зале было тихо, болельщики перешептывались и глазели на единственную
демонстрационную доску с партией Никифоров -- Капустин; я сердечно
поздоровался с присутствующими, о чем было сказано выше; увидев меня,
Капустин занервничал, зевнул слона и поднял крик, что его творческая
личность не может раскрыться "в столь невыносимых условиях". Но не успел я
насладиться тем, что олицетворяю собой "невыносимые условия", как
выяснилось, что маэстро имеет в виду совсем иное: в зале так накурили, что
хоть вешай топор. Кто-то из болельщиков приоткрыл окно, а потом дверь, в зал
сразу же пошел дым, все повскакивали с мест -- и на этом турнир закончился.
Все дальнейшее, друзья мои, происходило примерно в течение пятидесяти минут,
отдельные детали из памяти выветрились, но основные этапы борьбы за
выживание я все-таки запомнил.
согласно которой Попрядухин оказался единоличным лидером, хотя и льстит
моему самолюбию, но является недостаточно научной. Роль моей личности в этой
истории не следует преувеличивать, поскольку власть взял в свои руки
триумвират. Своей же заслугой я считаю немедленное введение военной
дисциплины, необходимой для обуздания паникеров, изучения обстановки и
создания прочной обороны. Каково сказано? Недаром в армии я дорос до
старшины! Когда люди бросились к выходу, я встал в дверях, изобразив собой
распятие, и проорал: "Назад! Слушать мою команду!" Моя внушительная фигура и
особенно баритон -- Дед не даст соврать, в полку меня называли "иерихонской
трубой", произвели на публику впечатление, и она на мгновенье притихла. Как
и всякий узурпатор, я сразу же окружил себя преторианской гвардией, в
которую завербовал шофера Гришу Никифорова и своего аспиранта Андрюху
Прошкина, двух самых сильных шахматистов города -- имеются в виду бицепсы. Я
громогласно объявил, что эти здоровеиные парни будут смертным боем лупить
каждого, кто осмелится бунтовать, отправил их в глубокую разведку, а сам
стал изучать обстановку из открытого окна. Через минуту, обобщив добытые
сведения, я пришел к неутешительному выводу; внутренние лестницы,
центральная и левая, в дыму и горят, а из десятков окон, подобно мне,
высовываются погорельцы и, стараясь перекричать друг друга, докладывают
подъезжающим пожарным о своем желании пожить на этом свете. Хороши бы мы
были, если бы всей толпой устремились в коридор! Дед, а ведь я тебя увидел!
Я даже послал тебе мысленную телеграмму, что если ты не поспешишь, то
здорово рискуешь остаться послезавтра без выпивки на моем дне рождения: у
страха глаза велики, мне казалось, что мы и пяти минут не продержимся. Дед,
ребята, был великолепен, рванул, как добрый конь, к центральному подъезду, а
за ним его жеребцы с брандспойтами.
помнишь, как ты утюжил блиндаж, провалился и с задранной пушкой даже
отстреливаться не мог? Тогда хуже было.
ты мог сгореть, но все-таки остался жив, и совсем другое -- когда ты пока
еще жив, но вполне можешь сгореть. "Аграмадная разница!", как говорил
механик-водитель Кузьма Бабичев. Помнишь, Дед, как он обалдел, когда к нам
приехала с подарками делегация, а в ней его жена? Ты слишком рано родился,
Шекспир! Зима, лютый холод, а Кузьма вышвырнул нас из танка, как котят,
втянул через люк свою Настю и... Опустим занавес, лирика противопоказана
такому сухому технарю, как профессор Попрядухин. А тогда, вникнув в
обстановку, я приказал своим телохранителям забрать, пока не поздно,
огнетушители из коридора. Приказано -- выполнено, притащили шесть штук, уже,
считай, есть чем отбиваться.
задействовать, -- упрекнул Дед. -- Кто другой, а ты-то знал, как и что, зря,
что ли, я тебя обучал. Тоже мне, профессор кислых щей.
Тут распахнулась дверь из буфета и с криком: "Горим! Батюшки, горим!" --
влетела Ираида Ивановна, а за ней с бутербродами в зубах и бутылками пива в
руках два развеселых молодых человека из болельщиков. За ними в зал повалил
дым, и началась легкая паника, с ее неизменным звуковым оформлением --
воплями, которые мне пришлось перекрыть львиным ревом: "Мол-чать!" Гриша и
Андрюха сбегали в буфет, распахнули там окна, и дым выветрился, его было еще
немного. А просочился он в буфет потому, что дверь в коридор оказалась
чуточку приоткрытой.
И тут, ребята, я понял, что взял на себя тяжелую ответственность, ибо вся
эта публика ждала от меня активных действий, а я не имел ни малейшего
представления о том, что делать дальше. Но меня не оставляла какая-то
смутная мысль, что я забыл о чем-то необычайно важном. Вспомнил! Дед бежал к
подъезду -- с чем? С брандспойтом, или, как вы говорите, со стволом, Со
стволом! Но ведь в коридоре тоже есть стволы и пожарные рукаваР Взял с собой
Гришу, выскочили мы с ним в коридор и, как кенгуру, прыгнули обратно, чуть
не задохнулись от густого, едкого и вонючего дыма. Смотрите, у Деда борода
пришла в движение, это он сейчас меня поучать будет, что нужно было...
Профессор, а понимает, кумекает!
