Ведь здесь живет он, божий помазанник, коронованный человек, под скипетром
которого находится сто пятьдесят миллионов народонаселения. От него зависит
благополучие всех людей.
мною не виданной. Стояли еще часовые у подъездов дворца, охраняя покой царя,
чтобы злодеи не могли сделать на него покушения за все его щедроты и милости
к народу. Если бы в это время кто-нибудь сказал что-нибудь нехорошее против
царя, я бы такого человека уничтожил на месте. Ушли мы с Дворцовой площади
счастливые.
мною, и самому мне нужно было прочитать немало нелегальной литературы,
прежде чем перевернулось мое сознание. Тюрьма закончила воспитание.
бородавку на теле.
о кровавом воскресенье, долетевшая до нас в такую даль, в Носси-Бэ,
пронизывала все мое существо. Мне мерещилась все та же Дворцовая площадь,
где произошла царская расправа с рабочими. И не я один, а тысячи голов на
эскадре задумались над этим событием.
Васильеву. Он делал мне много полезных указаний в смысле стиля и оформления
литературного материала. Вместе с тем я получал от него советы, у каких
мастеров художественного слова я должен учиться. Случалось, что он тоже
знакомил меня со своим дневником. У него выходило интереснее, с более
углубленным анализом фактов, с надлежащими выводами. Но я был прилежный
ученик, и все, что слышал от него, воспринимал горячо, всерьез и крепко
запоминал.
которых я излагал свои взгляды на эскадру, прятал в такие места, где их
никто не мог найти. В чемоданах моих оставались лишь черновые записки
судовой жизни. И все-таки однажды я сделал такой промах, который чуть не
погубил меня. Но об этом не буду рассказывать сам, а приведу лучше выдержки
из неопубликованного дневника инженера Васильева. Давая характеристику тому,
как отразилось 9 января на офицерах, вот что он написал дальше:
в непосредственные переговоры с государем-все это с мелочными подробностями
промелькнуло перед нашим взволнованным воображением из описания газет.
и принципы, определить свое отношение к событиям.
броненосца "Орел".
передавал комендорам в башню печатанную на ремингтоне брошюру. Она оказалась
произведением самого матроса и была отпечатана в канцелярии броненосца
совместно с писарем в нескольких экземплярах. Этот матрос был и раньше на
подозрении, так как отличался большой любовью к знанию, читал историю
философии, Дарвина, Бокля, Шопенгауэра, и был известен еще при выходе из
Кронштадта как "политик". Брошюру старший офицер принес в кают-компанию, и
здесь офицеры прочитали ее вслух и обсуждали. Матросу попало в руки из
кают-компании несколько номеров "Руси", откуда он узнал об образовании фонда
народного просвещения и читал горячие письма из недр народа, отозвавшегося
на призыв. Он на баке пропагандировал среди команды мысль собрать свою лепту
и написать на эту тему статью. А у него есть уже большая привычка писать,
так как он составил несколько повестей, рассказов и пьес из
простолюдинов. Вначале он описывает суждения матросской среды
значения науки и знания, затем от себя приводит целый ряд суждений на тему о
том, как влияет знание на личную судьбу каждого, а в сумме-на склад
государственной жизни. Далее он излагает те обычные пути, какими средний
русский человек из низших классов может расширить свой кругозор, наконец на
собственном примере изображает те препятствия, которыми, окружена для людей
его сословия возможность самообразования. Как вывод из всего сказанного, он
делает заключение относительно причин этих терниев на пути к просвещению и
ставит это в связи с тенденциями, заложенными глубоко в бюрократическом
правительстве. Следует общая характеристика вредного влияния существующего
бюрократического управления на жизнь многомиллионного народа. Кончается
призывом-идти смело вперед к чистым целям.
формальной дисциплины, такое воззвание было бы обыкновенным явлением, но на
военном корабле, идущем в самый разгар войны,-о, это был и смелый и
исключительный шаг!
отношение, достаточно характеризующее, насколько глубоко уже проникли в их
среду современные веяния и поколебали устои формального отношения к событиям
жизни.
кают-компания стала на нашу точку зрения, рассеяв колебания старшего
офицера.
жизни "Орла", нет ни слова лжи, что статья написана горячо и с честными
стремлениями, что недостатки, указанные ею, действительно сковывают развитие
даже морского дела, которое нуждается в технически развитых людях. Далее,
факт сбора по личной инициативе матросов, давших до ста шестидесяти рублей,
есть явление отрадное, и нельзя за него карать только потому, что по уставу
"воспрещаются всякие сборы без разрешения начальства". Порицания нашего
политического строя также не могут быть поставлены ему в вину, ибо этой
критикой полны все газеты; и раз офицеры допускают команду до чтения газет,
дают матросам статьи Кладо, то большая часть формальной ответственности
лежит на них. Наконец, суровая кара не желательна еще и потому, что она не
поддержит поколебленной дисциплины.
эскадры; она же была им внушена командиру, что, конечно, для командира было
даже удобно-не поднимать истории. И в результате баталер был только смещен
на время на низший оклад за пользование ремингтоном и за недозволенный сбор.
Остальное предано забвению. Между прочим, у него старший офицер забрал
сначала все тетради, заметки, книги, дневники, там нашлось также много
"подозрительного". В записной книжке, например, были записаны все случаи
"мордобойства" фельдфебелей, боцманов, унтер-офицеров,
эпизоды, как удаление сочинений Толстого из судовой библиотеки, по настоянию
батюшки. Но решили, что так как эти заметки остались его личным достоянием,
а не были обращены к команде, то не обращать на это внимания.. Кажется, все
ему возвращено.
своей среды, В ней много таких же развитых и начитанных людей, и они
облагораживают понемногу всю массу, борются с грубыми инстинктами ее и будят
духовные запросы".
момента: не вся кают-компания перешла на мою сторону. Насколько мне было
известно через вестовых, лейтенант Вредный, мичман Воробейчики несколько
других офицеров стояли за то, чтобы моему делу дать законный ход. К счастью,
в числе их не был старший офицер Сидоров, и это спасло меня от каторги.
кают-компаниями других судов была самая передовая. Это объясняется тем, что
в ней находился революционер Васильев, человек большого ума и сильной воли.
В своих взглядах на жизнь он всегда находил до некоторой степени поддержку в
лице старшего врача Макарова, обер-аудитора Добровольского и лейтенанта
Гирса. А все четверо они в политическом отношении вели за собою остальных
офицеров.
замирало сердце, как при высоком полете на качелях. В офицерском коридоре
перед каютой я замедлил шаг. Вдруг сзади меня послышался топот ног. Это
бежал рассыльный с вахты, молодой матрос, который, опередив меня, постучал в
дверь.
порога, нырнул головою в каюту, как щука, и тут же, взмахнув руками,
грохнулся на палубу. Я в это время стоял у порога и видел, как прыгнул с
кресла, словно подброшенный, мяч, старший офицер и отпрянул в угол.
Рассыльный сейчас же вскочил и, вытянувшись, весь замер на месте. Голова его
слишком откинулась назад, словно он смотрел в потолок, пальцы на руках,
вытянутых по швам, растопырились, лицо вздулось от какого-то внутреннего
напряжения. Капитан 2-го ранга Сидоров несколько секунд смотрел на него
молча, шевеля грозно устами, а потом, спохватившись, заговорил:
Березин Федор
Каменистый Артем
Маркеев Олег
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Березин Федор