Чтение 42–й страницы книги ~Я не вернусь~

Я ничего не могла сделать, мой мальчик. Ничего!

Выходит, это правда, мама? - одними губами шепчу я. - Правда? ВЫ просто - людоеды! Мы для ВАС - овечье стадо, туши на алтаре! Тебе тоже приносят жертвы, да? По жребию - или сама выбираешь ?

Ванакт - солнце!- тихо отвечает она.- Солнце сжигает тех, кто рядом, сынок...

Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...

Плещет, плещет...

Ванакт?..

Очнулся. Кровавая надпись ударила по глазам...

Кинжал! - ни на кого не глядя, выдохнул я. - Кинжал, быстро!

Теплая рукоять легла в ладонь. Все так же, не глядя, провел пальцем по острию. Хорош!

Прочь! Все прочь!

Резанул по запястью - наискосок, от края до края. Тебе нужна наша кровь, Киприда Пеннорожденная, владычица Любви?

Н-на!!!

Кровь потекла по алтарю, по белому в синеватых прожилках мрамору, по ее

имени... ТЫ убила мою Амиклу, нелюдь, попробуй и моей крови, тварь. Попробуй - и запомни, ибо клятва кровью - свята, она - навсегда, навечно, пока оба мы живы - ТЫ и я.

Этой кровью... Своей кровью клянусь ТЕБЕ, Пеннорожденная, что не успокоюсь, не прощу и не умру, пока не попробую ТВОЕЙ крови! ТЫ будешь страдать, как страдала моя Амикла! ТЕБЕ будет так же страшно, как было страшно ей! Отныне я - ТВОЙ кровник! Нет, не твой - ВАШ! ВАШЕГО проклятого рода! Дед, мой НАСТОЯЩИЙ дед, велел мне сражаться. И я буду сражаться - с ВАМИ!

Не проговорил - одними губами прошептал. Услышат?

Беззвучно вздрогнула земля, вздыбились каменные плиты, качнулся алтарь.

Услышали...

"- Ты не вини себя, господин Диомед! Ты не виноват, просто ты меня пока

увидеть не можешь. Смотришь, а не видишь. А я тебя вижу, потому что я тебя люблю, понимаешь? Но ты меня увидишь, обязательно увидишь, любовь - сильная, она даже смерти сильнее! А я тебя любить буду - пока ты меня не полюбишь! Или не прогонишь. Ты меня не прогонишь, господин Диомед?"

* *

Белый потолок над головой - низкий, как своды гробницы. Давит, давит...

Ты... Надо чего-то делать, Тидид! Наши собрались, все собрались... Ты нужен!

Сопит Сфенел, по табурету ерзает. Вздыхает.

Капанид - слева, моя богоравная - справа. Стоит помалкивает. Я между - на

ложе. Руки за голову, глаза - в потолок. Лежу. Давно лежу. День, неделю, а может, и месяц. Или год.

Лежу - мертвый.

Если бы ты знал, чего творится! Тут из Микен... Не договорил, снова сопеть стал. Наверное, он один понимает, что со мною. Понимает - и разбудить пытается. Оживить...

Так нельзя, Диомед! - богоравная Айгиала качает головой. - Ты - ванакт!

Отомсти, вырви им сердце - и правь дальше. Ты - ванакт, пойми! Ты... Ты хоть поешь, воды выпей!

Я понимаю. Я все понимаю. Я - ванакт, мертвый ванакт. Мертвый ванакт в гробнице.

Давит белый потолок, давит. Гробница, царский то-лос, недвижный труп на каменной лежанке. Мстить? Да, я хотел мстить, мстить ИМ, проклятым людоедам! Но трупы не мстят...

Они... Они Одиссея схватили! - в отчаянии кричит Сфенел. - В Трое! Его и

Менелая, понимаешь? Теперь уже точно - война!

Понимаю. Война. Бедняга рыжий!

Ты должен!..

Нет, не должен. Никому я ничего не должен, друг мой репконосый! Никому.

Ничего.

Ни-че-го!

Проклятая гробница! Не встать, даже рукой не пошевелить. Меня убили, меня

бросили на алтарь, резанули по горлу ножом. Мое имя - на белом камне, на гладком полированном мраморе с еле заметными синеватыми прожилками...

Любить надо просто - как и умирать. Я умер, Амикла!

Хайре!

