помощник, юноша, носивший габардиновый номенклатурный макинтош и черные
очки blues brothers. Юноша был явно голубоват, они давали ему немного
денег и кормили в маленькой комнате рядом с выставочным залом принесенными
из дому салатами, он ел и рассказывал о тусовке, они чувствовали себя
мамашами - да, в общем, и годились девятнадцатилетнему в матери, хотя и
сами носили черные рейтузы, солдатские башмаки и кожаные куртки в молниях,
как положено модным галерейщицам.
барахло покупал, было непонятно, но ее это не слишком интересовало -
галерея была очевидным развлечением, мужниным подарком. Удивительно, ее
самолюбие от этого не страдало, хотя ведь когда-то честно вырабатывала в
музее свои искусствоведческие сто тридцать, и в отношениях со мною была
щепетильна, от любого мелкого подарка начинала отказываться, цветы брала
смущенно. Впрочем, что я мог подарить жене банкира...
стильного подростка на охоту за гипсовой парковой живностью и звонила мне.
Привет... это я, ваша Саша... люблю, скучаю... ты мой любимый,
замечательный...
что слово, звук может сниться - отдельно, никакой картинки, только яркий
свет и это имя - Саша...
этой самой подруге-партнерше. Учились вместе еще в школе,
конфиденциальность была гарантирована. Подруга шла на кухню, варила кофе,
открывала прихваченную по дороге бутылку beefeater'a, банку тоника - обе
это дело очень и очень любили, а она набирала номер, и мы соединялись на
полчаса, на сорок минут, я люблю тебя, и я тебя люблю, а подруга
заглядывала в комнату и крутила пальцем у виска.
знает, куда, но это мало что изменяло, огромное семейство держало ее
цепко, при непредставимых их деньгах у них не было постоянной прислуги,
только убирать приходила какая-то бестолковая тетка, бывшая министерская
служащая, а она сама ездила по магазинам, вдвоем с матерью готовили на всю
ораву. Но, все-таки, когда муж был в отъезде, становилось немного
свободнее. Охранника, стокилограммового блондина с мягким лицом русской
девицы, посылали на джипе за дочерью в школу, оттуда он вез девочку в
бассейн, на теннис, на дополнительный английский, ждал у дверей, вытирал
мокрые волосики своим полотенцем с надписью "Сборная СССР", тащил,
вспотевшую, под полой своей куртки, стараясь не прижать больно к кобуре, в
ответ получал полное обожание десятилетней красавицы. Тем временем у меня
раздавался звонок, я еду на Черемушкинский... будь на углу... минут сорок
выкроим, да?..
под душем, одевался тщательно - вообще-то в последнее время сильно
опустился, ходил постоянно в как бы модной щетине, в джинсах, в некогда
сверхмодном, но уже довольно драном длинном плаще, иногда прямо в нем,
вернувшись в беспамятстве домой, заваливался на диван, включал телевизор и
тут же засыпал под какие-нибудь известия, под нескончаемые танки...
Лихорадочные мои старания давали результат незначительный, на угол вылетал
сильно поношенный джентльмен, в стареньком твиде, в порядочно засаленном
на узле галстуке, в давно пожелтевшей от стирок рубашке - впрочем, другим,
с иголочки, меня уже трудно было представить.
облизанный брикетик мороженого, небольшой ее "мерседес", она,
пристегнутая, перегибалась, тянулась через сиденье, распахивала дверцу, и
я плюхался рядом с молодой женщиной, сверкающей солнечными волосами,
янтарными глазами, абрикосовой от кварцевого загара кожей и всею прочей
юной пошлостью... На ней могла быть майка с матерной английской надписью,
или французская морская шинель, джинсы или юбка до земли, на всех пальцах
серебряные кольца, в левом ухе две серьги, и вместе все это выглядело
воскресным посещением дочери с целью проветривания нафталинного, быстро
дичающего папаши.
переулкам, наконец мы, всегда с оглядкой, останавливались метров за
пятьдесят от ее галереи или за квартал от дома подруги, пропадавшей с утра
до ночи по тусовкам, я вылезал, закуривал, шел медленно - случайный
гость... Когда я входил, она уже была со стаканом джина в руке и в одной
майке почти до колен.
верстаке, в маленькой комнате за галереей, на большом махровом полотенце,
извлеченном из набитого пустыми бутылками шкафа.
