным звоном разбитых стекол. Кудрявцев отстранился, укрываясь за выступ,
чуткий, зоркий, в нетерпении удачливого охотника, забывая о своих ранах и
ссадинах, мыслью, уговором, обманным манком вызывая дичь из укрытия. .

Опять побежали короткими перекатами под прикрытием беспорядочных,
попадающих в дом очередей. Кидались на снег. Вскакивали. Прорывались к
вокзалу. Их круглые падающие комочки доставал пулеметом Кудрявцев, нащупывал
их сквозь грохот и летящие проблески, получая в плечо непрерывные больные
толчки.

Уже двое лежали на снегу и не поднимались. Другие двое из перебегавшей
цепи вернулись к упавшим, пытались поднять. Кудрявцев ловил их в прорезь
скачущим глазом, обводил пульсирующим стволом, посылая длинные сверкающие
пунктиры. Знал, что попал. Их мышцы и ткани были разорваны его пулями,
кровоточили, сотрясались

от нестерпимой боли. Он был связан с ними этой болью, огненными
волокнами очередей и своей ненавистью.

-- Моего шашлычка отведайте!.. За дружбу народов!..

Это был бой, ради которого он задержался в доме. Собрал горстку бойцов,
занял оборону, выполняя приказ командования. Бой, которому предшествовали
кромешный страх, разгром бригады, утрата рассудка и воли.

Это был бой, до которого не дожили Филя, Таракан и Крутой, не дожил
комбриг, чья голова с сонными, полными льда глазами, накрытая грязным
бушлатом, прислушивалась к пулемету Кудрявцева. Это был бой, за которым
следила уничтоженная бригада, чьи танки и обгорелые броневики усеяли площадь
и чьи души беззвучно стенали, витая над полем брани.

Кудрявцев слышал их голоса, видел их тысячеглазое толпище. Посылал
грохочущие очереди, прекращая стрельбу на секунду, когда взбухало от ветра,
занавешивало окно красное полотнище флага.

-- Хрен пройдут, товарищ комбриг!.. -- повторял он, прижимая прыгающий
приклад. -- Хрен они пройдут, мужики!..

Было тихо, он не стрелял. Смотрел сквозь испарение снега, как темнеют
недвижные червячки подстреленных им чеченцев.

Он услышал звук, напоминающий лязг металлических гвоздей и гаек в
жестяной банке. Так звучит идущая на скорости "бээмпэ".

Боевая машина выскользнула на площадь, похожая на заостренные сайки,
скользя на полозьях по длинной дуге. Развернулась, направляяк дому тонкий
стержень орудия. На броне замерцал, заискрился слепящий огонек, словно
короткое замыкание. В стену дома на разных высотах ударили пули
крупнокалиберного пулемета, и одна вонзилась по соседству с окном, повесив в
воздухе облачко кирпичной пыли.

-- Решил поиграть?.. Поиграем! -- Кудрявцев схватил гранатомет, как
хватают дубину, двумя руками, готовясь крушить наступавших врагов. -- Этому
нас обучали!..

Он не мог различить бортовой номер и не знал, была ли это машина
бригады, попавшая в плен к чеченцам, или их собственная, находившаяся на
вооружении. Упирался трубой в подоконник, вы-целивая машину. Обращался к
флагу за окном, как к живому существу, уговаривая не колыхаться, не
заслонять прицел. Беззвучно уговаривал Чижа и Ноздрю не высовываться из
своих амбразур. Уговаривал себя не спешить, не дышать, а медленно, внатяг,
давить на спуск. И делая выстрел, расщепляя мгновение выстрела на крохотные
частицы времени, успел зафиксировать -- реактивный удар, прянувший в глубь
квартиры, удаляющийся, желтый, как мохнатый шмель, полет гранаты, попадание
под днище машины, полыхнувшей коротким взрывом, слепящую, как маленькое
солнце, вспышку на оконечности пушки и грохот в квартире, погрузивший его в
слепоту.

Глава восемнадцатая

Бернер начинал в корпорации свое рабочее утро, пройдя сквозь гранитный
величавый портал. Охрана в мундирах с серебряными нашивками "секьюрити"
поднялась ему навстречу, отдавая честь. Портье с поклоном, мягко улыбаясь,
нажал кнопку лифта. Скоростная озаренная капсула, пахнущая вкусными лаками,
брызнув легкой музыкой, вознесла его на вершину здания. Бодро прошагав
сквозь приемную, легкомысленно и изящно кивнув секретарше, Бернер оказался в
своем кабинете. В "кабине", как называл он стеклянную призму, врезанную, как
кристалл, в каменную вершину старомодного сталинского дома.

Из этой застекленной кристаллической кабины он, словно летчик, управлял
полетом корпорации, вписывая ее в могучие турбулентные потоки мира. За
толстыми прозрачными стенами огромная панорама Москвы кудрявилась розовым
утренним паром, мохнатыми трубами, бессчетными слюдяными крышами, золотыми
церквами, тусклыми мостами над замерзшей петлей реки, площадями с мерцающей
каруселью машин, длинными, как надрезы, радиальными проспектами, в которых,
окутанная голубоватым дымом, двигалась размытая плазма.

Он плотно и удобно уселся в кресло. Оно послушно скрипнуло, откликаясь
на давление его затылка и позвоночника. В дубовую панель стены были врезаны
медные корпуса часов с эмалированными циферблатами. Часы показывали время в
различных часовых поясах Земли, что облегчало слежение за циркуляцией
финансовых потоков, перетекавших с ночной половины планеты на дневную. Лунно
и выпукло светились экраны -- вход в Интернет, в базы данных, описывающих
деятельность корпорации, в телесеть мирового вещания, в студию "Останкино",
которую он контролировал. Телефоны связывали его с Кремлем, с
государственными службами в Москве и провинции -- нарядный диспетчерский
пульт со множеством клавиш и кнопок.

"Кабина", вкоторой он разместился, была комфортабельна, оснащена
быстродействующими системами, направлявшими махину корпорации в туманном,