Белый потолок, холодный камень, ледяная сырость подземелья. Давит...

И все-таки придется жить, Диомед! Седые виски, на гладком, без примет возраста лице - старые, словно Вечность, глаза.

Смерть - не спасение, мальчик! Смерть - еще худшая боль...

Я почему-то не удивляюсь. Ни тому, что Протесилай Филакский здесь, ни тому, как он говорит, ни тому -что умереть -это навсегда. Даже если ты сможешь вернуться - это будешь уже не ты. Смерть - плен. Что тебе делать в плену, Тидид?

А здесь? - спрашиваю, с трудом разлепляя непослушные губы. - Что делать мне здесь, Чужедушец? Я проиграл. И мы проиграли.

Иолай Копейщик качает головой, и мне вновь кажется, что он стар, старше всех, кто еще живет на нашей земле..

Пока живы - нет! Я мог бы сказать, что ты нужен другим, Тидид, но я скажу иначе. Ты нужен себе самому. Иногда приходится жить не только за себя, но и за тех, кого уже нет...

Никогда не думал, что так трудно приподняться, опереться на локоть, вдохнуть полной грудью жаркий летний воздух.

Может быть, ты и прав, Ификлид! Но если ты тут, значит, я нужен тебе?

Нам, - холодно, без улыбки, бросает он. - Мы ждали грозу. Гроза пришла.

Ты нужен.

Все-таки я сумел встать. Встать, накинуть фарос, подойти к окну. Вместо яблоневого цвета - зеленая завязь, на белесом жарком небе - беспощадный сияющий Лик...

Агамемнон объявил войну Трое. Гекатомба началась, Диомед!

И вновь я не удивляюсь, откуда Чужедушец знает о Гекатомбе. Знает! И о ней, и обо мне, и о всех нас.

Отец думал, что Гекатомба - это очистка Геи от полукровок, от всех, в ком есть хоть капля ИХ крови, - не оборачиваясь, отвечаю я. - И мама так думала. Но все страшнее, Ификлид! ИМ нужна не только наша кровь!..

Знаю... - тихо откликается он.

Им нужны жизни тысяч и тысяч, чтобы вымостить дорогу на Восток, чтобы их кровью подпитать новые Грибницы...

Знаю...

Для дураков на площадях и в харчевнях - это месть за Елену. Для

Агамемнона - завоевание Великого Царства. А для них - Великое Заклание. Овец заперли в загоне, затем открыли калитку, позвали мясника...

Мы не овцы, Диомед! Мы - люди!

Повернулся, заставил себя взглянуть вего глаза...

На меня смотрела Вечность.

Есть такой человек, Паламед Эвбеец. Он думает...

Он так не думает! - резко перебил Иолай. - Он так говорит! Для тебя. И для других, кто поумнее. Но он прав, и те, кто послал его, тоже правы. Это не наша война, это ИХ война, но у нас есть только один выход - победить. Тогда еще есть надежда. Тогда посмотрим, кто кого. Мы не овцы, мы - люди! Слабого судьба тащит на веревке, того, кто сильнее, - за руку ведет...

...А самый сильный сам судьбой становится! - кивнул я. - Так говорил

Геракл!

Да, так говорил Геракл...

Вечность глядела мне в глаза. Я вздохнул и вдруг понял - жив! Я жив. Все еще. Снова. Жив!

Кто ты, Чужедушец?

Он улыбнулся - впервые за весь разговор. Улыбнулся, покачал головой.

Убей гидру, мальчик! Убей!

Я, Диомед сын Тидея, ванакт Аргоса, Арголиды и всей Ахайи, повелитель

Тиринфа, Трезен, Лерны, Гермионы, Азины, Эйона, Эпидавра, Масеты, Эгины Апийской и Калидона, заявляю вам, моим верноподданным, что с сего дня держава наша вместе с союзниками и друзьями нашими поднимает меч на вероломного Приама, именующего себя ванактом Трои, и будет вести войну на земле и на море, покуда враг не сдастся на милость нашу или не погибнет. И не пожалеем мы жизни нашей и добра нашего ради победы над врагами. Да помогут нам боги Олимпийские, что землей нашей владеют, и да будет жить наш Аргос вечно, вековечно! Я же клянусь вам, что не положу оружия, покуда последний враг не будет повержен. К оружию, аргивяне! К оружию, мой народ! К оружию!

