Ольгердовой, дела в Литве?
стороне племянника... Пока! В Польше иноземный король, Людовик, просил
шляхту четыре года назад признать своим наследником одну из дочерей, Марию
или Ядвигу, поскольку сыновей у Людовика нет! - Леонтий чуть растерянно
глядит на Сергия: - Ягайло еще не женат! - догадывает он вслух, начиная
понимать невысказанное Сергием. - И значит... Может быть... Но тогда...
Поляки непременно заставят его принять латинскую веру!
лицо:
своего наставника, - Киприану одна дорога теперь - на Москву?
Стефан.
Киприаново правленье залог того, что литовские епархии не будут захвачены
латинами. И церковь православную не разорвет гибельная пря!
великому князю! - подытоживает Федор Симоновский. - Мню тако!
Руси. И то дивно, что решают именно они в укромной, затерянной в лесу
обители, а не великий князь с синклитом бояр, не вельможный Митяй, не
далекий цареградский патриарх, не жадные фряги, не Андроник, не Литва, не
даже святой римский престол! Ибо для жизни Духа не важно множество, но
важны вера и воля к деянию. А то и другое присутствует именно здесь, и
они, молчальники, ненавидимые Митяем, решают и будут решать еще надолго
вперед судьбы русской земли.
Отче, что нам поможет теперь?
досказывает:
Русь и паки устоит. И обновит себя, яко птица Феникс или же харалуг в
горниле огненном!
монастырю, от обители к обители, по городам, весям и храмам, разносимая
усердными странническими стопами: к Мефодию, на Песношу, в Нижний
Новгород, на Дубну, к Макарию Унженскому, в керженские леса и в далекие
вологодские Палестины, разрастется, умножится и станет соборным решением
всей русской земли.
соглядатаев и сейчас с внутренним стоном и скрежетом зубовным читал
переписанное отай и пересланное ему на Москву послание нового патриарха
Макария. (<Не ставленного собором, а назначенного! Не ставленного, а
назначенного!> - мстительно повторял Киприан про себя.) Послание,
требующее <ни в коем случае не принимать кир Киприана, яко не по канонам
поставленного на митрополию>, и передающее русскую церковь <архимандриту
оному Михаилу>, о коем патриарх Макарий <знает, что он находится в чести у
благороднейшего князя кир Димитрия>, и посему <вручает ему, кроме
рукоположения, всю власть над тою церковью и снабжает его грамотами, дабы
он прибыл сюда, в священный и богохранимый град Константина, для
поставления в митрополиты Великой Руси...>
московское серебро! Где были друзья, союзники, сослуживцы?! Где был
митрополит Никейский Феофан, соратник и друг, верный сподвижник
свергнутого Филофея Коккина? Все отступились! Все попрятались, оставя его
одного!
борода растрепалась, глаза горели лихорадочным огнем. Он готов был рвать
зубами клятый пергамен, готов был срывать с себя, раздирая, одежды до
<положения риз>...
Ольгердовича подступали под Вильну и раздавили было уже этого щенка
Ягайлу. Но под стенами города натолкнулись на железные ряды ветеранов
Кейстута. Дядя пришел на помощь племяннику, как и обещал покойному
Ольгерду. Андрей был разбит и бежал в Псков. Его, Киприана, не тронули.
Пока не тронули! Худой, зловеще высокий Кейстут, подрагивая щекой, глядел
на русского митрополита, подозрительно оказавшегося в Полоцке. Но Кейстут
был рыцарь. (Ольгерд, верно, схватил бы Киприана и повелел пытать,
вымучивая истину.) Кейстут был рыцарь и попросту показал ему: путь чист,
вон из города, и Киприан с соромом убрался в Киев. Здесь его еще
принимали... Еще! Пока не дошли и сюда Макарьевы хрисоврулы!
освобожденные от снега бескрайние киевские поля и ратаев, что уже начинали
пахать. Жизнь шла, утеряв какую-то необходимую прежнюю связь, какое-то
золотое звено, коим он был до недавней поры накрепко связан с этой землею
и с Великим Литовским княжеством. И вот из господина, из главы духовного,
из хозяина места сего он стремительно превращается во временного гостя,
безмерно надоевшего хозяевам, от коего жаждут избавиться, и ждут уже любой
подходящей зацепы, позволяющей указать неловкому постояльцу на дверь.
