Чтение 42–й страницы книги ~Ведьмин век~

жок-то заберу, потому как он у вас прямо в пакетике и закиснет... Я из
него испеку творожничек... Вам как, на одну порцию готовить? Или на
сколько?..

- На две, - ответил Клавдий, не оборачиваясь.

Девчонка прерывисто вздохнула.

Дурак все-таки Юлиан, подумал Клавдий с неожиданным ожесточением.
Дурак... Его парень никогда не будет мужчиной. Это, может быть, и
удобно - послушный сын...

Как сложилась бы судьба Назара с Ивгой? Да хорошо сложилась бы,
девочка достаточно умна... чтобы и отцу, и сыну было с ней комфортно и
хорошо. Откуда такая пылкая любовь?.. У Назара, по-видимому, и нет ни-
какой любви, так, пацан, увлекшийся яркой экзотической девчонкой... У
Ивги - непонятно. Вроде бы она действительно привязана к этому дурач-
ку, и так сильно, что готова ради этого вытерпеть...

Если бы Назар хоть на минуточку представил, что именно приходится
терпеть его бывшей невесте. Возможно, он ненароком поумнел бы...

"Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?.."

- Мне по рангу, - он чуть усмехнулся, - положены исключительно
такие женщины, каких я захочу. В этом преимущество... высокого положе-
ния на служебной лестнице.

Девчонка дерзко вскинула подбородок:

- Ага, вот в чем дело!.. То-то я на вашей большой кровати спать
не могла - призраки ваших красавиц ну так и толпились, понимаете...

* * *

После ужина обнаружилось, что кураж, дававший ей силы, прошел.

Там, на обочине, остались белые одуванчики; женщину, оставшуюся в
горящем здании, звали Хелена Торка. "Если ведьма, не подвергшаяся ини-
циации, во многом сходна со мной и с тобой... то инициированную ведьму
сложно считать человеком. Ни мне, ни тебе никогда не понять ее. Так
рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня..."

- Ивга, ты меня слышишь?

Она сжала зубы. Ей до слез жаль было Хелену Торку... и кого-то
еще. Невыносимо жаль.

- Терпи, Ивга. Мне тоже грустно.

- Она... покончила с собой?

Пауза.

- Ей просто стало незачем больше жить. Ее театр, ее ученицы...

- Почему?!

- Ведьмы, Ивга. Никто не понимает, почему благополучные девочки,
полностью отдающие себя искусству... любимые и любящие девочки вдруг
идут против всего, что было для них свято. Убивают учительницу, сжига-
ют... он ведь так дотла и сгорел, Ивга. Теперь когда еще восстано-
вят...

- Но ведь Торка тоже была...

- Ведьмой. Да. Я не смогу объяснить тебе, почему Торка всю
жизнь... почему она предпочла умереть, но не сделаться ДЕЙСТВУЮЩЕЙ
ведьмой. То есть я, конечно, пытаюсь понять... но не могу, Ивга.

- "Так рыбе, живущей в глубинах, не постигнуть законов огня"?

- Да... Ты в школе хорошо училась? С такой-то памятью?

- Плохо... Я еле до седьмого класса... Мне плохо.

- Понимаю... Потерпи.

- Не отвозите меня... Туда. Я одна боюсь...

- Боишься полчищ призраков? Моих любовниц?..

Ивга слабо улыбнулась.

Интересно, а он понимает, что именно заставляет ее бояться? Не
просто расплывчатые страхи нервной перестрадавшей девчонки - себя она
боится. Себя, той, которая отразилась сегодня в каких-то непонятно
бездонных, совершенно нечеловеческих глазах нападающих... глазах
ведьм. "Ни мне, ни тебе никогда не понять..."

Экран телевизора погас. Ивга лежала в кресле, утопив голову в
мягких выпуклостях высокой спинки, и ей казалось, что она едет на ав-
тобусе. Едет в кресле через утренний лес, и стволы за окном до полови-
ны укутаны туманом. И за каждым стволом стоит, растворенная в тумане,
неподвижная женская фигура...

Ивга всхлипнула.

Высокая каменная стена - и пропасть без дна. А по зубчатому краю
бредут люди - бредут, не видя друг друга. А потом срываются, оступаясь
на кромке, или кидаются вниз, не выдерживая унылого пути...

