Чтение 42–й страницы книги ~Кровь пьют руками~

- Ну что т-там, Иероним Павлович?

- Трудно сказать, магистр. By же видите! Я настолько удивилась, что
открыла глаза. Потолок был бел комнату заливал яркий свет, хотя окон я не
заметила!. Зато господина Молитвина не заметить было трудно. На господине
шамане был надет черный френч, поверх которого красовалось дорогое серое
пальто.

- Эра Игнатьевна! Ирина!

Шаман в черном френче сгинул, надо мной склонился Игорь.

- В-вы... Вы слышите меня?

- Слышу...

Еще через минуту я поняла, что действительно слышу. Слышу - и даже могу
отвечать. Могу даже привстать.

- Може, носилки? - в комнате (то есть, конечно, не в комнате - в камере)
появился кто-то в знакомом камуфляже. По-моему, я раньше видела этого курносого
парня, причем совсем недавно...

- Не надо. Я... Я сама.

Рука скользнула по деревянной доске (оказывается, я лежала на обычных
нарах), ноги не хотели слушаться.

Игорь подскочил, поддержал.

- К-как сказал бы господин Бажанов - в-все! Пойдемте, Ирина, скучно здесь!

У порога я оглянулась. Камера - но не та, куда меня поместили вначале.
Окошко все же есть, у самого потолка, двойное стекло, решетки.

- Вы правы, Игорь. Скучновато!

Коридор был пуст. Игорь поддерживал меня под левую руку,
сержант-"сагайдачник" (вот где встретились!) - под правую. Ноги передвигались
сами, и я начала понимать, что прихожу в себя. Не убили, жива. Жива, но
по-прежнему тут, во внутренней тюрьме ФСБ. Однако коридоры пусты...

- Игорь! Здесь что, революция?

Маг по имени Истр смеется. Только сейчас я замечаю: его глаза
действительно чуть-чуть близорукие. Странно, ни разу не видела его в очках. И
линз не носит...

- Это к г-господину Молитвину. Он у нас, так сказать, в-ветеран. А, в
общем, революции п-пока нет, зато весну могу обещать.

Весна встретила меня во дворе - в огромном пустом дворе, окруженном
высокими серыми стенами. Громадные ворота исчезли, не осталось даже железной
будки, что торчала рядом. Вместо охранника у ворот колесила пара кентавров; за
плечом у одного из них висела огнестрельная штуковина, слегка напоминающая
дробовик.

Все это я заметила уже потом. Солнце! Огромное, даже не мартовское -
майское! - горело в самом зените. Под ногами хлюпала грязь, еще несколько дней
назад бывшая снегом. Терпкий воздух казался настолько густым, что застревал в
горле.

Я глубоко вздохнула. Весна! Весна - и я все-таки жива.

На плечи мне накинули пальто. Я обернулась, чтобы поблагодарить, - и
наткнулась на веселый взгляд знакомого сержанта. Я улыбнулась, парень взял под
козырек.

Игорь, державший меня под локоть, быстро оглянулся:

- Сейчас. Г-господин Бажанов обещал оставить машину.

- Можна! - Сержант вновь козырнул и, лихо шлепая по грязи, двинулся к
воротам.

И тут я увидела обезьяну. Белая тварь беззвучно промчалась по лужам,
метнулась к стене пропала в сером бетоне.

Рука Игоря успела схватить за плечо. Откуда-то со стороны послышалось
гудение мотора. Я закрыла глаза.

- Все-таки я рекомендовал бы в храм-лечебницу, магистр. Я ведь не врач.
Что мог, то сделал.

- Ей лучше д-домой, Иероним Павлович. Хватит с нее, так сказать,
к-казенного дома.

Голос Игоря звучал слева; молитвинский - Справа. Мотор гудел, было тепло и
уютно.

- Ирина! Вы слышите м-меня? Я вздохнула. Да, как говорит господин
Бажа-нов, все! Хватит! Обезьяны так обезьяны!

- Я слышу вас, Игорь. Извините, глаза пока открывать не буду. Больно.

- Под лампой держали, Эра Игнатьевна?

В голосе Молитвина не было сочувствия. Так мог спросить патологоанатом.

- Под лампой, Иероним Павлович.

- Здорово они вас! Я вовремя подоспел: вам ваши, откровенно говоря,
коллеги такую мерзость вкололи...

"Лучше сделайте ей еще один укол".

Я вздрогнула.

- Спасибо.

- Иероним П-павлович был, можно сказать, председателем комитета по
в-вашему освобождению.

- Не преуменьшайте своих заслуг, досточтимый магистр!

Странно: кажется, Молитвин сердит не только на меня. Но чем ему не угодил
Игорь? "Досточтимый магистр" - звучит прямо как "гражданин следователь"!

Спрашивать не стала. Еще успею, да и сил нет. Самой бы из машины выйти!

Возле моего подъезда тоже все изменилось. Сгинули сугробы, жалкие остатки
сосулек источали последние капли с мокрого карниза. Весна! И как быстро!

