так, как теперь. Ну, быть может... да что делить шкуру неубитого зверя!
Важно не это! Важно, чтобы мы, ты и я, оба думали прежде всего о судьбе
Руси, потом уже о своем. А иначе, боюсь, погибнет наша родина, и наследие
наше - твое ли, мое - вместе с нею. Без родины мы ничего не спасем!
внутреннего усилия, просто и строго поглядев на Михаила. (Знаю и то, что
моя с Борисом дружина мало что значит в войске великого князя! Но не дай
Бог и ему, стойно брату, сев на московский стол, в свой черед вступить в
ссору с великим князем владимирским!) Прости меня, князь! Но ты сам
хочешь, чтобы я занял московский стол. И потому я и хотел поговорить с
тобою до боя... Ведь решать за все княжество не мне одному, есть бояре,
народ...
И у тебя есть совесть и прямота. Поэтому с тобой можно иметь дело и тебе
можно верить. Что бы ты ни решил, Александр! Понимаешь меня?
порывисто шагнул и обнял Михаила крепко-крепко.
обману.
спал, вскидываясь во сне. Спал Юрий, тоже беспокойно ворочаясь с боку на
бок, уже со страхом, порастерявши давешнюю спесь, думающий о завтрашнем
сражении. Спал, отдав последние приказания и благостно сложив руки на
груди, на высоко взбитых подушках великий боярин Федор Бяконт. Он сделал
для своего князя все, что мог, и не его вина, что Юрий все, что мог,
погубил и испортил. Теперь ежели не спасут воеводы и не вмешается Орда,
погибнет московский князь! А и ему, Федору, опала предстоит от Александра,
ежели, конечно, не поймет княжич, что и для него тоже Федор Бяконт сможет
хорошо послужить. А ежели не поймет? Тогда в монастырь! Спать, спать! -
одернул он себя и верно, заснул, с непривычно суровым, как бы уже
монашеским, отрешенным ликом. Спал, постанывая во сне, Родион, слишком
поздно понявший, какую промашку он совершил днями, отступив перед
Михаилом. Спали кмети и оборуженные мужики на возах и под возами, в избах
и шатрах, и прямо в поле, на теплой земле, завернувшись в попону. Лишь
сторожевые ходили, перекликаясь да поглядывая на недальний вражеский
стан... Не спал воевода Протасий. Он уже отослал последние наказы и
последних слуг отправил на покой, чуть не силой заставил лечь сыновей и
теперь сидел, пригорбясь, на ложе, слушая храп стремянного, что повалился
на полу на сеннике, у постели свого господина, готовый к завтрашнему
ратному дню. А воевода сидел и думал. Все уже было сделано, и, умри он в
сей час, все пойдет само собою, по означенному пути. И оттого, что все уже
было совершено и переделано и готово к завтрашнему бою, настала ему пора
помыслить в останний раз: с кем же он, с Юрием или с Александром? И как
поведет он себя в завтрашней сече?
буде восхощет, легко мог открыть ворота Михаилу. И потому теперь это
казалось особенно трудно совершить. Легче - опальному. Легче ли? Всегда
нелегко! И труднее всего, когда затронута честь. Паче славы, почестей и
удачи русичу - честь. Пусть даже никто и не уведает о том, пусть
надругаются и проклянут, а честь твоя с тобою - и все при тебе. И ветер, и
родина, и дальние синие окоемы - лишь бы честь была не подушена! Для себя.
А не продал он ее тогда, раньше, когда не остановил князя по дороге в
Орду? И не сейчас ли должен воротить ее себе, хотя бы и кровью, хотя бы и
изменою князю... Изменой?!
тысяцкий и воевода Москвы. Терзает себя. Думает и не может уснуть.
и, порвав ее в клочья, обнажили сырые от росы бревна пригородных изб и
быстро идущие мимо них по дороге с копьями, рогатинами и топорами на
плечах густые ряды ратников в толсто простеганных войлочных или суконных
тегилеях, с продолговатыми щитами, обитыми полосами начищенного железа, в
клепаных шеломах, мисюрках, шишаках, а то и просто в шапках, крест-накрест
покрытых нашитыми полосами жести, - хоть так спасти голову от гибельного
сабельного удара конного воина. На ногах у большинства кожаные поршни,
лапти, редко у которого сапоги. Долгие подолы посконных рубах полощут по
коленям из-под войлочной свиты. Рукавицы у большинства - за поясом.
Перемежаются юные и бородатые лица: почасту отец идет с сыновьями, и
безусые или с легким пухом на щеках парни поспевают за матерым, в полседой
бороде и косматой гриве, топырящейся из-под шелома, родителем. Идут
дружно, ходко, но не в ногу, не идут, а <валят> разгонистым дорожным
крестьянским шагом, вытаптывая сырую от росы и еще не пылящую дорогу. Это
- пешцы, тверское крестьянское ополчение, мужики, озабоченные неснятым
урожаем да тем, как там, дома, бабы управят со скотиной? Иные хозяйственно
выглядывают - чего тут можно будет прихватить с собою? Какой ловкой
снаряд, лопотину какую, портно ли, оружие с убитого - а это уж великая
удача, бронь добыть альбо дорогой меч! Такая справа перейдет от отца к
сыну, от деда к внуку, доколь не погибнет ратник на бою и в свой черед не
снимут с него чужие руки дорогую древнюю бронь.
