тяготило больше; гранитный свиток удобно умостился в руке. Оставалось лишь
сделать шаг.
рассвет, идет некто, спеша поскорее достичь ступеней.
навстречу.
тяжелый вал взбешенной воды, оборвалась резня, сменившись суетой
безнадежных попыток спастись. Кони, вытянув шеи, плыли в никуда, несомые
волной, люди цеплялись за их хвосты и отрывались, не удержав, хватали в
последней дикой надежде верткие обломки бревен, исчезали в гулких
водоворотах, опять выныривали и вновь исчезали в бурунах, уже насовсем;
прибывала и прибывала вода, словно все океаны четырех сторон света
посылали подмогу Козьке-реке. Заметался над воронками ледяного крошева
обеспамятевший ветер, вознося ввысь тугие смерчи, мешая с водой снежную
пыль, и, вонзившись в вихри, угасали мечи белого огня, а внизу не
оставалось уже ничего, кроме безумия ревущих валов и рыданий изгибающейся
в корчах земли...
запах битвы исчез из дрожащих ноздрей, лежала кругом лишь однообразная
сухая земля, исчерченная паутиной трещин, и мельчайший легкий песок
шелестел под подошвами. Ни шороха, ни звука. Лишь закат, медленно
возникающий за горизонтом, чуть подкрашивал неведомую твердь суровыми
красками; темно-синие и багровые липкие тени ползли к ногам - бойся,
чужак! - и воздух постанывал, словно накануне грозы; и было все невиданным
дивом, но не было ни растерянности, ни страха, ибо помнил: послан отцом...
почудилось нечто: то ли воздух дрожит, то ли и вправду светлый огонь... и
тотчас сообразил: да, огонь!.. потому что курился там, вдалеке, темный,
сливающийся с тенями дым...
не угодить в трещину, не прорвать чорок маленькими ехидными камешками,
впивающимися сквозь хорошо выделанную кожу подошв, а потом - все быстрей и
быстрей. Пустыня, хоть и чужая, была не в новинку, а к тому, чего не видал
ранее, привык, не размышляя, как бывает обычно в походе. Камни же,
сообразив, перестали лезть под ноги, как осы, которым надоело попусту
жалить.
костром, не походило на воинское огнище, ничем не напоминало и обрывок
степного пожара. На голой земле, ничем не кормимые, извивались языки
пламени, неразличимо быстро изменяя цвета: синий, и белый, и алый, и
желтый, снова синий, снова белый... и так было всегда, от начала времен.
Сочась сквозь морщины земной коры, истекало из самых дальних глубин пламя,
которое никто не зажег и некому погасить. Опаляя нежную предсумеречную
дымку, возносилось оно ввысь, и молчаливые тени пластались вокруг
голодными псами, не смеющими подползти к очагу...
от них, тотчас исчезали лоскутки искр, улетали в иные миры, чтобы стать
господами и владыками, пожирать города и принимать жертвы, взметаться
пожарами и полыхать заревами... и любой слышавший песни степей не мог не
понять, перед кем стоит.
Ульджай. - Зван я и пришел. Наставь: для чего иду?
пробежали, удостоверяясь: тот ли пришел, кого ждут?
знающим сомнений, ибо сомнения есть слабость!
заступник пожирающему все?
лживой воды сомнений. Правда проста: мощь бережет слабость, взимая с нее
за защиту, и не берет лихвы, ибо сильна. Но для всякой силы - основа в
вере, и силою веры живет справедливость простоты...
и не гневался я на людей, что смогли одолеть; простота справедлива: сила
подчиняется большей силе. А Чужие, смутив людей, усложнив простоту,
приучили верить в бессилье сомнений. И ослабла моя мощь, когда впервые,
кичась слабостью своей, человек накормил меня человеком...
что было и будет: горевших людей, и горящих людей, и нерожденных, кому еще
суждено сгореть. Высокие срубы громоздились меж каменных юрт, и к столбам
восходили фигуры в шутовских колпаках, и шаманы, похожие на урусских
попов, сияя бритыми затылками, провожали идущих гореть взмахами длинных
крестов... и в шаманских глазах, напутствуя, сияли искренняя жалость и
вера в силу слабости своей, а еще тупое упорство победившего сомнения, уже
не сомневающегося ни в чем...
сила...
Ульджай же пошел к закату, ощущая спиной тепло, спотыкаясь о ветви кустов,
таящиеся в тенях...
мутно отражались тени, затекая под камни; по-прежнему тихо было окрест, а
твердь понемножку остывала, утратив поддержку исчерпавшего дневную мощь
солнца...
смутное пятнышко, и ускорил Ульджай шаги; вот оно еще вовсе не подвластно
взгляду, а вот становится ближе, обретает очертания, и ясно слышен из
близкого уже бывшего далека шелестящий шорох, похожий на шепот негромких
множеств.
верхушку которого не разглядеть. Чуть выше человеческого роста раскинулись
вширь нижние ветви, у ствола - шириной в конское брюхо, и терялись их
окончанья в неизвестности. Во всю ширь неба раскудрявилась крона дерева,
которое никто не сажал и некому срубить, и в царственной листве,
шелестящей в туменах ветров, приглушенно переливались щебет птиц, и
рычанье зверья, и шипенье тех, кто покрыт чешуей, и волшебные песнопенья
дышащих под водой. Было это дерево подавляюще величаво, но, узрев его, не
поразился Ульджай, ибо кто же из рожденных в степи не знает извечного
дерева Галбурвас?
Пришел, ибо призван. Укажи: как достичь?
голоса. Пролетело по векам легкое касание, словно конь мягкими губами
попробовал на вкус нерожденную слезу: тот ли ты, кого ожидали?
жизни несомненность!
бессильно одолевающее все?
листьев ответ, - и суть смерти в несомненности возрождения жизни; если же
страх смерти превозможет стремление жить, то сомненье заставит отрицать
смерть... и приходит неверие в жизнь...
- вот суть, а другой нет, и за порогом вновь жизнь, но уже не твоя... а
Чужие, смутив простоту веры, увлекли людей в ложь отрицания смерти. И
надломилась сила моя, когда к живому телу моему прибили живого во имя
сомнений в простоте...
зеркальце. И увидел там Ульджай: люди, глупо смеясь, бросаются под
изукрашенные колеса, умирают, чтобы жить дальше, и рыдают в бессилии
дети-ветви извечного древа, обструганные, обтесанные, превращенные в плахи
и колья, и в столбы с перекладиной, и в кресты, кресты, кресты - во имя
сомнений, отрицающих смерть...
жизни!
угасающий шепот слышался за спиной, пока не стерся совсем в надрывной
тиши...
и уже давно не палил, но грел слабее и тише, с трудом проникая сквозь
густеющую предночную пелену; прибитая росой, оседала пыль, и копошились в
грязи хлопья ползучего тумана. Мгновения сделались огромными, и шаги
увязали в них - и было так, пока не различил Ульджай впереди невнятный
темный бугорок, медленно продвигающийся к солнцу.