- Вам помочь?

Молитвин смотрел по-прежнему хмуро, но это почему-то уже не расстраивало.
Я огляделась по сторонам (никаких обезьян!), улыбнулась:

- Нет, спасибо. Я попрошу досточтимого магистра.

Шаман поправил пальто, кивнул:

- Хорошо. Игорь Дмитриевич, я буду в мэрии. Наверное, следовало удивиться
(Молитвин! в мэрии!), но удивляться я не стала. Похоже, действительно
революция. Маленькая такая революция с переодеванием люмпена в черный френч и
вселением его в мэрию. Пусть!

- Иероним Павлович! Я хочу вас поблагодарить...

Он покачал головой, губы дернулись:

- Не надо. Мы все равно с вами - по разные стороны... гражданка
следователь. Просто в следующий раз, когда сами кого-нибудь пад лампу сажать
станете...

Я не обиделась. А если и обиделась, то самую малость.

- Я хочу у вас спросить. Как... Как у врача.

Ответом был удивленный взгляд. Игорь кивнул и поспешил отойти в сторону. Я
замялась, не зная, как начать.

- Мне... Мне не давали спать. Потом делали какие-то уколы. Я бредила,
видела... Видела белых обезьян. Таких странных обезьян, они бегали по снегу...

Он слушал внимательно, не перебивая, и я осмелела.

- А потом... Сейчас. Я снова увидела...

Шаман усмехнулся - невесело, даже зло.

- За психику свою опасаетесь, Эра. Игнатьевна? Знаете, в той конторе можно
увидеть гораздо худшие вещи. Но это не бред. Такие обезьяны водятся на острове
Хоккайдо. И не вы одна их видите. В общем, это даже не обезьяны. На Хоккайдо их
называют "коропоки"... Извините, мне пора!

Хлопнула дверца черной машины. Шаман отбыл в мэрию. Белые обезьяны (они же
"коропоки") водятся на Хоккайдо. Революция. Весна.

- М-может, я вам что-нибудь почитаю? Я чуть не рассмеялась. Кажется, Маг
принимает меня за младенца. Младенца, которого после камеры внутренней тюрьмы
ФСБ надо напоить рюмкой коньяка, уложить в кровать... рассказать сказку.

- Вы не об-бращайте внимания, что я заикаюсь. К-когда я стихи читаю, это
проходит. Жаль, гитару не захватил.

Я прикрыла глаза. А хорошо бы послушать, как сероглазый читает стихи! Ведь
все равно сегодня я ни на что не гожусь, даже телевизор смотреть нет сил.

- Нет, Игорь! Я сейчас полежу, глаз открывать не буду, а вы мне все
расскажете. По порядку. И желательно подробно.

Сказала - и растерялась. Вот дура! В этаком тоне только с нижестоящими
сотрудниками разговаривать!

Послышался смех - легкий, искренний. Как Игорь хорошо смеется!

- Так т-точно! Надеюсь, рассказ мой б-будет неимоверно скучен и вы заснете
не позже чем через п-пять минут. А может, вам, Ирина, к-колыбельную спеть? Ну
т-там, придет серенький волчок... Это я, понятно, не про себя!

От удивления я даже открыла глаза. Вот уж на Кого Игорь похож меньше
всего! Хотя... Сероглазый Волк - в этом что-то есть.

- Ит-так... О вашем аресте мы узнали только н-на следующий день, около
полудня...

Его рассказ менее всего походил на колыбельную. И если я и вправду хотела
спать, то сон мигом пропал. Глаза оставались закрыты, но память привычно
расставляла факты по местам. Меня арестовали пять дней назад. И за эти пять
дней...

Указ № 1400 был передан по радио в шесть утра, после государственного
гимна. Он не слишком отличался от виденного мною проекта, но там присутствовал
новый абзац - о зверском убийстве священников Рюмина и Егорова.

Их убивали как раз в те минуты, когда Володя Изюмский в последний раз
обернулся. А уже через час тела были найдены, убийцы арестованы...

Те, кто придумал это, ошиблись в одном - преступников не вывезли из
города. Более того, их оставили в городской тюрьме. Кто-то в столице,
подписывая распоряжение, забыл о Первач-псах. Или не принял их всерьез.

"Психоз Святого Георгия", как правило, не трогает тех, кто под арестом.
Потому и завидуют нам коллеги в Нью-Йорке и Москве - "мокрушники" сами спешат в
камеры. Но на этот раз вышло иначе. А может, и не иначе: за все эти годы убийцы
впервые посмели поднять руку на Его служителей.

Трое погибли прямо в камерах, через двадцать часов. Последний, уцелевший,
был согласен на все - даже выступить по телевидению. Вмешаться его "опекуны" не
успели - тюрьма была в ведении прокуратуры, а мои коллеги вовсе не спешили
"топить" старшего следователя Гизело.

Это был первый прокол-но не главный. Признание мерзавца-киллера меня бы не