Чтение 42–й страницы книги ~Посмотри в глаза чудовищ~

Все стихли. Пассажирский помощник начал, заикаясь и путаясь,
говорить что-то успокаивающее, но его прервал резкий властный голос:

- Какая блядь назвала меня старой мымрой?!

Агата тихо ойкнула и спряталась за меня.

В дверях стоял пьяный и растерзанный греческий принц с тусклым
огнем в глазах, а на шее его висела, как очень большой и мятый
галстук, мадам Луиза:

И вот здесь, господа, уже не в первый раз меня восхитили
англичане. Ведь что бы сделали русские? Побили бы сначала принца, а
потом бедняжку Агату. Или наоборот: сначала Агату, а потом принца. И
долго бы потом мучились от осознания подлости бытия. Что бы сделали
гордые французы? Часть их попортила бы прическу мадам, а оратор-аматер
часа два без перерыва обличал бы гнусный порок,- меж тем как вторая
часть тихонечко бы увлекла мадам в более надежное место. Что бы
сделали немцы? Засадили бы парочку в разные - подчеркиваю, разные! -
канатные ящики, а прочую публику разогнали по каютам.

Чем бы исчерпали вопрос навсегда. На мой же особый взгляд,
единственные, кто в этом деле заслуживал мордобоя, были телохранители
принца, которые, мерзавцы, все знали, но помалкивали. Хотя, опять же -
служба: Англичане же, пожилая чета, просвещенные мореплаватели,
бросились к виконтессе и принцу, как к потерпевшим кораблекрушение,
словно шлюпка та не качалась над палубой, а была долгое время игрушкою
волн и стихий. "Потерпевших" стали отпаивать кофием, укутали пледами,
потихоньку увели прочь с глаз. Виконт дю Трамбле даже не подошел к
счастливо обретенной супруге, а продолжал демонстративно оказывать
знаки внимания польской графине. Оркестр вновь заиграл, инцидент
обрел, наконец, свое естественное завершение, участники расследования
вздохнули и слегка расслабились, и даже

Петр Демьянович пригласил на тур вальса даму в красном домино.

- Похоже, Ник, что нам придется богатеть старыми проверенными
способами,- сказал Атсон. Дырку в платке он все-таки провертел.

- Была у собаки хатка,- сказал я по-русски и перевел ему дословно.

Марлен танцевала с обоими братьями-итальянцами одновременно.
Оркестр специально для них играл тарантеллу. Это надо было видеть.

- А знаете, Ник, кто был тот парень с гидроплана? Я тут пошептался
с командой.

Сын нашего судовладельца.

- И всего-то? - спросил я.

- В том и дело, что не всего-то! Он псих, он сдвинулся на вашей
Марлен. Вбил себе в башку, что должен добиться ее внимания: Папаша,
понятно, ни в чем ему не отказывает. Его, правда, посадили под замок:

Стоило Атсону это произнести, как на кухне, слышимые даже сквозь
звуки оркестра, обрушились котлы и кастрюли. Я обернулся. Из проема
двери, соединяющей кухню с рестораном, вырвался человек в белом трико,
белом колпаке и с набеленным лицом. Этакий Пьеро. Он дикими глазами
обвел публику и бросился к танцующим, оставляя на паркете мучные
следы.

В руке Пьеро прыгал огромный старинный пистолет.

Бравые итальянцы брызнули в стороны. Оркестр взвизгнул и стих.
Летчик Эрнст и фон Штернберг рванулись было вперед, но на них повисли
какие-то девушки.

Пассажирский помощник стал медленно и острожно приближаться к
Пьеро.

- Стойте, Джордж!- крикнул Пьеро. - Не подходите! Я здесь, где
должен быть!

Или я застрелю вас, а потом себя!

- Ну и на здоровье,- хмыкнул Атсон.

Наступила полная тишина. Марлен стояла перед ним, прямая и
бледная.

- Вы мой смысл быть,- заговорил, упав на колени, Пьеро.- Без вас я
не мыслю ни огня, ни тьмы, ни ветра. Там, где мы никогда не сойдемся,
нет неба, земли и воды. Нет даже мрака. Я вижу единственный путь
избавиться от кошмара, худшего, чем смерть - это принять смерть от
вашего взгляда. Я умру здесь сейчас перед вами, и нет высшего счастья,
нет большего блаженства:

М-да. В какой-то мере я мог понять юношу: сам в его годы резал
себе вены и травился цианистым калием (не помогло) - но никогда не
делал этого на людях:

Кроме того, речь шла о Марлен.

Между тем юноша бледный со взором горящим поднес огромный свой
пистолет к голове, подержал, опустил. Ткнул в грудь. Пистолет не
помещался: Это живо напомнило мне унизительнейший эпизод месячной
давности - и я решился. Даже не то чтобы решился: не выдержал. Не
вынес.

Низость - применять гримуар против непосвященного. Я же -
применил.

Надеюсь, никто ничего не понял.

В полном молчании я пересек зал, подошел к Пьеро и вынул из его
дергающейся руки пистолет, тяжелый дуэльный пистолет с серебряной
насечкой и гербом герцогов Мальборо на рукоятке. Пьеро, не заметив
потери, продолжал подносить руку то к виску, то к груди:

Потом его увели.

Дуэль и смерть Маяковского. (Москва, 1930, 11 апреля)

Звонок буркнул в недрах квартиры, тут же торопливо забухали шаги.
Цепочка звякнула, дверь распахнулась:

Хозяин, несомненно, ожидал увидеть кого-то другого. Вернее -
другую.

Мужчинам не дарят таких улыбок.

- Ну, здравствуй, Владимир,- сказал я. - Или не рад?

Улыбка сменилась багровым взглядом быка, впервые попавшего на
арену.

- Гху... - сказал он, давясь внезапно моей фамилией. - Николай?
Так ты?..

- Чудесное спасение августейшего семейства во время крушения на
станции

Борки, - сказал я. - Помнишь такую картинку?

- Да, - он, как ни странно, уже взял себя в руки. Будто каждый
день к нему заявлялись в гости давным-давно расстрелянные знакомцы. -
Заходи. Только, извини:

Он говорил в нос, и глаза его слезились.

- Я не займу тебя долго:

Н-да: Жил Маяковский скудно. Я уже слышал об этом, но
действительность превзошла ожидание. Комната его напоминала скорее
просторную канцелярскую папку, чем жилье. Шведское бюро светлого
дерева, девичья кушетка под байковым одеялом, этажерка с журналами и
газетами:

- Не ценит советская власть своего рапсода,- сказал я. - Вон