И никто не долетает до дна. Оттуда, из пустоты, смотрят все пони-
мающие, все повидавшие, бесконечно злые глаза девчонки с горячими бу-
тербродами.

И лежит, свесив руку за каменный край, мертвая Хелена Торка...

Она вздрогнула и открыла глаза. В комнате было темно; телевизор
мерцал красным огоньком, да бродили по шторам тени ветвей, косо подс-
веченных уличным фонарем.

"У тебя нет выбора. Хуже будет, если тебя сожгут безвинно..."

Кто это сказал?!

* * *

Собственно, порядочный человек уже сегодня подал бы в отставку.

А он сидит, смотрит на чашку с остывшим чаем и мучает здоровой
рукой и без того раздавленную сигарету. Пытаясь забыть последние слова
Хелены Торки: "Спасибо, Клавдий... Вы были добры..."

Если бы он не был добр... Если бы он не был так по-глупому добр,
Хелена осталась бы жива. И театр, возможно, не сгорел бы; допусти та-
кую промашку кто-нибудь из подчиненных - с каким удовольствием Клавдий
размазал бы его по стенке. Но подчиненные выжидательно молчат; завтра
утром позвонит герцог и траурным голосом поздравит с окончанием опер-
ного сезона, а Клавдий сухо сообщит ему, что слагает с себя полномочия
и просит отставки...

На минуту ему стало почти весело. Он представил себе паузу в те-
лефонной трубке... И выражение лица герцога представил тоже. И каким
ледяным будет ответ... согласие. Потому что герцог, конечно же, согла-
сится...

"Спасибо, Клавдий, вы были добры..."

Он сжал лицо ладонями. Хелена, Хелена... "Вы были добры..."

Все. На этом его доброта заканчивается; можно сколько угодно фан-
тазировать об отставке, о море, о теплой Рянке... Кто-кто будет в вос-
торге, так это Федора. "Клав, оставайся с нами. Ну чего тебе еще на-
до?!"

Можно сколько угодно фантазировать. Росчерк пера - и ты уже не
ответственная особа, приваленная камнем своей ответственности, не
властолюбивый негодяй, на которого по всем каналам телевидения вылива-
ют смолу и помои; ты уже благородный мученик, и, выясняется, не все,
сотворенное тобой, было так однозначно плохо...

На этом его доброта заканчивается! И мечты заканчиваются тоже;
даже если общественность решит, что оперный театр он поджег собствен-
норучно - он останется в должности до того самого момента, пока его не
свергнут...

А свергнуть, видят псы, будет ох как непросто.

Суки. Стервы; какие мощные, и сразу пятеро... Богема, пес. Кол-
лектив. Как болит голова. И как болит...

Душа, наверное. Если то, что болит сейчас у Клавдия, вообще имеет
название.

(ДЮНКА. МАЙ)

В маленькой комнате смеркалось. По белому потолку скользили поло-
сы света - это отражалась, будто в мутном зеркале, сверкающая фарами
вечерняя жизнь большой улицы. Далеко внизу, так далеко, что шум многих
машин доносился глухим непрерывным гулом.

- Клав?..

В ее голосе теперь уже явственно слышалось беспокойство. Клав
плотнее обхватил плечи руками, пытаясь еще глубже провалиться в скри-
пучее продавленное кресло.

- Клав, ты молчишь?..

- Дюнка, - выговорил он с трудом. - Ты... короче говоря...

Еще секунда - и он напрямую спросит: а ты, вообще-то, кто? Ты мо-
рок, пришедший в обличье моей любимой, или ты - девчонка, которую я
знаю с двенадцати лет?..

Он облизнул губы:

- Дюнка... А помнишь, как мы ходили на "Слепых танцоров"... Без
билета и...

Он запнулся. Воспоминание оказалось неожиданно живым и теплым, и
сразу сделалось непонятно - то ли он устраивает Дюнке экзамен, то ли
хочет спрятаться от холодного "сегодня" в мягких складках доброго
"вчера"...

- Помню, - он услышал, что Дюнка улыбается. - Станко Солен нам
окно открыл, и мы... через служебку... вчетвером...

Клав закрыл глаза. Тогда был летний вечер, душный, какой-то горя-
чий... Из тех вечеров, когда так приятно ходить на танцы в трусах и