* *

Время табличек кончилось, настал час гонцов. Конские копыта отбивают дробь, стучат обитые медвю сандалии. Скорее, скорее! Война не ждет!

Золотой панцирь, сияющий шлем, неровная сбивающаяся речь.

Хризосакос-хеттийец. Как теперь говорят - варвар.

Диомед! Агамемнон спрашивает, когда посылать отряды на острова. Агамемнон спрашивает, когда лучше отплывать главному войску. Агамемнон спрашивает, хватит ли восьмисот кораблей. Агамемнон спрашивает, начинать ли с Трои.

Война! И мы уже не препираемся о том, кто из нас Ахей-ский ванакт. Потом разберемся - в Трое. Или там, где тлеют бледные асфодели.

Гонец ждет, ждет свежий конь у дворцовой коновязи. Надо отвечать.

Передай Агамемнону: сейчас, весной, после штормов, нужна тысяча, начинать не с Трои - с моря. Повтори!

Повторил, кивнул, повернулся. Простучали по лестнице бронзовые сандалии.

Атрид - первый воевода. Я - второй (не первый, ха!). Но именно мне

составлять план. Даже не один - два плана: настоящий для нас и... совсем как настоящий - для Приама. Война не ждет!

Вместо золота - серебро. Вместо меча - тяжелая палица.

Ратуйся, ванакт! Ферсандр, басилей Фив и всей Вио-фии, желает тепе здрафствовать и говорит: мы готовы. Шесть тысяч, тысяча конных. Нужны корапли.

Передай - будут!

А рука уже тянется к кисточке. Маленькому Ферсанд-ру нужны корабли.

Сорок... Нет, больше - пятьдесят, и то если по сто двадцать человек размещать. Хватит ли тысячи? Ой, не хватит! Даже с Идоменеевыми кораблями (пригодились!) - не хватит! А еще - высадка на острова, ведь война не ждет!

Высокий, в кожаном панцире, в легком, до бровей, шлеме.

Радуйся, ванакт! Аякс сын Теламона говорит: мы готовы. Двенадцать кораблей, тысяча человек. Нет колесниц.

Небогато! Зато у бычелобого есть корабли, значит, именно его можно послать первым к Авлиде. Война не ждет!

Э-э, койрат! Радуйся, койрат! Сто лет живи, койрат! Двести лет живи!

Меховая накидка, черная борода... Все ясно!

Басилей Андремон говорит: радуйся, сынок! Баси-лей Фоас говорит: радуйся, брат Диомед! Заварушка у вас,, говорят. Поможем, говорят. Сорок кораблей пошлем, го" ворят. Только объясни нам, кто такая Елена и почему из-за нее такая заварушка, говорят. Почему из-за какой-то женщины, понимаешь, такая война случилась? Да-а-а! Вот и объясняй! А война не ждет! Дорогой плащ, золотая фибула, цепкий острый взг.ыд... Да мы уже, кажется, встречались! Только не здесь - и Калидоне.

Радуйся, ванакт! От Одиссея, басилея Итаки...

Любимчик? Жив!

На дорогом папирусе - неровные кривые строчки. Сам небось писал, грамотей!

Это тебе, Лаэртид, не из лука стрелять!

"Радуйся, Диомед! Я дома, на Итаке. Пенелопа родила мальчика. Рыжего Гуляем..."

Все еще ничего не понимая, я взглянул на невозмутимого посланца. Как же так? Ведь Одиссей в Трое, схвачен, в темнице!

"...Нас обманули, Диомед/Нас всех обманули/Мы с Приамом договорились, он согласился. А потом нам сказали, что Агамемнон объявил войну..."

Вот оно что! Ловко! И поздно спрашивать, поздно узнавать, кто все это придумал. Война не ждет! Бедняга Любимчик, зря старался. Хотя... Почему зря? Мы тут воюем, он гуляет. Завидно! Ага, тут еще что-то!

"Ты не представляешь, Диомед! Елена постарела даже смотреть страшно..."

Елена!..

ЭПОД

...На месте храма - черная плешь. Все выжгла ненависть, ничего не оставила! Ни стен, ни крыши, ни золотого кумира. Даже камни фундамента вывернуты, в сторону отброшены. А сквозь пепел уже трава молодая пробилась.

Забвение!