сподвижники покойного Алексия игумен Сергий и его племянник Федор
Симоновский во вражде с Митяем и предпочитают князеву ставленнику его,
Киприана! Да! Вселиться туда, во Владимирскую Русь, занять престол Алексия
- это было бы спасение! Оттуда твердой рукой, сам недосягаемый для свар и
ссор литовских, станет он править русскою митрополией, и - кто знает? Не
ошиблись ли они с Филофеем, столько надежд возложив на обманувшую их
Литву?
утварь греческой и болгарской работы, украшавшую этот просторный
глинобитный покой его киевских владычных хором. На эти беленые стены, на
расписанную травами узорную печь, на стекольчатые оконницы, на пузатые,
местной работы <шафы> для одежд и церковных облачений и на итальянский
роскошный кассон с росписями самого Симоне Мартини, изображающими триумф
добродетели, в коем хранились грамоты и церковное серебро. Глядел и
обнаруживал днесь тщету всех своих ухищрений, бренность уставных навычаев,
и опасную приманчивость для сильных мира сего собранных здесь богатств его
митрополичьего подворья. Суета сует и всяческая суета! А ну как в этот
просторный беленый покой вломятся теперь грубые Кейстутовы жмудины в
тевтонских доспехах, отбитых у орденских рыцарей, и спросят, почто он,
церковный глава, заместо призывов к любви и терпению наущал Андрея
Ольгердовича Полоцкого на брань и котору? Будут шарить в этих ларях, и
какой-нибудь папский легат учнет перечитывать его, Киприановы, грамоты?! И
затем яма и скорая смерть! Они и Алексия держали в яме! И тоже в Киеве! Но
он не может! Не вынесет сего! Куда бежать?!
труда и забот! О, зачем он составлял ту клятую поносную грамоту! Ольгерд,
Ольгерд, ты и в могиле смеешься надо мной! Хотя впрочем... Ведь не изрекал
он в грамоте той хулы на великого князя Дмитрия? Не изрекал! А значит, не
враг он ему и теперь!
рубленые основательные хоромы московских русичей, мощный ледоход великой
реки, московские храмы, расписные хоромы боярские...
Москву?! Да! Так вот и явиться! И пусть игумены Сергий и Федор и Иван
Петровский встречают его на дороге! И толпы москвичей! И князь не
возможет, не посмеет уже... А там... Токмо встретить, токмо благословить
московского володетеля! О, он умеет говорить с сильными мира сего! Он
заговорит, улестит, убедит князя! Сколь гибельно ошибались они с Филофеем
доднесь, какую гигантскую ложь соорудили, сами того не понимая, в надежде
узреть православную Литву во главе совокупного сонмища, подъявшего меч
противу нечестивых агарян!
лучшей александрийской бумаги для харатий. Сам, ломая стилос, сочинял
взволнованные послания старцам-молчальникам на Москву. Сам лебединым пером
перебеливал написанное. Отослав грамоты, он велел собирать людей и добро.
Он со слугами, с синклитом духовных сам едет на Москву! Сам является к
великому князю! Он после смерти Алексия единый законный митрополит всея
Руси!
русичей! За его всегдашним внешним спокойствием - и гордость, и
самомнительность, и настойчивость, и быстрая, от неудач, растерянность
перед ударами судьбы, и ужас, и панический страх, и вновь способность
собрать себя, упрямо одушевить на дело. Он талантливый писатель
(публицист, сказали бы в наши дни) и неуверен и заносчив одновременно, как
всякий художник. Но за ним и иная школа - школа афонских
монахов-молчальников, исихастов, навыки терпения и духовного труда. И эти
навыки берут в нем верх после каждого очередного упадка духа или потери
веры. Он настойчив настойчивостью не натуры, но убеждения, а убежденность
может и из труса сотворить героя. Киприан не токмо хочет быть, он и верит
горячо и страстно в провидческую предназначенность свою. Верит? Да, верит!
Корнев Павел
Лукьяненко Сергей
Андреев Николай
Шилова Юлия
Гуль Роман Борисович
Шилова Юлия