городов, и никто не слышал о нападении через темные трубы акведуков. При
осадах полагалось подкапываться под стены. Стены Неаполя опирались на
скалы, о которые ломалось железо, и были слишком высоки, чтобы попытка
придвинуть к ним гелеполи* обещала успех. К тому же у Велизария не было
мастеров для осадных машин, тем более для таких сложных, как передвижные
штурмовые башни.
полководцев. Тому пример - репутация Велизария. На самом деле следует
удивляться их косности. Победы достигались большей стойкостью и большей
жадностью к добыче одного из состязавшихся войск.
продолжал размышлять Велизарий. - Но тайна".
складки.
открытому ларцу с золотом, и латам Велизария, которые были распяты на
деревянной опоре.
жена полководца красива. От нее приятно пахло жасмином, розой и еще чем-то
странным, но знакомым. А! Это запах базилиссы, памятный по черному
подземелью дворца Ормизды. Память подсказала ему и другое - как-то и в
Палатии Антонина улыбнулась ему.
Енна.
сам Велизарий? - подумала Антонина. - Он слишком возбужден, он уже в
Неаполе".
она. Эти слова служили лишним колечком в цепи, которую ковала Антонина:
она ненавидела Константина, прозванного Фракийцем по месту рождения.
то, что охотно разрешал себе, - распущенность. Кроме того, ему претило
вмешательство жены полководца в военные дела. Константин любил
посплетничать о похождениях Антонины, хотя его старый товарищ по оружию
смеялся над попытками разоблачений. Так же, как многие и многие, Велизарий
не хотел лишаться иллюзий.
успокоил жену:
Вблизи он был велик, как дом. Внутри же оказался дворцом. Именно о Палатии
Индульфу напомнило собственное отражение в длинном зеркале, мелькнувшее
перед ним в покое с полом из львиных шкур. Индульф успел заметить
роскошную кровать против зеркала, а Антонина уже увлекала солдат дальше.
Складки сукна скользнули по шлемам. Новый покой, и опять расступаются
мягкие стены.
подушками могли служить и ложами и сиденьями. Это была трапезная. Солдаты
удостоились чести попасть сюда, чтобы Антонина могла не спускать глаз с
хранителей тайны Неаполя.
кто своим неповиновением разгневал Божественную? Но почему тебя зовут, как
гота или как вандала? Ведь ты речью и обличьем славянин. Так ты обменялся
именем с человеком другого рода! А как тебя зовут? - обратилась Антонина к
Голубу. - Откуда ты? С Илмена?
рук.
неправильно его произнесла, - говорила Антонина, легко опустив руку на
плечо Индульфа. - Ты знаешь, Ильмень похоже на эллинское иле - толпа, на
илло - кручу, на иллас - плетеная веревка, на иллюс - тина, грязь.
обратилась она опять только к Индульфу. - Тебе, человеку, носящему имя
друга иной крови, предстоит еще много дела. Нет, вина много не пей. Оно
сначала дает силу, а потом приносит упадок. Пей лучше это.
слова медленно и певуче. Индульф запил жареное мясо теплым отваром,
который вкусно пах сельдереем, лавром и перцем.
Антонина. - Отдохни. Нужно уметь длить любое удовольствие. Ты понимаешь?
Вина! - приказала она прислужнице. - Красного! А сейчас, Индульф, сделай
один глоток и расскажи, где Ильмень.
рукой. - Десятки дней пути от Византии, Думаю, больше ста дней от Босфора.
А отсюда - не знаю...
чувствовал теплоту ее бедра - она села рядом, не стесняясь.
ручьями. Толпа рек и речек. А вытекает одна.
смеялись. - Ведь озеро есть земной глаз - иллос. Бог из толпы рек, как
веревку - иллас, свил Ильмень с дном из тины - иллюса. Правда, как просто,
правда?
просто, как созвучно имя Ильменя словам эллинской речи.
красивой, вольной. Что ему, что она жена полководца? Он видел белые зубы,
лоб гладкий, как у ребенка, тень темных ресниц, руки, как у мраморных
статуй. Как много будто бы общего со злобной базилиссой. Но совсем, совсем
другое.
где правда! Когда-то, много десятков поколений сменилось с тех пор, и в
Ахайе, и в Италии, и в Вифинии жили люди твоего племени, морские люди
поющих морей. От них осталось имя - пелаги, или пеласги. Произносят
по-разному. И море ведь зовется пелагос. Потом пришли с востока эллинь по
дороге, указанной Фебом - Солнцем. Может быть, мы родственники, Индульф? И
что было первым - ил элладийских рек или Ильмень? Знаешь ли ты, где я все
это слышала? У Божественной! Она мудра, она знает науки. Напрасно ты
обидел ее, красивый воин. Ты умен. Ты недавно покинул север,
гиперборейские леса, и уже понимаешь эллинскую речь. Ах, я укрощала гнев
Божественной. Нет, я дерзка. Я смиренно смягчала Августейшую. Не просила
ли я за родственника, родившегося от любви белокожей женщины с косами,
сплетенными, как иллас, где-то за илистым Ильменем?.. Илл, илл... -
Антонина длила звучание. Было в этом и в глазах женщины нечто от тайного
условия - обещание, призыв. - Ах, все люди, Индульф, братья и сестры. Нет
ничего невозможного сильному, смелому, вольному. Невозможное выдумали рабы
и трусы, у которых бог отнял половину души... Индульф... Я видела тебя в
Палатии...
воткнутых в швы каменной кладки акведука.
италийцы, ни другие не привыкли чинить сооружения, полученные по
наследству. Впрочем, вода заполняла трубу не более чем на треть ее высоты.
Днище же было прочно заделано мелкими частицами песка, слепленными илом.
клинок, высунувшийся на добрую ладонь из спины акведука. Но осажденные
были столь же беспечны, как осаждающие. Над всеми Судьба простирала свои
нежные, свои спасительные крылья, позволяя сладко спать до минуты,
известной лишь Ей.
которых Велизарий надеялся овладеть Неаполем, снаряжал Константин Фракиец.
Вопреки послушно будто бы принятому совету жены Велизарий смог положиться
лишь на ее ненавистника. Другие еще менее, чем Фракиец, способны были и
сохранить тайну, и найти орудия, пригодные для долбления камня. Очевидец,
самый образованный человек в лагере и один из самых образованных людей в
империи, Прокопий сумел записать лишь, что "...не секирами и топорами,
чтобы шумом не дать знать врагу, а какими-то острыми железными орудиями
они непрерывно скоблили скалу..."
Маркелов Олег
Шилова Юлия
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Шилова Юлия