выворачивалась, маленькие ее пятки мелькали у моего лица, судорожно
сведенные пальцы тянулись к моей груди, вцеплялись в волосы, отыскивали
соски, и через две минуты она обессиливала, закидывала голову, закрывала
глаза, счастливая и безумная улыбка совершенно меняла ее, а я продолжал
вбиваться, внедряться, отталкивая и снова притягивая ее к краю дощатого
ложа, и все возобновлялось, и снова кончалось, снова, снова, и, наконец, я
нависал над нею низко, опершись одной рукой, другую уже было не
остановить, а она ждала, смотрела мне в глаза, и радостно выгибалась
навстречу, и принимала всею кожей, и каждым волоском, и впитывала,
вбирала, и животная жадность была в ее движениях, и в лице, обычно имевшем
мило доброжелательное, чуть кокетливое, но не более, выражение.
ненадежным краем диване в подружкиной однокомнатной, на собственной
простыне и наволочках, специально купленных и хранящихся в том же диване,
в пластиковом мешке.
прогибалась, узкая ее спина казалась еще уже, маленький, но тяжелый, как у
цирковой лошадки, круп придвигался, она толкала им меня все чаще, все
сильнее, извиваясь, соскальзывая, и вдруг, с криком боли, рушилась, и
лежала на животе, прикрыв руками затылок, будто боясь удара, а я сползал,
опускался, искал губами, жесткие волосы прилипали к языку, горький
миндальный запах входил в меня вместе с судорожными, неглубокими вдохами,
она отдергивалась, отстранялась, переворачивалась на спину, лежала
солдатиком, вытянувшись, закинув за голову руки, крепко сведя ноги,
неподвижно, и мерно, безжалостно, словно машина, взлетал и падал я, сгибая
руки и распрямляя их полностью, чувствуя, как искажается жестокой улыбкой
мое лицо, и уже рычал, хрипел, дергался, словно под током, и чувствовал,
как она наполняется мною.
пока на равных, а, и мне самому становилось противно от самодовольной
глупости этой фразы, но она только счастливо улыбалась и гладила меня,
чуть царапая коготками, и брала мою руку, обхватывала, прижималась к
ладони щекой, и проводила маленькими, но очень выпуклыми сосками по моему
животу, и лежала, обняв себя моими ногами и глядя на меня снизу, не то
почти в слезах, не то в счастье.
репетировать в новой затее Деда, ругался с ним отчаянно, он однажды, с
обычной своей чудовищной неделикатностью сделал мне замечание за
небритость и грязные джинсы, в другой раз вроде бы с усмешкой намекнул,
что если бы не я, он давно уже установил бы в театре сухой закон, но мне
ведь не запретишь, а другие на меня смотрят... Я злился, но все шло не так
уж плохо, и я понимал, что пока есть театр, где, хоть убейся, надо быть к
десяти, я на плаву удержусь. Днем забегал в издательство, надо было
заменить одно слабое стихотворение новым, когда я его написал, не могу
представить, хоть убей, сборник должен был вот-вот выйти... Вдруг, к
изумлению моему, продались сразу три акварели и несколько листов давней
графики, галерейщик, похожий на любого из тех ребят, которые крутятся
вокруг ларьков и у входов в ночные клубы, вытащил из внутреннего кармана
вишневого ворсистого пиджака скрученную в трубку оливковую пачечку,
перетянутую резинкой. Я купил немедленно бутылку сказочного Glenmorangie,
хорошие ботинки на толстой коже - вот ведь, где уже молодость, а шузы с
разговорами не меняются! - и подарил ей косынку Lanvin, которую она тут же
повязала вокруг задницы. На том деньги и кончились, но жизнь шла, шла...
сочувственно смотрела в заполняющийся пустой посудой кухонный угол и на
мои все отчетливее трясущиеся по утрам руки, мы с нею о чем-то говорили,
иногда вместе - но недолго, я засыпал, начинал похрапывать, ужас, и она
выпроваживала меня в другую комнату - смотрели телевизор, утром я,
конечно, не помнил, что именно. Женя снова уезжала, звонила из Питера, что
доехала хорошо, но все это было как-то туманно, расплывчато, без
очертаний, проносилось быстро, как проносится ближний пейзаж за вагонным
окном, а внутри идет настоящая жизнь, знакомятся, выпивают,
откровенничают, вспыхивают и разгораются дорожные приключения, и
начинаются долгие романы... Впрочем, все было мирно.
исчезли, растворились, перестали звонить, я начал даже забывать имена.
Правда, две оказались то ли более терпеливыми, то ли действительно
Максимов Альберт
Панов Вадим
Шилова Юлия
Плотников Александр
Никитин Юрий
Акунин Борис