волшебный меч, у меня - вот такая кубышка!
балахон хлопнул за спиной. По горшку словно пробежали голубые молнии.
голубые листья, превратились в волков и накинулись на государево войско.
Я, однако, прочитал заклинание и брызнул водой из кубышки, - тотчас
посыпались желтые листья, превратились в мечи и стали сечь волков. Глядь,
- те пропали, вся равнина вновь усеяна листьями. Тут он махнул рукой и
произнес заклятия, - листья вспучились волнами, вот-вот затопит государево
войско.
рукав. Тут я поднял кубышку и прочитал заклинание, - чернокнижника
выворотило наизнанку и внесло ко мне в кубышку: одна голова гуся торчит
наружу!
гуся, поводила глазами.
горлышко неровное?" "Неровное - так сравняю, - отвечаю я, - и одним ударом
сношу гусю голову!"
алебардою горшок. Гусиная кровь так и брызнула секретарю в глаза, залила
платье. Тут только секретарь сообразил, что это не кровь, а вонючая
тюремная похлебка. Секретарь отпрыгнул, ругаясь, и выскочил из камеры.
он сообразил, что гусиная голова, которой стращал его сумасшедший
фокусник, была ни чем иным, как костлявой фокусниковой рукой. "Да где же
они такую дрянь берут на похлебку" - думал секретарь, принюхиваясь к
омерзительному зловонию, исходившему от темно-зеленого кафтана на салатной
подкладке.
захлопнувшуюся дверь. Никакого сумасшествия в глазах его больше не было, а
злорадство было преизрядное. "Неумный же ты человек, господин Мнадес, -
думал он, - и хватаешься за соломинку. Уж кому-кому, а тебе настоящий
Арфарра страшней, чем первому министру."
Арфарра - но спятивший. Впрочем, если правда то, что о нем рассказывают,
то этот человек был не в своем уме с самого начала."
болезнь, - когда он волновался, на лице его ничего не отражалось, но на
лбу выступала кровь. А этот прыгал передо мной, как пирожок на ниточке, и
никакой крови.
власть над стражниками. Заключенных часто водили на работы, и старик
приказал, чтобы его повели в Небесную Книгу, перетаскивать ящики. Это было
разрешено, поскольку старик сказался неграмотным.
Начали искать и долго не могли найти, пока Идари, которая теперь была за
старшего в красных отделах, не догадалась заглянуть в отдел грамот,
увечных от рождения. Там-то и нашли старика: он сидел, нахохлившись, на
большом белом ящике. Старик очень обрадовался, что его нашли, и Идари тоже
обрадовалась, поглядела и подумала: "Бедненький! На нем лица нет: еще бы
полчаса посидел и, наверное, задохнулся бы."
сидел в гнезде задом наперед. Идари стала ящик переставлять и заметила,
что кто-то перевернул в нем карточки. Идари перевернула их обратно и
увидела, что не все карточки лежат головой вниз, а только одна треть.
Кто-то перебирал бумаги и, по рассеянности, перебранную им треть
переворотил. Идари поглядела на карточку, которой окончили перебор.
Карточка была невразумительная: отчет о какой-то морской экспедиции,
посланной араваном Арфаррой за год до его опалы. Идари поняла, что
экспедиция вернулась, когда Арфарра был уже арестован.
давеча золотоглазый старик, но забегалась и устала. Да и что он мог там
найти? В увечный отдел никого не пускали без особых разрешений.
(заключенные - не в счет, разумеется). А разрешений никто не просил,
потому что эти документы были совершенно никому не нужны. Стояли они без
всякого порядка, архивариусы таскали их домой для разных нужд, так что
порой из той самой ведомости, для которой был нужен особый пропуск,
уличная торговка крутила кульки для пирожков.
голове. То ли старик понял ее мысли, то ли разум его был действительно
омрачен: глаза его зажглись желтым, нехорошим светом, он пронзительно
захохотал:
Бужве за лепешечки, будет у девушки хороший жених!
теперь, почитай, не было. Это был совсем уже не тот Киссур, который робел
перед госпожой Архизой.
стену, взлетел, как рысь, на старый орех и перебрался оттуда на карниз,
увитый голубыми и розовыми цветами ипомеи. Киссур бережно, не измяв ни
одного цветка, прижался к окну, провертел в масляной бумаге дырочку и
заглянул внутрь. Девичья горница была пуста. Перед восемью черепашками
горел светильник, а за светильником на деревянной решетке сушилась зеленая
рубаха с длинными рукавами. Такую рубаху ночами девушка вешает на решетку,
чтобы тот, кто ей понравился, вернулся поскорей. У Киссура задрожали
пальцы, он подумал: "Вот она - настоящая любовь! Обмениваться незначащими
словами, но слышать слова бровей и глаз, понять их и два года тосковать
друг о друге... Стоило ли мне забираться так далеко?" Где же, однако, сама
Идари?
за лианами. Из дома вышла маленькая фигурка, пошла по золотой песчаной
дорожке к беседке над прудом. Белый пояс трепещет за спиной, как крылья
бабочки, шаги так невесомы, что песок не скрипит, а поет. Идари!
вернулась в дом. Пока ее не было, Киссур приподнял деревянную раму,
скользнул внутрь и стал за ширмой с вышитой на ней через все створки
веткой цветущей сливы.
курильницу ароматные веточки, перевязанный голубой нитью, вылила воду из
кувшина в миску и зашептала над ней. Киссур покраснел за ширмой до ушей,
потому что никогда не думал, что девушки знают такие слова, а их,
оказывается, полагается шептать в полночь, чтобы увидеть в миске лицо
жениха.
лицо его как раз отразилось в миске.
впопыхах задел решетку у изголовья - теплая рубаха растопырила рукава и
слетела на постель.
лепестки цветущей вишни, и он забыл все на свете и положил свое тело на ее
тело.
вернется из Харайна и возьмет меня второй женой. Мы уже просватаны.
скомкал и кинул на пол.
с яблони яблочко, и что все они такие, как эта шлюха Архиза. Потом он
подумал, стоит ли говорить ей, и решил сказать:
потому что в Харайне он разыскивал меня, чтобы убить, и, клянусь божьим
зобом, у него не было никакой другой причины, кроме этой.
Небесную Книгу, во Дворец, и больше мне не у кого его попросить.