Ираиды халат, разорвали его на тряпки, смочили в умывальнике и только
выползли обратно в коридор, а свет вырубили! Ноги в руки -- и назад. А в
зале темно, из окна холодом несет, с улицы такие крики, что кровь в жилах
стынет, личный состав волнуется -- словом, типично тупиковая ситуация, так и
хочется уйги в отставку и уехать в отпуск. Спасибо Ираиде: "Батюшки, у меня
же свечи в буфете!" Зажгли свечи, поставили у портретов чемпионов, и здесь,
ребята, после короткого периода замешательства и упадка я вновь ощутил на
своих плечах старшинские лычки, в том смысле, что осознал жизненную
необходимость немедленных действий, ибо солдат только тогда солдат, когда
верит в командира. И я обратился к личному составу примерно с такой речью:
"Эй, все меня видят и слышат? Выше нос, чудо-богатыри, не дергаться и не
пищать, не в таких переделках бывали] Эй, кому я сказал -- не пищать!
Мол-чать, когда командир говорит! Дело обстоит таким образом: выйти из клуба
нам некуда, будем дожидаться пожарных, они уже идут, они близко, рядом! А
пока что объявляю чрезвычайное положение и приказываю: а) двери в коридор не
открывать! б) в окна не высовываться -- во избежание свободного падения, в)
в данную минуту главная опасность -- холод, разрешаю делать зарядку,
подпрыгивать, бороться. Вы-пол-нять! Молодцы, ребята! Орлы! г) своими
заместителями назначаю Никифорова и Прошкина, слушаться их, как самого меня!
Приказ подписал и огласил гвардии старшина запаса Попрядухин". И что вы
думаете? Тут почин важен: сначала один запрыгал, потом другой, да и сам я
заплясал вместе с ними, поддался собственному гипнозу. Я был, ребята, на
большом подъеме, вот что значит из рядовых стать старшиной! К тому же шесть
лет назад мне было жалких пятьдесят пять, это теперь я оплыл толстым слоем
мещанского жира, а тогда -- ого! Тогда еще женский персонал отнюдь не
списывал в утиль профессора Попрядухина, отнюдь!.. Словом, так началось, это
ведь я вам про самые первые минуты рассказываю. Если я что-то забыл...
что вы позволяли себе не только шутить, что, по его мнению, было
кощунственно, но и грубили. Конечно, -- вкрадчиво добавила Ольга, -- я этому
не поверила.
просто Леля, а Леля Патрикеевна. Она, видишь ли, не поверила, что профессор
Попрядухин может нахамить! Будто она не знает, что указанный профессор даже
на овощной базе прослыл грубияном, как Мендель Крик у биндюжников! Да когда
я привожу на базу своих "доцентов с кандидатами", от меня грузчики
шарахаются! Теперь по существу. К юмору в чрезвычайной обстановке я отношусь
очень серьезно, ибо уверен, что он самым волшебным образом влияет не только
на душевное, но и физическое состояние человека: известен случай, когда один
безнадежно больной, прикованный к инвалидному креслу, излечился смехом
благодаря непрерывному просмотру картин Чарли Чаплина, Бестера Китона и
других великих комиков. Какие солдаты, Дед, были у нас самыми любимыми?
Швейк и Василий Теркин! Шутка, да еще вовремя сказанная, взбадривает
человека. Кощунственным смех бывает на похоронах, а я собирался еще пожить и
отпраздновать хотя бы раз двадцать 9 Мая, но уж если, ребята, помирать, так
с музыкой, верно, Дед? А насчет грубости -- согласен, кое-кому нахамил, тому
же Капустину, например. Ну, не то что нахамил, а обозвал его шахматным
ослом. Почему шахматным? А потому, что в отличие от шахматного коня, который
умеет и любит лавировать, шахматный осел, то есть упомянутый Капустин, в
самый ответственный момент уперся и ревел от страха. Но об этом потом...
Леля, не забудь показать мне стенограмму, уж очень бойко ты строчишь, такого
понапишешь, что меня из приличных домов вышибать будут, как алкаша из
ресторана. Кстати, о ресторане! Пока еще телефонная связь действовала, я
туда позвонил и поправил метрдотеля передать юбиляру мои извинения: так,
моя, и так, Попрядухин предлагает начинать без него, но надеется, что
кончать будем вместе. В ответ метрдотель, человек приземленный и, видать,
напуганный тем, что в темноте и суматохе у него сопрут ножи и вилки, пролаял
ругательство, которым я предлагаю стенограмму не осквернять. Давайте,
однако, двигаться вперед. На момент, когда я пустился в пляс, обстановка
сложилась такая. Дворец искусств, эта обитель муз и талантов, со сторовы
фасада укутался дымом и сотрясался от тысячеголосого вопля. Тысячеголосого
-- это я, пожалуй, загнул, но человек шестьсот было, а, Вася? Из коридора
уже доносился гул со свистом, огонь небось там разгулялся, как в топке у
хорошею кочегара. И тут меня осенило, что я безвозвратно теряю драгоценное
время -- это Андрюха шепнул, что от входной двери потянуло дымом. Я
потребовал внимания и проревел второй приказ: всему личному составу без
промедления изыскать тряпье, смочить его водой а забить все возможные пути
проникновения дыма. Легко сказать -- изыскать, а где? Ни штор, ни занавесок
на окнах не было, сдали в стирку -- нашли время! Пришлось мобилизовывать
внутренние резервы: приказал всем снять с себя рубашки или кальсоны, на
выбор. Для нашей единственной дамы было сдалано исключение, что
свидетельствует о подлинно рыцарском духе, царившем в зале. К чести
Ильин Андрей
Конан-Дойль Артур
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Суворов Виктор