Нет больше нашей богини, нет Елены Прекрасной! Где-то далеко, за морем,

стареет женщина, слишком долго бывшая молодой...

"Знаешь, хочу быть старой Хочу сидеть у очага, и чтобы рядом возились внуки... Плохо быть бессмертной! И вечно молодой - плохо..."

Неужели ты хотела этого, Прекрасная? Грибница срезана, ты уже не бессмертна, но доведется ли тебе нянчить внуков, когда на месте Трои останется такая же черная гарь?

Я отвернулся. Пуста Глубокая! Вечер. Словно в детстве, когда мы гуляли с Капанидом и Ферсандром, нас звали домой ужинать и я рассказывал папе об очередной славной победе над злыми пеласгами. "Феласгами" - как говорил маленький Полиникид...

Сегодня я один. Ферсандр Полиникид собирает своих Серебряных Палиц на войну, Сфенел еще не вернулся из Тиринфа - тоже войска собирает. А я... А я попросту сбежал. Сюда, на Глубокую, в страну детства, к нашему пустому дому с заколоченными окнами, к опустевшему дому дяди Капанея, к черной проплешине на месте храма Елены...

Вверх, вверх, от Трезенских ворот, к храму Афины Трубы, не спеша, никуда не торопясь...

Хорошо, что вечер, хорошо, что пусто. Днем по улицам не пройти - добрые аргивяне проходу не дают. Полюбился им чужак- этолиец! Души не чают!

...Медный дом, чуть дальше - Царский, дом дяди Эгиа-лея. И там пусто! Словно я на Поле Камней, где нет живых, где только тени. Опустело наше царство-государство - навсегда. Навсегда...

Я посмотрел вверх, на темнеющее небо, на уходящее за черепичные крыши солнце, и внезапно пожалел, что пришел сюда. Поле Камней! И я - последний. Надо возвращаться в Лариссу, за высокие стены, к нелюбимой женщине. Там я тоже не дома, тоже чужак. Чужак, которого позвали, предали, а теперь полюбили...

Я усмехнулся, поддал ногой камешек, покачал головой. Полюбили! Да ни Гадеса меня не полюбили! Я снова нужен, как тогда, после смерти дяди Эгиалея. Наемника зовут воевать. Далеко - за море. Наемник скоро уйдет. Я уйду...

Уйду! Так стоит ли возвращаться?

Странная, дикая мысль заставила остановиться, замереть на месте. Что за

чушь! Здесь - мой дом, мое царство...

Мой дом? Мое царство?

Я вновь усмехнулся, но уже горько, одними губами. Вот оно, мое царство -

черная обугленная плешь, оплавленные камни...

Хватит!

Я поднял взгляд и понял, что улица кончилась. Серые ступени, плоская

черепичная крыша, приземистые колонны. Храм Афины Сальпинги Победоносной - Афины Трубы.

Радуйся, мама! Хорошо, что ТЫ есть...

Я взбежал по ступеням, прикоснулся к теплому старому камню...

Ванакт!

Гетайры! Налетели, окружили со всех сторон.

Держи! Держи! Вот он!

А я даже не успел испугаться...

Подобраться хотел, понимаешь! - Фремонид Одноглазый презрительно сощурился, оттолкнул ногой лежавший на земле кинжал. - Думал, ванакт, один ты тут!

Да, я не один. Поэтому еще жив.

Где он?

Гетайры расступились. Тот, кто так и не успел вонзить мне в сердце хеттийскую бронзу, лежал на ступенях, широко раскинув руки. Пальцы еще жили, цепляли воздух, словно пытаясь ухватить что-то невидимое, уходящее навсегда. Жили - но из пустых глазниц, равнодушных, холодных, на меня уже смотрел Танат Жестокосердный...

Эгейское море (Просоапп1)

Эй-а, море!

Черный смоленый нос "Калидона" рассекал волны. Серые чайки носились над

палубой, а над мачтой, над огромным белым парусом с пурпурной каймой, горел золотой лик Гелиоса. Бог был в силе - день выдался жарким, и даже морской ветер едва мог смягчить льющийся с небес огонь.

Эй-а, море! Я здесь!

Берег скрылся вдали. Только море - бесконечное, бездонное, рассеченное

острыми гребешками волн. Лиловая вода - белая пена...

Раньше я боялся тебя, море! Теперь - не боюсь. Принимай гостя! Эй-а!