сверкающей чешуею доспехов конники с опущенными стрелами шеломов, с
сулицами наизготове, ушли в туман, притаившийся в западинке у излука реки,
и вновь, под завистливые взгляды пешцев, вылетели на угор, на солнечную
звень и радостный зоревой ветерок-утренник, разом взъерошивший гривы
коней. Подъехал боярин, стал прошать старшого у пешцев, за боярином
прискакал конный холоп, сказал что-то, и боярин, не договорив, заворотил
коня и умчал. Мужики заостанавливались недоуменно. Степан (они были тут
вчетвером: Степан с сынами и Птаха Дрозд так уж и держались одной
деревней) начал в голос ругать давешнего боярина. Но тут о край поля,
вдалеке, показалась конная рать и на рысях, переходя в скок и опустив
копья, начала широкой редкою чередою приближаться к ним. Мужики не вдруг
поняли, что то - враги, и смешались было. Но разом подскакал свой боярин,
прикрикнув, начал сгонять ратников в строй и, кое-как выправив ряды, повел
их через поле встречь уже близкой коннице. <А-а-а! Москва-а-а!> - летело
оттуда.
поднял рогатину... Батько бы, покойник, увидел - застыдил. Эх! А все одно:
тряслись руки, тряслась рогатина. Глянул вбок - на сынах лиц не было, и от
этого немного опамятовал - отец все же, должон пример казать! Прикрикнул
на парней, увидел Птаху Дрозда, низкого, широкого в плечах. Птаха совсем
втянул голову в плечи, но хоть рогатину держал прочно. Глянул вперед и -
обмер. Прямо на них мчал на коне бородач с отверстым ртом, кричал
непонятное и с жутким осверком размахивал саблей. Степан не то рыкнул, не
то всхлипнул, и тотчас вершник налетел на них, грудью выбив у одного из
парней рогатину. Оскаленная страшная морда коня и сумасшедшие глаза
ратника с распяленным в реве ртом нависли над Степаном, и оттуда, с выси,
ринула вниз сверкающая струя сабли. <Все! Конец!> - подумал Степан, но в
тот же миг, словно сонное наваждение, и конь и всадник исчезли, отлетели
прочь, и гибельный удар пролетел в пустоту. Оказалось, это Птаха ткнул
всадника сбочь рогатиной, не сильно и ткнул, тоже с переляку, видать, да
попал коню в пах, в болькое место, и тот, взвив в небеса и едва не сронив
хозяина, отпрянул на добрых полторы сажени. Но Степан не успел даже и
крикнуть Птахе благодарное слово - на них несся уже новый всадник с таким
же распяленным в реве ртом и вздетою саблей. Четыре рогатины дружно, хоть
и неловко, сунулись ему встречь, и конь, взмыв на дыбы, затанцевал на
задних ногах, а всадник начал рвать лук из колчана, и сорвавшаяся с тугим
звоном стрела прошла над самыми головами мужиков, к счастью, не задев
никоторого. Видно, стрелок был хреновый.
переломилось, верно, свои сумели отбиться по-за клетями и огородами, и
московские комонные начинали заворачивать коней. Четверка чудом уцелевших
сябров скоро влилась в строй однополчан и вместе с ними пошла вперед по
полю, вослед отступающему врагу.
готовил конный полк, чтобы ударить на московитов сбоку и с тыла. Пешцы,
однако, не побежали, а когда это, самое слабое, набранное из дальних
деревень, ополчение остановило и вспятило конницу, он удивленно и
одобрительно раздул ноздри:
бросать конницу не в охват, а всугон врагу, его не огорчило. Радостно было
уведать, каким народом наградил его Бог. И он снова, как уже не раз в
боях, подумал, что при добрых, воеводах, даже хотя бы и не с великим
таланом, но просто при честных, некорыстных и заботливых к своему ратнику
воеводах, русичи могли бы стать непобедимы в любом бою и против любого
ворога - закованных ли в железо рыцарей, коих не пораз уже били новгородцы
со псковичами, степной ли, доныне непобедимой конницы, которая не должна,
не может побеждать Русь среди этих холмов и лесов!
отступающим москвичам, шел, рассыпаясь лавою, конный кашинский полк, и,
завидя своего князя, ратники кричали и подкидывали копья, кто умел, ловя
их на скаку, стоило татарским богатурам.
начали считать потери и собирать своих. Кто-то побежал искать подводы, что
шли за полком, другие перевязывали и собирали раненых, пока, до подвод,
устраивая их в большом боярском овине с жердевой пелятью, на рассыпанных
снопах молодого хлеба. Собрали порубанных, при раненых оставили сторожу и
вновь двинули вперед по дороге, вдоль речки и примолкших, крепко
затворенных хором, хозяева которых, ежели не забиты в московский острог,
Николаев Андрей
Андреев Николай
Суворов Виктор
Маркеев Олег
Гюго Виктор
Шилова Юлия